3
У меня есть простая теория про роман Наны и Моше. Вот она. Их роман не был романтическим. Точнее, он не был обычным романтическим романом.
Например, одним из существенных элементов обыденной концепции романа является то, что он отделяет пару от всех остальных. Роман — противоположность дружбы.
Друзья часто этим недовольны. “Стейси, — говорят они, — совсем меня забросила. Только с Хендерсоном и видится”. Сама же Стейси, однако, считает, что ее друзья слишком прилипчивы. Возможно, это слишком абстрактный пример. Да, так оно и есть. Давайте добавим в него немного конкретики. Стейси самоотверженно борется со своей шепелявостью. Поэтому она говорит медленнее, чем все остальные. На правой руке она носит три разноцветных браслетика на дружбу. Ее возлюбленный Хендерсон моложе ее, и Стейси это смущает. Ей девятнадцать. Ему шестнадцать.
В любом случае, Стейси кажется, что ее друзья не понимают, как важно для нее уделять отношениям с Хендерсоном достаточно времени. Ну и конечно, она не хочет, чтобы они слишком часто с ним встречались. Ведь ему, как я уже сказал, всего шестнадцать.
Друзья Хендерсона тоже думают, что он со Стейси держится слишком наособицу. У них на этот счет собственная теория. Они считают, что Хендерсон прячет от них Стейси из-за ее, так сказать, размеров. Стейси совсем не худышечка. Друзья Хендерсона поддразнивают его, что ему просто нужна мамочка. Мамочка с большими сиськами. Они говорят, что член Хендерсона привязан к Стейси прочной пуповиной.
Нет, конечно же, Нана и Моше совсем не такие, как Стейси и Хендерсон. Все романы отличаются друг от друга.
У Наны и Моше был неромантический роман.
По соседству с Наной, Анджали и Моше в “мой-баре”, в кожаном кресле у окна, сидела девочка. Из-под ее оливковой банданы торчала косичка.
На конце косички красовался тугой бант из ярко-бирюзовой фланели.
Девочка была француженкой. Француженкой из Алжира. Она разговаривала с другой француженкой из Алжира.
— Ви, — сказала она, — Ви. Эгзагдеман. Дан ля ви. Ви.
Потом она сняла оливковый джемпер, под которым оказался черный топ без рукавов. На нем красовался голубой вопросительный знак с женским символом вместо точки — кружок с крестиком внизу.
Рисунок на топике был рекламой. Девочка заправила под топик тоненькие черные лямки лифчика. Нана смотрела на нее. Анджали смотрела на нее. Анджали смотрела, как Нана смотрит на нее.
Нана не была лесбиянкой. Она повернулась к своему парню. Она спросила у него, как он.
Моше, как выяснилось, был несчастен. Его слегка подташнивало от изысканных пряностей. Он облизал испачканный в еде палец.
— Мне так нравится, что ты все доедаешь, — сказала ему Анджали. — Даже если не платил за еду, все равно съешь все до кусочка.
— Точно, — сказала Нана, улыбнувшись, — это его пуританская половинка. Не выносит расточительства.
Моше развел руки жестом “ну чего пристали?”.
— Как там этот стиль, ну тот, в Индии, ну, который Лютьенс?… — спросил он.
Но Анджали уже перебила его.
— Ой, этот браслетик, тааакой классный. Я тебе скаала в тот раз? ну, тогда, что он такой милый, бесподобный просто. Где купила? — спросила она у Наны.
— Ну все-таки, как он называется? — спросил Моше.
— Ой, правда? — сказала Нана. — Правда-правда? Нет, ты не скаала. Я ужинипомню даже, может у Хокстона в бутике, или нет нет нет нет точно маленькая такая лавочка, во дворе, ну знаешь там если чуть пройти по Брик-лейн, там дворик такой с магазинчиками. Точно, помойму там где-то, — сказала она. — И еще я там нашла напульсник таакой клевый, в па-а-алосачку красно-бело-синий, и написано “Я люблю Париж” и Эйфелева башня маленькая привешена. Надо туда съездить, точно. Не в Париж, на Брик-лейн.
— О, точно, — сказала Анджали. — Классно, надо съездить.
— Ну, вопщем, — сказала Нана, ухмыльнувшись, — в Париж тоже можно.
— А я тебя водил уже на Брик-лейн за рогликами с начинкой? — спросил Моше.
— За рогликами? — спросила Нана. — Ты говоришь “роглики”?
— Ну, да. А что? Нельзя?
Анджали закурила.
— Рогалики, — сказала Нана. — Это называется “рогалики”.
— Ну не знаю, — сказал он, — может, в Эджвере и говорят “рогалики”, а у нас так “роглики”. И вообще.
Анджали выпустила в сторону Наны струйку дыма и замахала руками, разгоняя его.
— Так ты из Эджвера? — спросила она. Спросила у Наны.
— Ну да, — сказала Нана.
— Во даешь, — сказала Анджали. — А я из Кэнонс-парка.
— Правда? — Нана просто пищала от изумления.
— И вообще, — сказал Моше, — всетки надо туда съездить, в булочную на Брик-лейн. Там все такое дешевое, типа пенсов псят за роглик, что-то так. С сыром, с лососем, и еще всякие.
— Да знаю, знаю, — сказала Нана.
— М-м-м, — сказал Моше.
— Там так классно, — сказала она Анджали, — када идешь поздно из клуба, или еще как.
— Да, точно, — сказала Анджали.
— Отличное место, эта Брик-лейн, — сказал Моше, — роглики там и этот бар, как его, “Двести девяносто один”, или нет, “Сто девяносто два”, нет, вспомнил, “Девяносто три фута на восток”. И еще карри, — добавил он. — Там ресторан есть, “Прим”, знаете? Индо-сарацинский стиль, вот.
— Как? — переспросила Анджали.
— Индо-сарацинский стиль, — повторил Моше. — Ну, в котором строил Лютьенс. В Индии, Нью-Дели. Дворец, готика экзотики.
— А, да, — сказала Анджали, — и чего?
— Нет, ничего, — сказал Моше, — ничего, просто мне нравится, типа. Ну, разговор поддержать.
— Знаешь, — сказала Нана, — больше всего зданий в стиле “Баухаус” в Тель-Авиве. Они там строили дома для рабочих.
— Нет, — сказал Моше, — не знал этого. Я этого не знал, милая.
Нет, Моше не был положительным еврейским мальчиком. Он не интересовался историей еврейского народа. Если попросить Моше найти Тель-Авив на карте Израиля, я не уверен, что у него это получится.
По поводу национальной принадлежности у меня тоже есть теория. Национальности не существует, точно так же, как и любви. Вообще-то национальность и есть любовь.
Временами Моше нравилось представляться евреем. Иногда он ощущал в себе лояльность. Но его не слишком заботила судьба его народа. Он не беспокоился о собственном еврействе. Отчасти оттого, что евреем он был только по отцу. А еще потому, что его отец был не слишком еврейским евреем. В 1968 году отец Моше эмигрировал в Израиль. В 1973 году отец Моше вернулся. Он был сыт Израилем по горло. В 1975 году он благополучно женился на девушке по имени Глория, и она не была еврейкой.
Как-то за воскресным обедом Моше с удовольствием рассказывал Нане и милому Папе, как он ненавидел Пасху. Ему пришлось отмечать ее всего один раз, сказал он. Но этого было достаточно.
— Знаете, что делают на Песах? — спросил он. — Сначала ищут мацу, самый младший сын ищет мацу, а мой дедуля спрятал ее в туалете наверху, прямо в бачок, ну где поплавок и все такое. А потом ее надо есть. И мне пришлось все это съесть. Это было ужасно. Не знаю, как он туда забрался, мой дедуля. У него был паркинсонизм. Но он как-то умудрился туда залезть.
Папа решил, что это довольно смешно. Нана решила, что это очень смешно. Она засмеялась, плотно сжав губы и потряхивая головой. Потому что за секунду до этого отпила большой глоток воды.
— А потом, — продолжал Моше, — надо было петь пасхальную песню.
— Песню? — спросил Папа.
И Моше спел им:
— “Одного ребеночка, одного ребеночка, купил отец за два цуцима, одного ребеночка, одного ребеночка”. На самом деле, чудесная песенка. Про ребенка, про кота, про собаку, про палку, про огонь, про воду, про быка, про мясника, и потом ангел смерти убил мясника, а тот убил быка. Ну, то есть наоборот, мясник убил быка, а ангел смерти мясника. Пока не споешь — не отстанет.
Иногда Моше хотелось быть лояльным. Но чаще — нет. Он не понимал безоговорочной преданности. Когда Папа однажды загрустил из-за процесса над подполковником СС Адольфом Эйхманом, Моше тоже расстроился. Печально, сказал Моше, что правосудие допустило столь вопиющий промах. Но Папу расстроило вовсе не это. Папа не разделял мнение Моше о том, что на самом деле перед судом должен был предстать Шимон Визенталь, маниакальный охотник на нацистов.
Да, у Моше были непростые отношения с иудейством.
Например, у него на полке стояла “Хагадда”, выпущенная Союзом еврейских студентов в 1996 году. У меня тоже есть эта книга. “Хагадда” описывает, как правильно праздновать еврейскую Пасху. В подражание книгам на иврите “Хагадда” Союза еврейских студентов начинается с задней обложки. Ее читают от конца к началу. Мне это кажется претенциозным. Моше тоже так считал. Но суть не в том. Одна из глав этой книги называется “Зачем быть евреем?”. Идею этой главы подал главный раввин Великобритании доктор Джонатан Закс.
