— Сестра, — обратился, закончив, Дядя Коля к помощнице. — Поставь, пожалуйста, утешающую мантру преподобной Майи Кристалинской.
Скрипнула по винилу игла и из единственной колонки старого монофонического проигрывателя в зал полилось: «А снег идёт, а снег идёт…»
Я отыскал глазами Наташу. Народа на сходке присутствовало немного, человек двадцать, а она сразу выделялась среди остальных своей молодостью. Всё же в основном здесь тусовались старпёры. Сутулая, печальная, стояла она с краю в неразличимого цвета халате, подвязанная белым платочком в серый горошек. Я протиснулся к ней, резко развернул к себе лицом и хотел уже наотмашь ударить её бутылкой шампанского, что тряслась в шуршащем пакете, но стало вдруг Кислую жалко. Да и взглядом она одарила меня таким просветлённым, что рука бы не поднялась.
— Я тебе чё говорил!? — зашипел я на неё. — Предупреждал или нет!?
— Мужчина! — зашикали на меня. — Не нарушайте таинство. Звучит мантра!
— Ещё раз, — крикнул я, без труда перекрывая голос Кристалинской, — вот эта девушка сюда придёт, — а прежде всего, я к этому Дяде Коле обращался, который с лукавым и будто бы понимающим укором внимательно наблюдал за мной, — то я сожгу вас тут всех на фиг! Вы поняли меня, идиоты!?
Идиоты оскорблённо качали головами и шептали друг другу возмущения. Но шикать на меня перестали.
— Пойдём! — потащил я Кислую за собой. — Дура безмозглая. В кого ты себя превратила!
Она послушно позволила вывести себя в коридор, забрать наваленные в кучу прямо на скамейке вещи, переодеть и посадить в машину, которая ещё ждала меня у входа.
Вплоть до самого дома она молчала и лишь после того, как я расплатился с водилой (ещё два штукаря, какая мне в жопу эмиграция!) и машина отчалила в ночь, позволила себе высказать робкое возмущение.
— Они не идиоты, — обиженно волочилась она вслед за мной по подъездной лестнице. — Ты просто фишку не рубишь. Это не религия никакая, это просто стёбовая защита от атак повседневности. Театр абсурда, если хочешь. Ты приходишь туда, играешь свою роль, и по ходу этого массового действа реальность начинает восприниматься по-другому. Не так остро, с иронией. Знаешь, как это помогает! В это всё погрузиться надо, только тогда оценишь приколы.
— Я повторять не буду, — обернулся я на ходу, — ещё раз туда лыжи навостришь — хребет сломаю.
— Да блин, ты сам такой же! Советскую музыку слушаешь, советских писателей читаешь, фильмы только советские смотришь. У тебя самая настоящая религиозная зависимость. Просто ты не отдаёшь себе в этом отчёт.
— Во всём я отчёт отдаю. Я не ради утешения музыку слушаю. И не для того, чтобы забыться. Я никогда от реальности не прятался.
— Зато хотел бы!
— Меня всё советское делает сильнее, а твоих сектантов только порабощает. Ты посмотри на их лица — там ни грамма жизни не осталось. Они ходячие трупы. Слабые, ничтожные люди. Стрелять таких надо. На Красной площади четвертовать. Они Советский Союз развалили, а теперь, когда им новый открылся, божественные очертания в нём увидели. Нет, убогие! Вы свой Союз благополучно просрали. А этот — он не для вас. Он для нас.
Мы взобрались на пятый этаж, Наталья заскрежетала ключом в замке.
— Ты ночевать-то хоть оставишь меня? — поинтересовался я. — А то, может, и поднимался зря.
— Ну а что теперь с тобой делать? — отозвалась она, горько улыбнувшись.
Дверь открылась, мы протиснулись внутрь, а через пять минут уже чокались на кухне бокалами с шампанским и целовались. Наташина мать выбралась на несколько секунд из своей комнаты в коридор и, не заглядывая на кухню, прошептала: «Ну слава богу, вернулись». Добавив ещё совершенно ненужную информацию о том, что «В холодильнике сыр оставался», она удалилась в спальню.
Усталый, нетрезвый, я всё же нашёл в себе силы на недурственный секс, который случился в зале на диване. По крайней мере, засыпая, Наташа шепнула:
— Сегодня ты превзошёл себя!
Врала ведь наверняка, но всё равно приятно.
Глава четвёртая: Денежный вопрос
По мишеням я стрелять не люблю. Особенно по статичным. Да и вообще не люблю, так уж, приходится просто. Хотя в оружии есть нечто завораживающее. Аура своя, запредельность цепляющая, философия та же. Но я не фанат.
Однако пострелять в этот день пришлось — именно по мишеням, именно по статичным. Если нужного тебе человека можно поймать только в стрелковом клубе (одно название — на самом деле обыкновенный тир, только для припонтованных) то, хочешь — не хочешь, а надо изображать заинтересованность к стрельбе. Нет, я, конечно, не исключаю, что здесь и просто так можно посидеть, сока попить за столиком, но это означает нарваться на подозрительные взгляды, а мне в моём полуподпольном положение любого рода подозрения крайне не нежелательны. Я обязан сходить за среднестатистическое чмо, олицетворение посредственности, а потому в стрелковом клубе надо стрелять.
В этот раз я неважно пулял, даже поразился. В реальных условиях, когда перед тобой враг, рука твёрже, глаз острее — сам не успеваешь понять, как всё концентрируется и срабатывает. А здесь… Расстрелял первую обойму, снял наушники эти долбанные с очками (от них ещё, пожалуй, меткость ухудшается), нажал на кнопку транспортёра, который щит с мишенью приближает. Гляжу — господи помилуй! — стыд и срам. Самый лучший выстрел — в семёрку. Ещё в пятёрку есть. Остальные не дальше тройки и вообще в молоко. Хорошо, что в Комитете зачёты по стрельбе не проводят, а то бы меня тотчас же на пенсию без содержания отправили.
Тот, кто был мне нужен, находился здесь. Раньше меня пришёл. Стоял у своего коридора, этакий щекастый увалень, смешно гримасничал, сосредотачиваясь, вставал в джеймсбондовскую позу и палил, ещё и успевая издавать какие-то нечленораздельные, но явно героические звуки. Я замедлил шаг, когда проходил мимо, он вскинул на меня глаза — ни единого кивка, ни малейшего знака. Оно и понятно, нельзя. Но когда появится возможность, он подойдёт.
Я присел за столик, подозвал халдея. Всегда напрягаюсь при общении с официантами и разной прочей обслугой. Потому что чувствую себя виноватым. Человек вроде как унижается перед тобой, а ты вот так запросто это принимаешь и должен изображать, что так и должно быть. То есть должен демонстрировать, что мировая несправедливость, породившая такую извращённую систему отношений, тебе мила и близка, что ты её полностью принимаешь и всячески поддерживаешь — походами в злачные места, голосованием на выборах, налогами и ежесекундными вдохами-выдохами. Но надо, чёрт возьми, надо. Особенно в такие моменты.
Заказал текилу, как последняя капиталистическая мандавошка. Типа я такой успешный, весь насквозь частнособственнический, пью текилу в престижном стрелковом клубе почти что для избранных и наслаждаюсь. Это синдромом босяка называется. На девяносто девять процентов капитализм кормится босяками. Это самая благостная для него пища. Босяки мечтают стать капиталистами, и некоторым он порой предоставляет такую возможность. Ну, или хотя бы создаёт видимость этой возможности. Пусть ты менеджер задроченный в такой сраной шарашке, что и близким людям открыться стрёмно, но изображай, что ты крут, что удача тебе улыбнулась, что это только начало, что покорение Джомолунгмы, как в прямом, так и в переносном смысле, уже запланировано в органайзере. В общем, наслаждайся жизнью, босяк, соси вонючие члены у тех, кто похитрее и понахрапистее — а они повыше тебя в социальной лестнице, значит надо сосать — и пей текилу. Потому что это признак успеха.
Впрочем, сейчас я в образе, а потому текила уместна. Я же шифруюсь, я же голимая посредственность. Правда, в глубине души мне был неприятен тот момент, что мне текилу эту всё же хотелось. Даже мысль мелькнула, искре подобная: «А вдруг и в самом деле посредственность убогая?» Отогнал её торопливо.
Он, тот, который был сегодня мне так нужен, через пару минут тоже отстрелялся. Приблизил к себе мишень, удовлетворительно покивал головой — я не видел наверняка, но вроде бы несколько попаданий в яблочко — и как бы тоже решил развеяться. Отошёл в глубь зала, присел за столик. Разумеется, за тот самый, где сидел я.
Подбежал услужливый халдей (а он здесь был воистину услужлив, даже неприятно стало — неужели действительно человек без гордости?), принял заказ на бокал пива и вскоре доставил его на блюдце с салфеткой. Тот, кто был так мне нужен, отхлебнул и откинулся на спинку кресла.
— Хорошо сегодня стрельба идёт! — чуть повернувшись ко мне, похвастался он. — Густо кладу.
— А у меня что-то неважно, — отозвался я. — Может, оружие не пристрелянное дали. Или вообще бракованное.
— Нет, здесь за оружием хорошо следят. Видимо, вы сами такой. Мазила.
Это он типа шутил. Типа прикалывался. Ну ладно, я же в состоянии шутку отличить.
