Между тем она чувствовала необходимость сказать что-то немедленно.
— Я не такая, какой представляюсь тебе.
— Откуда ты знаешь?
— Я самая обыкновенная женщина, без всяких историй, а с обыкновенными людьми ты ведешь себя как дурак.
— Тем хуже для них.
— Это как сказать. Ты, верно, забываешь, что обыкновенных людей — миллионы, они населяют землю, и вся история земли держится на них — обыкновенных людях без всяких историй.
— Ты была в партии? — спросил Серж.
— Как все. Только недолго. Видишь ли, дома у меня — мебель в стиле Людовика XV, идеи — тоже. Предки — с папиной стороны — принадлежали к финансовому миру, а с маминой — к морскому ведомству. С тех пор как себя помню, все вокруг меня было размечено ярлыками. Потом началась алжирская война. Ярлыки поотрывались: надо полагать, не очень крепко держались.
— Тебя исключили?
— Я сама ушла.
— Сам никто не уходит, — заметил Серж.
— Так говорят. Но в отношении меня это неверно.
— В чем же причина?
— Чрезвычайные полномочия[116].
Серж неторопливо и тщательно набивал свою трубку.
— С тактической точки зрения это было вполне допустимо.
— Я в тактике не шибко разбираюсь. Только, если хочешь освободить рабов, зачем же посылать им преторианцев? А ты?
Серж оглянулся: Мурад был недвижим, шофер — занят дорогой и ни на что не обращал внимания.
— У меня тоже были свои трудности, как и у всех. Ну, или, во всяком случае, у многих, потому что с алжирцами далеко не всегда приходится легко.
— Даже тебе?
— Даже мне. Во времена первого президента приезжавшие сюда европейцы были, как правило, левого толка. Революция, которую им не удалось совершить у себя, не давала им покоя, и они во что бы то ни стало хотели осуществить ее в Алжире.
— Не только они.
— По счастью, существовали мы. Но тон задавали они. Они были на «ты» с президентом, который в ответ называл их по именам. Как Наполеон.
— Что с ними сталось?
— Исчезли, почти все. Когда нынешний президент взял власть, мы были против, из принципа. Но потом поразмыслили, проанализировали обстановку, взвесили соотношение сил.
— В ту пору это было не так легко.
— Напротив, совсем не трудно.
— К какому же выводу вы пришли?
— Рабочая база революции была недостаточной, с очень слабым классовым сознанием. Самая политизированная часть пролетариата находилась во Франции, а с эмигрантами политики не сделаешь. Крестьяне — такие, как везде: могут помочь революции, но сами ее не сделают.
— Алжирцы думают иначе.
— Знаю, но они ошибаются. Интеллигенция здесь не в счет. Оставалась единственная действенная сила.
— Армия.
— Армия. В такой стране, как Алжир, армия — это вооруженный народ, даже офицеры вышли из народа… к тому же армия — это и нынешний президент.
— Тебя скоро исключат.
— Не думаю.
— Победа социализма не есть результат действий одного человека и даже нескольких, это неизбежное следствие объективно сложившихся условий, среди них первое место занимают экономические.
Серж не знал хорошенько, шутит она или нет.
— Примитивный догматизм, — сказал он, — неудивительно, что тебя выставили из партии.
— Не выставляли, я сама ушла.
Машину дернуло несколько раз, и разговор их оборвался.
— Что-нибудь не в порядке? — спросил Серж у шофера.
— Наверное, клапаны. Нам придется остановиться ненадолго. Как только остынет мотор, поедем дальше.
Вскоре их догнали две другие машины. Один из шоферов сел за руль остановившегося «лендровера». Мотор заработал, потом начал чихать. Перебои становились все более частыми, автомобиль двигался рывками, затем вздрогнул и замер на месте.
— Коробка скоростей полетела, — сказал шофер.
— Дело серьезное? — спросила Амалия.
— Надо ее заменить.
— Это надолго?
— Сначала надо найти ее.
— А y нас нет?
— Нет, придется ехать в Гардаю.
— Едва ли и там найдется, — заметил Серж.
— Не найдется, — заверил шофер. — Придется ждать, пока не пришлют из Алжира.
— Лично я, — сказала Амалия, — не могу оставаться здесь. Я и так уже задержалась больше, чем положено.
— Я тоже, — сказал Мурад, — мне необходимо как можно скорее показаться доктору в Алжире. Мы можем улететь из Гардаи на самолете.
Он повернулся к шоферу:
— Я пришлю вам оттуда аварийную машину.
Серж наклонился к Буалему:
— Вожди выходят из игры, оставляя на попечение народа интендантскую службу.
Желто-зеленое такси, мчавшееся по шоссе, сбавило скорость и, поравнявшись с ними, остановилось.
— Что-нибудь случилось? — спросила с сильным английским акцентом старая дама, сидевшая рядом с водителем.
— У нас авария, — сказала Амалия.
— Я могу быть вам чем-нибудь полезна?
— Не согласились бы вы подвезти двоих из нас до Гардаи?
— Разумеется.
Мурад с Амалией сели на заднее сиденье.
В Гардае старая англичанка остановилась в отеле «Трансатлантик», назначив свидание с шофером на май.
В агентстве им сказали, что ближайший самолет вылетает в Алжир через час. Они едва успели добраться до аэропорта.
— Ты полетишь одна, — сказал Мурад, — а мне надо найти аварийную машину. Я буду завтра, если только…
Он повернулся к шоферу:
— Ты возвращаешься в Алжир?
— Да, хотя мне очень хочется остаться.
— Можешь захватить меня с собой?
— Конечно.
— Только сначала я должен найти аварийную машину.
— Время терпит.
— Я помчался, — сказал Мурад, обращаясь к Амалии.
Она наклонилась к нему:
— Я не знаю, когда ты вернешься в Алжир. Завтра и послезавтра у меня куча свиданий. На следующий день мы улетаем. А что ты делаешь накануне вечером?
— Ничего.
— Где ты собираешься провести свою последнюю ночь в Алжире?
— Пока не знаю.
— Что ты скажешь насчет Зеральды?
— Это идея…
— Приезжай за мной в отель. Я буду там начиная с восьми часов.
Шофер двинулся обратно в Гардаю.
У владельца станции обслуживания нашлась совершенно новая коробка скоростей. Он обещал тотчас же отправиться в путь.
Желтое такси устремилось к плато по верхней дороге, проложенной над пальмовой рощей.
Шофер вел машину одной рукой.
— Устал? — спросил Мурад.
— Я кручу баранку с трех часов утра, и с трех часов она говорила без умолку.
— Кто?
— Старая англичанка. Вот уже десять лет я каждое лето вожу ее из Алжира в Гардаю и обратно. Она никогда не летает самолетом. Never[117], говорит. Она пишет мне два раза в год: на рождество и в марте, чтобы назначить свидание.
Шофер провел рукой по глазам.
— Засыпаешь? — спросил Мурад.
— Не имею права: у меня детишки, их девять.
— Если хочешь, я поведу машину. Разбужу, когда приедем.
— Вид у тебя еще хуже, чем у меня.
Мурад вытащил документы.
— На, взгляни на мои права, им уже двадцать лет… Легковые автомобили, грузовики.
Шофер искоса глянул на пачку бумаг.
— Ты из полицейской братии?
— А что, похож?
Шофер показал на угол документов с тремя цветными полосками.
— Это редакционное удостоверение.
— Ты пишешь в газете?
— Да.
— Каждый день что-нибудь выдумываешь?
— Иногда и правду пишу.
— Ты воевал?
— Как все.
— В газетах?
— И в армии тоже.
— Я думал, что те все погибли.
— В каком-то смысле так оно и есть, во всяком случае, в отношении меня это верно.
Шофер увернулся от пересекавшего дорогу, ко всему на свете равнодушного верблюда.
— Что ты сказал?
— Да так, ничего, — ответил Мурад. — Я разговаривал с самим собой… А ты-то сам не из полицейских?
— Пока нет.
— А говорят, будто все шоферы…
— Да о ком этого не говорят: и о гарсонах в кафе, и о мусорщиках, о прислуге, о бродягах, так что…
— Не много ли выходит?
— Пожалуй, скоро будет больше тех, кто следит, чем тех, за кем следят.
— Осторожней! — крикнул Мурад.
Они прошли всего в нескольких сантиметрах от серого «дофина», дымившегося на дороге.
— Все в порядке? — крикнул шофер в сторону «дофина».
— Пустяки, эти кастрюли греются, словно жестянки.
Вялый голос донесся с переднего сиденья, где видны были только волосы лежавшего водителя.
— Пьяный, что ли? — сказал Мурад.
— В пустыне полно психов, — заметил шофер.
В «Альже-Революсьон» никого не было, кроме постоянно дежурившей секретарши; она-то и рассказала Мураду, что за время его отсутствия произошла настоящая революция.
— На первый взгляд незаметно, — сказал Мурад. — Что случилось?
— Камель ушел из газеты.
— Куда?
