— Наблюдая за тем, что творится здесь, — вздохнул Стефано, — я невольно вспоминаю Алжир, да-да, Алжир конца шестьдесят первого — начала шестьдесят второго года, я изучал тогда высшую математику в Бордо. В ту пору оасовские молодчики вдруг поняли, что проиграли, и в отместку принялись громить все подряд: они взрывали дома, поджигали библиотеки, убивали прохожих. Правда, у них было всего несколько недель, чтобы дать выход душившей их ярости, тогда как наши буйствуют вот уже десятый год. Останется ли у нас что-нибудь ценного или живого после их ухода? Весь мир охватил ужас, когда стало известно о печальных событиях в Алжире, а известно об этом стало благодаря независимым арабским странам, которые забили тревогу. Что же касается нас, то нам, пожалуй, ничто не поможет, мы обречены на тысячелетние страдания, нас медленно и незаметно перемалывают хорошо смазанные жернова. Меня, например, они здорово надули. Подумать только, в любом другом месте я мог бы работать в несравненно лучших условиях — стоило только предложить свои услуги. Но вот попал сюда, и теперь все рухнуло, я в тисках. Говорят, что всего несколько лет, а может, и всего несколько месяцев назад такие, как я, могли еще уехать. Но теперь все изменилось. Знаешь, на чем они играют, чтобы заставить нас вернуться сюда? «Наша родина строится. Она со слезами обращается ко всем своим детям, умоляя их сплотиться вокруг нее. Неужели вы окажетесь столь жестокими, что не откликнетесь на страстный призыв нашей общей матери, ссылаясь на политические разногласия? Забудем мелкие распри…» Будь спокоен, это действует безотказно, люди, которые находятся в изгнании, обычно так чувствительны, что готовы поддаться на любые, даже заведомо фальшивые разглагольствования о патриотизме. Но стоит им сюда вернуться, и они убеждаются, что их ждет совсем иное: попробуй только выразить сомнение в тех благах, которые якобы несет нам помощь из-за рубежа — ведь о ней во все трубы трубят, хотя каждому ясно, что за этим кроется, — попробуй только слово сказать, и ты пропал.
— Что я тебе говорил, — поддержал его хозяин дома, — для иностранцев у нас наготове все что угодно. А вот беременная африканка, которой требуется оказать помощь, вызывает у наших так называемых правителей только отвращение — когда их просят о помощи, они начинают зевать и в конце концов попросту отворачиваются от нее. Послушай, Ванделин, тебе не кажется, что это начало геноцида? Гебе не кажется, что нам следует поставить об этом в известность какую-нибудь международную организацию? Тем самым мы разоблачим и тех, кто грабит и уничтожает наши леса, вообще наши национальные сокровища. Если бы в других странах узнали, что здесь творится, люди ужаснулись бы. По-моему, настало время привлечь к нашей стране внимание какой-нибудь международной организации. Как ты думаешь, Ванделин?
— Международной организации! — смущенно вздохнул Ванделин, оглушенный и обескураженный таким взрывом наивного и слепого патриотизма. А он-то ожидал здесь встретить угрюмое смирение либо непреклонное, но молчаливое сопротивление. — О какой международной организации ты говоришь? Может, ты имеешь в виду ООН? Тогда придумай что-нибудь другое. ООН — это игрушка в руках тубабов, которые всегда готовы выступить против нас. Если бы ООН, у которой были все права на это, вмешалась в наши дела, как того требовала партия Рубена, если бы она организовала у нас свободные выборы, как это было сделано в других странах, разве мы дошли бы до такого? Но вместо этого она позволила подменить нашу подлинную независимость мнимой. Иными словами, господину предоставили самому рассудить тяжбу со своим рабом. И вот результат. Мне ли не знать, что такое ООН! Рубен понадеялся на эту организацию и — погиб. Нет, надо придумать что-то другое… Только не говори мне об Организации африканского единства!
— Тогда, может быть, Международный суд в Гааге? — высказал предположение инженер.
— Там разбираются только межгосударственные конфликты, — ответил Эссола.
Потянулись нескончаемые минуты горестного молчания, которое нарушил робкий голос Эссолы:
— Насколько я понял, Перпетуе требовалась медицинская помощь, но не нашлось нужного лекарства? Значит, у нее была тяжелая беременность?
— Нет, это не совсем так, — ответил хозяин дома. — Я расскажу тебе все по порядку. Чтобы хорошенько во всем разобраться, тебе придется пожить некоторое время в Зомботауне. Так вот, во время первой своей беременности Перпетуя хотела проконсультироваться у врача и отправилась в больницу. Целый день простояла она под палящим солнцем у входа в гинекологическое отделение только для того, чтобы услышать, что консультироваться у врача ей незачем, лекарств все равно нет и лечить ее никто не будет. Она была настолько убита этим, что потом, во время второй беременности, у нее начиналась истерика при одной только мысли о том, чтобы обратиться к врачу. Что же касается третьей беременности, оказавшейся для нее роковой, то твоя сестра жила в то время в ужасных условиях: мало того, что муж — это ревнивое чудовище — держал ее взаперти, он еще и бил ее. Думается, что, если бы тогда мне удалось проникнуть к Перпетуе, она бы не погибла, если только она вообще умерла от родов, — ведь об этом толком никто ничего не знает. Думаю, я сумел бы убедить ее пойти со мной в больницу или позвать доктора на дом. У меня есть один знакомый врач, так вот он говорит, что Перпетуя, должно быть, умерла от какой-то совсем не опасной болезни, как почти все у нас. «У нее, верно, был излишек белка, — сказал он. — Если вовремя установить это, то с помощью лекарств можно вылечить так же легко, как насморк. Если бы ее осмотрел врач, она осталась бы жива». Я готов был отдать все на свете, заплатить сколько угодно — ведь в нашей благословенной стране за лечение, которое считается бесплатным, нужно давать взятку. Но как вырвать человеческое существо из лап смерти без его согласия? Разве Перпетуя хотела жить? После ее смерти прошло уже полгода, а я все еще задаю себе этот вопрос.
— Может быть, для начала надо было попытаться вырвать ее из тюрьмы? — спросил Эссола.
— Что правда, то правда, — ответил худощавый молодой человек. — Но все дело в том, что в Зомботауне никто не осмеливается перечить человеку, который без конца потрясает револьвером. Да ты сам увидишь и удивишься, как весь квартал по струнке ходит перед этим выродком. Не далее как завтра все, в том числе и самые образованные и уважаемые люди, с завидным рвением устремятся к нему, проклиная в глубине души этого гнусного типа: господин пожелал, чтобы каждую субботу вечером у него в доме проходило собрание зомботаунской секции единой партии, секретарем которой он, видишь ли, является. И горе государственному служащему, проживающему в этом квартале, который решится не прийти. Это его любимые слова. Я один не участвую в комедии, все остальные чиновники боятся ослушаться его. Кстати, сегодня же вечером я познакомлю тебя с Жан-Дюпоном и его женой, Анной-Марией, с Каракальей и многими другими, в общем, со всеми, кто знал Перпетую и горько оплакивает ее. Меня зовут Зеянг, а еще — Вампир…
— Знаменитый футболист! — с нескрываемым восхищением воскликнул Эссола.
— Да, футболист, — подтвердил хозяин дома. — Несмотря на запрет мужа, Перпетуя могла бы уехать со мной, если бы захотела, ей надо было только убежать из дому, но именно этого-то она сделать не решилась. А ты, Ванделин, теперь, когда ты вышел на свободу, что собираешься предпринять против тирана? Если тебе потребуется моя помощь, можешь рассчитывать на меня.
— Постарайся понять, — после некоторого колебания смущенно выдавил из себя Эссола, — постарайся хорошенько понять, что, когда человек выходит из лагеря, после того как провел там шесть лет, он уже не тот, каким вошел гуда.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что прошлое похоронено навсегда? — с живостью спросил худощавый молодой человек. — Это излюбленная тема Баба Туры и его пропаганды. Берегись, брат Ванделин, не то попадешь в ловушку. Мы отомстим за Рубена, мы отомстим за Перпетую. Если не в Зомботауне, так в Ойоло полно таких ребят, как я, и все они готовы мстить! Да взять хотя бы моих друзей, которые присутствуют здесь! Стефано не в счет, он ведь сказал тебе, что живет на Юго-Западе, но если бы он жил здесь, то непременно тоже был бы с нами заодно, он разделяет наши взгляды. Поверь, мы туг без дела не сидим.
— А знают ли твои друзья о том, что их ждет? — спросил Эссола.
— Что ж, — сказал в ответ хозяин, листая какую-то книжку, которую он принес из соседней комнаты, — достаточно прочитать вот эти строки, которые Бифанда написал всего за несколько недель до своего ареста и казни: «Может ли народ, ставший свидетелем кровавой роскоши, выставляемой напоказ, — роскоши, которой империализм окружил Баба Туру, являющегося опорой колониальных монополий, хранителем факторий, олицетворением продажности, — может ли такой народ испытывать какое-либо почтение к так называемой христианской цивилизации, хотя бы и двухтысячелетней? Что она дала нам?
