Жизнь на борту казалась проще во всех отношениях. Море и небо меняли цвет, но горизонт оставался все там же, немногочисленные обязанности были понятными, иерархия — четкой и не подлежащей сомнению. Когда вахта кончалась, Элси запиралась у себя в каюте, простой и опрятной, как монастырская келья. Это был мир, где глаза и чувства могут получить отдых, где дыхание становится размеренным, а мысли наполняет покой… При условии, конечно, что до всей команды дойдет наконец — от капитана до последнего юнги, — что она не собирается спать ни с кем из них. Ни с одним.
Уже за первые месяцы в море она усвоила, что мало просто сказать «нет», что это «нет» на самом деле должно присутствовать в выражении твоего лица и в интонации — с первого твоего мгновения на борту и еще много месяцев потом. Любая улыбка может привести к стуку в дверь каюты среди ночи, каждый смешок — к тому, что кто-то попытается затащить тебя в какую-нибудь уборочную каморку и притиснуть губы к твоему рту, любой брошенный взгляд — к тому, что чужие ладони обхватят твою грудь, а щетинистый подбородок станет царапать шею. Много раз ей приходилось отбиваться, в слезах, пунцовой, со спазмом ужаса под ложечкой и панической дрожью в голосе. Однако на самом деле страшили не настойчивые руки и сопящее дыхание. А скрытая за всем этим ненависть. Мужчины, до такой степени охваченные вожделением, наверняка ведь презирают ту, которая его вызвала. А потому женщина, которая не хочет, чтобы ее презирали, должна не дать себя любить, отключить собственную тоску, закрыться изнутри от собственных страстей и запечатать двери, иначе ее тут же начнет преследовать глумливый шепот, тот, что всегда преследует буфетчицу или радистку, открывшую двери своей каюты. Капитанова сучка! Штурманова блядь! Шалава Нильсона! Те самые слова, которые шелестели в Ландскроне вслед девушке, которая…
Нет! От одной мысли о тех словах бегут мурашки, она не желает думать о них, помнить, что они есть. Внутри вдруг защемило. Бьёрн! Она скучает по Бьёрну. Вот почему она стремительно села в постели, схватила телефон и, не думая, набрала номер коммутатора.
— Я бы хотела заказать международный разговор, — сказала она. — С Ландскроной. В Швеции.
— Oh dear,[9] — пролепетала телефонистка. — Боюсь, я не совсем расслышала, как называется город. Вы не повторите по буквам?
— Это не нужно, — сказала Элси. — Я знаю код..
И пожалела, едва положив трубку, но было уже поздно. Цепочка телефонисток уже заработала, от коммутатора отеля «Сторк» в Ливерпуле до Лондона, от Лондона до Стокгольма, от Стокгольма до Ландскроны. Она так и видела их, как они сидят в своих наушниках за пультами, длинная череда женщин в тугом перманенте и девушек с подведенными глазами, которым меньше чем за десять минут предстояло соединить ее реальность с реальностью Бьёрна.
— Он мой, — сказала она сама себе вполголоса. — На самом деле он мой.
Трубку взяла Инес.
Она как раз поднималась из подвала со стопкой выстиранного белья, когда раздался звонок. Она хмыкнула. Наверняка какая-нибудь девица или, что еще хуже, несколько девиц, которые, затаив дыхание и хихикая, попросят позвать к телефону Бьёрна. Проведали, значит, что он уже несколько дней дома. Когда она вернулась из школы, телефон звонил все время, и каждый раз это оказывалась очередная девица, желающая поговорить с Бьёрном. Первые четыре раза он подходил к телефону, терпеливо выслушивал девчачье хихиканье и заикающиеся голоса и отвечал несколькими любезными фразами, но когда позвонили в пятый раз, вздохнул и попросил Инес не брать трубку. Они сидели молча друг напротив друга за столом на кухне и слушали, как телефон звонит снова и снова. Когда он наконец замолчал, Инес встала, пошла в холл и сняла трубку. И положила ее снова, только когда часы в гостиной пробили восемь. Все ведь знают, что не положено звонить посторонним людям после восьми вечера, во всяком случае, всем следует это знать. Хотя эти девицы…
Однако она машинально ответила, хотя и довольно холодным тоном. Голос телефонистки тоже был сух:
— Вас вызывает Ливерпуль. Одну минуточку.
Ливерпуль? Инес присела на стул возле столика в холле. Очень осторожно — она боялась помять белье. Большей частью это трикотаж, разумеется, он практически не мнется, но трикотаж ведь Бьёрна, и ей хотелось положить все тщательно наглаженные трусы и майки аккуратной стопкой к нему на кровать. Ведь это же послание. Хотелось, чтобы он понял, как она рада, что он наконец дома, что он должен простить ее, что он слишком много значит для нее, что он…
— Инес?
От голоса, такого знакомого, задрожало внутри, но Инес поспешно подобралась и отвечала таким же тоном:
— Элси?
— Да. Как у вас дела?
Покалывающее ощущение торжества во всем теле. Она не знает! Элси не имеет ни малейшего понятия о том, что происходит с ее собственным сыном.
— Спасибо, хорошо. А у некоторых из нас даже еще лучше!
Тишина.
— Что ты имеешь в виду?
— Бьёрн прямо гремит.
Элси по-прежнему не понимала.
— Гремит? Чем он гремит?
— Его оркестр. Его поп-группа. Держаться на первом месте в этой, как ее, в «Десятке хитов», четыре недели подряд. И поедут в Англию. Ты не в Англии сейчас?
— Ну да.
— Он туда едет. Прямо в субботу они едут в Лондон. Их по телевизору покажут…
— Но…
Элси осеклась, совершенно очевидно не зная, что сказать. Инес улыбалась в черный бакелит трубки.
— О нем все газеты пишут.
Никакого ответа. Инес нагнулась над трубкой, прижав губы к самому микрофону:
— Алло! Ты здесь?
В трубке зашуршало, наверное, телефонистка подключилась и слушает, наверное, все время подслушивала. Люди стали до того любопытные, просто сил никаких! Тон Инес стал резче:
— Элси! Ты слышишь меня?
Легкое покашливание.
— Я тут. Просто я так удивилась. Он тут? Можно мне с ним поговорить?
— Конечно.
Инес прикрыла ладонью трубку и крикнула наверх:
— Бьёрн! Подойди к телефону! Это Элси!
Элси. А не «мама». Получай! Инес, на секунду закрыв глаза, прислушивалась к шагам Бьёрна наверху и продолжала:
— Он сейчас подойдет. А ты-то как? Скоро приедешь?
— Не знаю, — сказала Элси. — Посмотрим.
Инес скривилась. Кто бы сомневался!
Бьёрн, скользя в одних носках, сбежал по ступенькам, протянул руку к трубке, едва влетев к холл, и, улыбаясь, выкрикнул:
— Ты уже слышала?
Повернувшись спиной к Инес, он зажал трубку между плечом и ухом. Инес осторожно положила всю стопку наглаженного белья на нижнюю ступеньку лестницы и вышла в кухню. Ей хотелось быть рядом. На самом деле у нее есть полное право находиться рядом, притом что ей бы и в голову не пришло подслушивать. Никогда в жизни. Подслушивать — это гнусность, а гнусностей следует избегать, если не из моральных соображений, то из чувства самосохранения. Человек, опускающийся до гнусностей, сам гнусен по определению, и от одной мысли об этимологии этого слова Инес передергивает. Гнусный. Гнус. Бррр.
Бьёрн рассмеялся в холле, и она направилась к мойке, ища, чем бы громыхнуть, чтобы не слышать, немытый стакан, например, которым можно стукнуть о раковину, полоща его в горячей воде, но, естественно, не нашла. Кухня была в том же полнейшем порядке, в котором Инес ее оставила меньше часа назад. Вытертая досуха раковина сверкала, разделочный столик блестел, на черных горелках плиты не было ни пятнышка, как и на окружающей их белой эмали. Но вытерла ли она обеденный стол как следует? Она схватила посудную тряпку, повешенную для просушки на кран, и стала медленно выводить ею знак бесконечности на сером пластике. Знак бесконечности лежит в основе всякой уборки, это она объясняла своим ученицам в начале каждого учебного года. Будь то кухонная или половая тряпка, швабра или пылесос, — что бы и чем бы ты ни убирала, следует выписывать все ту же лежащую восьмерку — нет лучшего способа убедиться, что ты прошелся всюду и что теперь на самом деле стало чисто…
Бьёрн рассмеялся снова. Надо же, как им с Элси весело. И все еще разговаривают. Нет, не то чтобы это плохо, но ведь и в самом деле странно, как у Элси хватает денег на такие длинные звонки из-за границы. Не говоря уже обо всех подарках и одежде и духах и темно-красной помаде, всем, чем она имеет обыкновение разбрасываться, когда в один прекрасный день соблаговоляет появиться…
Инес выпустила тряпку из рук, села на стул и закрыла глаза. Что с ней творится? Обещала ведь себе быть мягкой и всем приятной, почему же она не может выполнить своего обещания? Надо, обязательно надо быть веселой и доброжелательной, даже внутренне, надо избегать недобрых мыслей, нельзя поддаваться злобе и ярости или потакать зуду раздражения. Надо быть бдительней, держать себя под тщательным контролем, следить за каждым словом и интонацией, каждым жестом и каждой мыслью, иначе потеряешь Бьёрна. А Инес не хотела его терять. Такой утраты ей не вынести.
