Продюсер вяло махнул рукой. Режиссёр продолжил:
— Студенты — Маша и Паша — идеальная романтическая пара. Даже чересчур возвышенны, словно не от мира сего. Того и гляди унесут их от нас Воздушные потоки куда-нибудь в девятнадцатый век. Там им и место. Потому что рейтинг их опускается всё ниже и ниже. Молодёжь хочет смотреть в кривое зеркало и хохотать, видя там обезьян. А если ты зрячий в стране кривых, то тебе глаз вырвут. Или сам зажмурься.
— Ну-ну, поморализируй мне тут, — недовольно проворчал Продюсер. — Песталоцци хренов.
— Не много ли у тебя сегодня хренов? — отозвался Режиссёр и заглянул в следующий листок. — Переходим к богеме, к деткам-конфеткам. Их тут целая когорта, и все — с типично капризными, гнусными характерами. Как на подбор. Жанна, Золотой, он же депутатский отпрыск, Стас, Лизонька, банкирские чада, Диана и Кирилл из шоу-бизнеса, генеральская дочка Вера и министерский племяш Анджей. Ну что о них можно сказать? Кругозор ограничен, главная проблема в жизни — в какой ночной клуб сегодня пойти. «Трах», «кокс» и всё такое прочее. Даже читать не хоца.
Режиссёр бросил листок мимо стола. Бумага полетала-полетала, как неприкаянная, покружилась и опустилась у плинтуса. Продюсер проводил её равнодушным взглядом.
— Ребекка? — напомнил он.
— Понимаю, — усмехнулся Режиссёр. — По обязательствам надо платить. А с ней всё в порядке, всё в масть. Умственный коэффициент высок, внутреннее обаяние, немного костлява, как Стрейзанд, но это не помеха. И в придачу русский паренек Вася, дуб дубом, но душа нараспашку. Так что соблюдаем пропорции… Теперь следующая пара — Алесь Дронов из Беларуси и москвичка Катя. Они уже на одиннадцатом месте. Парень, слов нет, симпатичный, решительный, и девушка хороша, как тургеневская барышня, натуры цельные. Но здесь есть некоторые сложности. Кстати, пришёл ответ на запрос о нём из Минска. Дронов-то, оказывается, полгода в КПЗ просидел за драку. И срок ему грозил приличный, если бы тот, другой, не оклемался. Так что от Дронова ещё можно ожидать сюрпризов. И всё-таки я не понимаю.
— Чего?
— Почему ты остановил на этой паре свой глаз. Впрочем, начинаю догадываться.
Продюсер впервые за сегодняшний день засмеялся. Смех его напоминал клёкот какой-то чащобной птицы, которая долго ждет и караулит путника, а потом из озорства начинает его пугать.
— У меня один глаз дурной, кривой, а другой — волшебный, — сказал он. — И хватит больше читать эту хрень поносную. От неё зубы ломит… — Потом, подумав немного, добавил: — А психолога нашего надо бы пришибить балконной дверью. Как того кролика бестолкового.
Сломав в пальцах мундштук, он тут же достал новый и сунул в рот. Такое с ним случалось довольно часто.
Алесь в своей уже просушенной одежде рассматривал семейные фотографии на стенке. Катя, как опытный экскурсовод, давала пояснения. Оператор снимал. Остальные обитатели квартиры деликатно сидели на кухне, чтобы не мешать. Молодой человек им явно понравился. Маме — потому что он съел практически всё, что было положено на тарелки. Папе — поскольку почти всё время молчал и не мешал говорить. Дедушке — своей простотой и весёлым нравом. А Бабушке — из-за каких-то неуловимых флюидов, в которых она разбиралась лучше всех. Даже Сестра одобрительно бросила, что Алесь чем-то похож на Джонни Деппа, пирата Карибского моря. О лабрадоре и говорить нечего, тот шлялся за гостем как привязанный.
— …а это мой прадед, — рассказывала Катя, — здесь он в Первом кадетском корпусе в Петербурге, в 1907 году, а когда началась война, он уже закончил Михайловское артиллерийское училище и попал на фронт в Галицию. А вот его отец — председатель Воронежского окружного суда, статский советник… Его брат, профессор Николаевской военной академии, генерал-лейтенант… Прабабушка — гимназистка… После революции они уехали во Францию. А это — редкий снимок — крестный ход вокруг Печерского монастыря, там ещё один мой прадед, священник. Когда в Эстонию вошла Красная Армия, его со всей семьей отправили на спецпоселение в Васюган. Его сын брал Будапешт, вот он, танкист. Другой служил на железной дороге.
Алесь вглядывался в старые фотографии и почти не слушал Катю. Ему было достаточно ощущать аромат времени, его горькие и радостные смыслы, чувствовать в пожелтевших и бледных снимках недосказанные слова. Вот туманный крымский берег, означающий великий исход из России… Вот духовенство в парчовых ризах возле монастырских стен, причетники, монахи, мальчики в глазетовых стихарях, мужики в белых косоворотках, бабы в светлых платочках, старухи… Дача на берегу Финского залива, — кажется, что даже слышится шум прибоя, — распахнутые к соснам окна, девичье лицо. Косы перекинуты на грудь, белейший воротничок гимназического платья. А в глазах видится затаенная грусть, светлая печаль… Артиллерийский поручик облокотился на подоконник, волосы на прямой пробор, лихие усики… Маленькая девочка в смешной шляпке, с куклой в руках, обутая в высоко зашнурованные ботинки… Группа строителей на насыпи с ручными тачками… Лесозаготовители-спецпоселенцы на васюганских болотах… Полковник Советской Армии на параде в Москве… Пятидесятые годы, шестидесятые.
Алесю казалось, что он слышит звуки, шепот, доносящийся с фотографий, и лица оживают, вглядываются уже в него — случайного гостя, словно желают спросить: кто ты, зачем? Никто не исчезает бесследно, все и всё остается, возможно, лишь ждет своего часа, чтобы напомнить. Нить времени непрерывна. Только самые пустые и глупые люди пытаются обрезать её игрушечными ножницами.
— Для меня, — говорила Катя, — нет разных Россий. И та, где жили мои предки, и Советская Россия, и нынешняя — это одна страна. Это Моя Родина. Другой такой нет и не будет. Кто этого не понимает, тот просто дурак.
Странно, она будто подслушала мысли Алеся. Он сам хотел сказать то же самое, только не успел. А может быть, подобное даже не следует говорить вслух?
— Нам надо возвращаться, — напомнил Оператор. — Через полтора часа съемки в студии. Ещё такси ловить…
— Папа обещал подбросить на своей машине, — ответила Катя. — Успеем.
Алесь остановился перед фотографией, на которой были запечатлены два рыбака с уловом. «Ока, лето, 1991 год» — значилось под снимком.
— Какую знатную щуку твой батя вытащил, — похвалил Алесь. — А кто это с ним?
— А это и есть мой дядя, — отозвалась она. — Его двоюродный брат.
— Тот, о котором отец всё время за столом твердил?
— Он самый.
Оператор, также внимательно вглядывавшийся в снимок, вдруг воскликнул:
— Ба! Да это не дядя. Это наш главный продюсер! Ни фига себе…
— Я знаю, — спокойно сказала Катя.
Пока Папа с Оператором возились в моторе старенького «Москвича», Катя с Алесем прогуливались вдоль водоёма, где вновь кто-то купался. Может быть, даже тот самый недотонувший утопленник.
— Они прежде были очень дружны, — говорила девушка. — Дядя меня просто-напросто воспитывал, как родную дочь. Он очень умный и хороший, я знаю. Сначала папа с ним поссорился в августе девяносто первого. Потом они разругались в октябре девяносто третьего. Я тогда была ещё маленькая и мало что понимала. Ну-у… ты знаешь, что это были за события. Сейчас не об этом. В конце концов, историю не остановить, но зачем она должна давить колесом самых родных и близких? Дядя уже тогда начинал работать на телевидении. Он очень быстро сделал себе карьеру. Потому что у него всё всегда получается. Он ведь из себя всё выжимает ради работы. Ради конечной цели. Это я уже потом поняла. Абсолютный успех — вот главное. А папа не такой. Он быстро ломается, когда что-то идет не так. Но всё равно это был ещё не окончательный разрыв. Дядя ещё иногда приезжал к нам, но они постоянно орали друг на друга. А тут ещё дедушка с бабушкой, мама, и у каждого что-то своё, какие-то свои счеты, свои обиды, претензии… Вообще — к жизни.
Алесь внимательно слушал, не перебивал, только изредка кивал головой, будто соглашался. В сторону водоёма даже не глядел, решив на сегодня больше никого не спасать.
— Короче говоря, с конца девяностых годов они больше не виделись, — продолжала Катя. — Но я-то с дядей иногда продолжала встречаться, тайком, чтобы не обидеть отца. Хотя последние два года — нет. Он сильно изменился, стал совершенно другим, нежели прежде. Каким-то… высохшим, словно у него выскребли изнутри всё самое важное. Как египетская мумия, которая продолжает ходить и повелевать. Даже страшно становится. Я и перестала встречаться.
— А зачем ты появилась в Александровском саду?
— Не знаю. Было свободное время. Я читала, слышала, что он — главный продюсер этого телевизионного шоу. Дай, думаю, схожу, гляну. Не на него, а на то, что там варится. Вообще-то я не любительница подобных зрелищ. Не считай, что я сделала это специально, чтобы попасть в программу. Это честно. Всё как-то само собой вышло.
