И в самом деле. Инес и Элси были близнецами, к тому же однояйцевыми близнецами, и этим объяснялось почти все. Посторонним соединяющая их связь казалась такой же загадочной, как их отъединенность от всех остальных. Все знали двойняшек Хальгрен, но никто не знал, кто из них Элси, и никто не узнавал Инес. Они почти всегда были вместе, а если пару раз разлучались и каждая вдруг оказывалась одна, то ощущала пустоту и одиночество. Улыбки взрослых гасли, взгляды равнодушно скользили мимо. Словно только то, что они двойняшки, укореняло их в мире и подтверждало факт их существования. Когда Лидия повела их в театр на рождественский спектакль, спустя всего несколько дней после того, как им исполнилось семь, то шорох пронесся по толпе других матерей, едва Инес и Элси сняли пальто и стали видны их платьица из голубой тафты — Ой! Какие прелестные девочки! — и девочки тут же схватились за руки, словно решив сделать образ еще более совершенным. А во время школьной переклички фрёкен Бергстрём улыбнулась им особенно тепло и тут же запомнила их имена, притом что в ее устах они звучали как одно — Инесиэлси! Заходите! Это не говоря уже о Фритцсоне из фруктовой лавки, который чуть не каждый полдень выглядывал оттуда и протирал глаза, когда они шли мимо из школы домой. — Ой! У меня, кажется, в глазах двоится! — и приглашал их внутрь, выбрать себе яблочко. Выбранное он клал на белый мрамор прилавка и резал пополам острым ножом и улыбался в ответ на их «спасибо» и глубокие приседания, снимая очки и протирая их фартуком. Не за что! Ему одно удовольствие. Маленькие девочки одним своим появлением вносят радость в такие вот унылые деньки, а если девочек целых двое, так, стало быть, и радости тоже!
Получалось, близнецы — это нечто особое, отдельное в буквальном смысле, отделенное от всего остального. В этом были свои преимущества. Когда другие первоклашки в первые осенние недели трусливо жались в раздевалке на перемене, Элси и Инес не раздумывая надевали пальто, сдвигали береты на затылки и выбегали на школьный двор. Чего им было бояться? Они единственные во всей школе близнецы, и скоро уже все прекрасно знали, даже семиклассники, эти мальчишки с землистыми лицами, большими коленками и шансами наконец устроиться рассыльным, кто такие двойняшки Хальгрен, хотя, разумеется, до разговоров о них не опускались никогда. В отличие от девчонок-семиклассниц, кажется, никогда не вынимавших рук из волос, будто рассчитывая устроить там волны и кудри с помощью одних только пальцев и силы воли. Эти присаживались на корточки перед Инес и Элси и, наклонив голову вбок, принимались сюсюкать. Ой, какие мы сладкие-плесладкие… Инес и Элси улыбались, показывая ямочки на щеках, отчего большие девчонки верещали уже на октаву выше. Ой, сладкие! И все они решили — Сульвей и Эбба, Эльса и Гунхильд, Сигне и Инга, — что когда вырастут, все заведут себе близнецов, сладких белокурых девочек-двойняшек с кудряшками и ямочками. В точности как близнецы Хальгрен.
Все замечали нас, подумала Элси и подняла чашку. И тем не менее…
Она забыла, что уже выпила кофе. Рука опустила чашку обратно на блюдце так стремительно, что раздалось легкое дребезжание. Вот теперь тело определилось с выбором, это было очевидно, оно подняло ее из-за стола и заставило потянуться за кителем, висящим на спинке стула. Правая рука коснулась макушки и удостоверилась, что фуражка сидит там, как положено, потом колени согнулись, а левая рука схватила чемодан. Ноги пошли в направлении стеклянных дверей, выходящих на Лайм-стрит.
Ага. Значит, она заночует в Ливерпуле. Но кем или чем было принято это решение, Элси по-прежнему понятия не имела.
Со своим белым фасадом и бархатно-алым нутром отель «Сторк» казался памятником некой иной эпохи, ее обломком, случайно застрявшим посреди наступившей новой эры. Тут, внутри, словно не существовало шестидесятых, тут ничего даже отдаленно не напоминало о поколении «Битлз» и «Мерси Бит». Приглушенный свет, отдающий желтизной, толстые ковры, которые поглощали звук, очень коротко стриженный швейцар в красной униформе козырял у входа, а за стойкой ожидал молодой портье в полосатых брюках, визитке и красной потертостью на шее от крахмального воротничка. Он чуть поклонился, подавая Элси ключ. Завтрак с семи до десяти, но если она желает что-нибудь прямо сейчас, то…
Но она ничего не желала. Кроме того, чтобы попасть наконец к себе в номер. Мальчик-швейцар подхватил ее чемодан прежде, чем она успела помешать ему — чемодан ведь такой тяжелый! — и поволок к лифту. Потом распахнул дверь и с преувеличенно учтивым поклоном пропустил ее вперед.
— Excuse те, madame, — произнес он, разглядывая ее униформу. — Are you in the Navy?[8]
Элси рассмеялась:
— Нет, я радистка. И не в военном флоте — на обычном торговом судне.
— Ага, — сказал мальчик. — Когда мне исполнится восемнадцать, я поступлю в мичманскую школу.
— Значит, собираешься стать капитаном?
— Или боцманом. Мой папа боцман.
— Но это тяжелая работа…
Он глянул на нее. Видимо, она невольно задела его, дала понять, какой он маленький и щуплый. Она попыталась улыбнуться, загладить свою вину.
— Как тебя зовут?
— Малькольм.
— Из тебя наверняка выйдет замечательный боцман, Малькольм.
Он снова придержал дверь лифта, и она шагнула в коридор, покрытый цветастым ковром. Умеренно чистым.
— Собираюсь увидеть весь мир, — сообщил Малькольм. — Мой папа бывал только в трех частях света, а я намерен увидеть все пять. А вы, мэм, во скольких частях света побывали?
Элси раздумывала, пока он отпирал дверь ее номера.
— В четырех, — ответила она наконец и шагнула внутрь. — Европа, Азия, Австралия и Америка. Плюс Северный полюс.
Он втащил чемодан в комнату.
Северный полюс! Я бы все на свете отдал, чтобы попасть на Северный полюс! А там правда потрясающе?
Она улыбнулась. Как знакомо!
— Правда. Совершенно потрясающе.
— Большие айсберги?
— Нет, там их нет. Обычные плоские льды. Но это бывает очень красиво, особенно летом. Тогда на льду появляются такие озерца, маленькие аквамариновые озера…
— Аква… чего?
Элси сняла китель и огляделась. Номер был весь в цветах. Алые розы на ковре, розовые — на обоях, бежевые — на шторах.
— Небесно-голубые. Такого оттенка, как небо в ясный летний день. Погода была прекрасная в тот день, когда я впервые их увидела, и я решила, что просто небо в них отражается и оттого такой цвет, но уже на другой день я заметила, что они голубые и при пасмурной погоде. Тогда они на самом деле еще красивее.
Мальчик стоял, вытянувшись по стойке «смирно», только чуть щурился, будто всматриваясь куда-то очень далеко. Элси глянула на него, прежде чем опустилась на кровать. Матрас оказался жестковат, но сейчас это было не важно, сейчас она находилась на Северном полюсе вместе с маленьким швейцаром.
— А потом я узнала, что этот цвет создает время. С каждым годом льды делаются все синее… В Швеции, откуда я приехала, лед всегда белый, потому что летом он тает, а в Северном Ледовитом океане он голубой. Ярко-голубого цвета. Он никогда не тает, только летом озерца появляются на поверхности. Голубые озера на белом снегу, кажется, что кто-то сложил гигантский пазл из белого и голубого.
Открыв сумку, она принялась искать кошелек. Пора дать на чай. Но Малькольм словно ничего не замечал.
— А вы видели белых медведей, мэм?
Она вытащила несколько пенсов и протянула ему.
— Да, только не на полюсе. Там даже белые медведи жить не могут. Они водятся гораздо южнее.
Она чуть тряхнула рукой, так что монеты звякнули. Он, моргнув, протянул к ней сложенную лодочкой ладонь.
— Когда-нибудь я туда доберусь, — сказал он.
Элси улыбнулась в ответ:
— Сколько тебе, Малькольм?
— Пятнадцать.
Пятнадцать? Она бы дала двенадцать. От силы. Хотя говорить этого, разумеется, не стала.
— Тогда у тебя все впереди. Успеешь увидеть и Северный полюс, и все пять частей света.
— Да, — серьезно ответил Малькольм и сунул чаевые в карман брюк. — Я думаю, надо стремиться их увидеть. Теперь, пока ты еще здесь.
Элси подняла брови:
— Здесь?
— На земле, — сказал Малькольм и поспешно козырнул. — Надо успеть увидеть как можно больше, пока ты еще тут, на земле.
Она выключила люстру, когда он ушел, и включила ночник, потом долго сидела, вынимая шпильки из прически-«ракушки», почесала голову, встряхнула распущенными волосами, так что шее стало щекотно, а потом легла, подложив руки под голову, и стала разглядывать тени от лепнины на потолке. Было очень тихо, так тихо, что ей в какой-то момент сделалось не по себе и захотелось обратно на борт, к ритмичному стуку моторов, успокаивающему, как биение сердца. Ей всегда было нелегко сходить на берег, а с каждым годом становилось все тяжелее привыкать к новым улицам и домам, краскам и предметам, чьим-то внезапным появлениям и таким же внезапным исчезновениям, ко всем лицам и нарядам, всем голосам и звукам и — не в последнюю очередь — к той тишине, которая порой становилась настолько плотной, что пробуждала Элси от самого глубокого сна, заставляя в один беззвучный миг поверить, что детский кошмар стал явью, что она осталась на земле одна, что все, даже Инес, забыли о ней и куда-то ушли.
