— Возьми в тумбочке. — Отвернулся к стене, опять закрыл глаза. Вот попробуй сейчас заснуть. Христосоваться — значит целоваться! Попробуй теперь…
Хорошо выспался. Ребята еще ворочались: иные досматривали последние сны, иные просто валялись, сладко мечтая о несбыточном. Предчувствуя надвигающуюся радость, Олег потянулся, встал.
Под простыней брюки за ночь отлежались, запечатлелись на них острые стрелки. Для порядка Олег еще сбрызнул их водой, прогладил в бытовой комнате, стали загляденье. Китель и ботинки почистил щетками общего пользования. Один за другим ребята открывали глаза, следили за тем, как он собирается. Оделся, посмотрелся в высокое зеркало — ничего, смотрится, собрался, пошел в столовую. И потом…
Гремя цепью, Джульбарс рычал и лаял. Правда, не так зло: видно, узнал голос через калитку. Двери в доме схлопали — кто-то сбежал с крыльца, прошел по дорожке, отворил калитку… Леночка! В легком ситцевом платье, с распущенной косой.
— Ой! Проходи, проходи! Джулю я сейчас уведу.
Кольцо в цепи она одела на торчащий в стене крюк, и цепь стала короче, собака уже не доставала, да в присутствии Леночки она не рвалась и не лаяла. Доверяла: свой человек значит. Олег прошел в дом. Крашеное крыльцо и сени были вымыты, он снял ботинки, Леночка подвинула ему домашние тапочки.
— Проходи, проходи!
— Здравствуйте! — обратился к стоящей у шестка русской печи женщине в коротком фартуке. И вспомнил, как его мама, встречаясь в Пасху с соседями, говорила: «Христос воскресе!» Эти самые слова он и произнес, не шибко, правда, уверенно и внятно.
— Воистину воскресе! — ответила женщина. — Проходите, милости просим.
— Меня зовут Олег, — представился он.
— Очень приятно. А я — Ленина мама, Наталья Федоровна. Она про вас рассказывала. Да вы в горницу проходите. А Сашеньку вы во дворе не встретили? У, стригунок, опять умотал куда-то.
— Сашенька — это твой братишка? — поинтересовался Олег, оглядевшись в светлой комнате с круглым столом посередине, накрытым белой скатертью.
— Да, братишка. Парень хоть куда, пять лет исполнилось, а с мальчишками водится: к ним шляется, к себе приводит.
— Джульбарс-то пускает?
— Он у нас хороший, детей не трогает. Садись вот сюда, Олег. Можешь посмотреть книжки. — Указала на шкаф. — А я пока чай поставлю.
— А я тебе принес шоколадку. — Извлек он ее из внутреннего кармана кителя.
— Вот это да! Ну, половинку, значит, Сане с мамой, а другую нам с тобой.
— Я-то при чем?
— Ну, ты же мне подарил? Подарил. Вот я и распоряжаюсь, как хочу. Ну, посиди пока, я скоро управлюсь.
Из горницы вела еще одна дверь в спальню. В открытые кухонные двери было видно, как она ставила и заливала, и растапливала сверкающий никелированный самовар. На стене висели фотокарточки родных и знакомых. Была одна, где Леночка, еще маленькая, сидела между матерью и, должно быть, отцом — офицером в погонах капитана. На другой фотографии, рядом, они были уже вчетвером, с Саней на руках у отца, теперь уже в гражданском костюме. Со счастливой улыбкой, то ли с легкой усмешкой.
Лена вошла зарумянившаяся, с упавшей на лицо прядкой волос. Олег на нее засмотрелся. Она заметила его взгляд, улыбнулась.
— Ну, вот, мама пошла искать Саню, — Леночка доложила ни с того ни с сего. И прибавила: — Скоро чай будем пить.
Он будто ожидал этих слов: встал, отодвинул стул и, точно еще не зная, зачем, направился к ней. Начал медленно обходить стол.
— Христос воскрес! — произнес заветное слово.
— Воистину воскрес, — отозвалась она, как паролем.
Она, кажется, угадала — ну, конечно же, угадала! — его намерение: пошла, тоже медленно, тоже вокруг стола, но не к нему, а в другую сторону — уходя от него. Глаза при этом следили за его движениями и искрились, смеялись. Похоже, ему предлагали игру, и ему ее надлежало выиграть. И он пустился вокруг стола, за ней. Она вскрикнула, побежала, громко заходясь смехом… Расстояние меж ними нисколько не сокращалось. Он еще добавил скорости, прибавила и она. Вдруг он переменил направление! Пошел навстречу! Леночка вскрикнула, остановилась, уперлась руками ему в плечи. Он обхватил ее, преодолевая сопротивление рук, притянул к себе.
Ну, ничего. Поцеловались. И игра, и веселье разом закончились. Губы ее навели на иную волну: что-то новое, неведомое шелохнулось в нем и его потянуло к ней.
— Ну, все, — она выскользнула из рук. — Похристосовались и довольно. — Он не смел перечить: повиновался ее воле.
Когда загремело в сенях и пришли Саня с мамой, Лена и Олег, сидя у круглого стола, мирно беседовали о ее школьных делах, друзьях и подругах. Олег пошел на кухню, поздороваться с ее младшим братом.
— Здорово, Саня!
— Здорово! — Белоголовый Саня подал руку и с любопытством осмотрел Олега. Его китель с хромированными пуговицами, с золотистой эмблемой «УЖТ». И, впрочем, со спортивным значком.
— Меня зовут Олег, а тебя?
— Саней. А ты военный, да? Как мой папа, да? Только у тебя погонов нету.
— Я железнодорожник. Еще учусь, погоны мне пока не положены. А где служит твой папа?
— В отделении. И в спортзале. Я ходил к нему, был у него. Там прыгают, бегают… по бревну. И по канату лазят, и на турнике упражняются, и играют в мячик, в этот… в волейбол.
Олег помог мальчику раздеться, сели на лавку, у окна. Разговаривали и, похоже, не в шутку заинтересовались друг другом. И Лена, и ее мама с любопытством на них посматривали. Саня потрогал его значок:
— Это что? Это какой?
— Боксерский значок. Знаешь, что такое бокс?
— У, это когда дерутся!
— Да ты все знаешь! Правильно: это когда тебя учат драться, и потом ты побеждаешь.
— Саня, этот значок означает, что у Олега первый разряд по боксу. Олег — боксер первого разряда.
— А потом будет второй?
Леночка прыснула со смеха.
— Третий и второй у него уже были. Первый — самый высокий. Выше только мастер спорта.
Саню еще интересовали блестящие пуговицы на кителе, он даже потрогал их, и Олег объяснил, что они хромированы, то есть покрыты хромом. Есть такой блестящий металл… Санины глаза были полны любопытства, и Олегу это было занятно.
Самовар между тем вскипел, и чай был заварен, и заварной чайник поставлен сверху. Самовар принесли в горницу.
Леночка расставляла на столе блюдца и чашки, мама резала куличи и приглашала к столу. В одной из тарелок были крашеные яйца, в другой — соленые огурцы только что из кадушки. Рассол так и стекал по бокам, от этого они блестели. Олег не пробовал куличей, хоть, кажется, не впервые услышал такое слово. Вкус был непередаваем. Во рту таяли! Леночка угощала, подкладывала новые кусочки…
Из-за стола встали все втроем, поблагодарили маму и стали собираться в кино. Вместе с ними вдруг зашёбутился и белоголовый Саня. Мама стала отговаривать, обещала взять с собой, когда пойдут вместе с папой, но он не хотел расставаться со своим новым знакомым, стал настаивать, чтобы его взяли с собой. Натягивал уже на себя куртку, вязаную шапочку. Олег вспомнил, как до войны еще старшие братья, уходя в кино, чтоб не связывать себя по рукам, не брали его с собой, сколько ни просился, а ему так хотелось идти вместе с братьями!
— А что, Лена, ну, и возьмем, — кивнул Олег на суетившегося ее братца.
— Зачем баловать? — она возразила.
— Да я ведь не часто у вас бываю, а ему охота со мной.
— Так идет «Серенада солнечной долины» — что он поймет?
Веский Леночкин довод поддержала и мама:
— Ничего не поймет. Будет вам только обузой.
— А в «Иделе», кажется, идет «Подвиг разведчика», — предложил Олег.
— И тоже он не больно что поймет…
— Мал ты еще, Саня. Подрасти тебе надо, — посочувствовал Олег и погладил его белую голову.
— А я все равно пойду, — Саня заупрямился и не сдавался.
— Ну, что же. Тогда придется идти на «Подвиг разведчика», — Олег наконец принял решение. — Все равно что-нибудь поймет и запомнит.
Счастливое Санькино лицо надо было видеть! Шел он посередине, держался за руки Олега и Леночки, иногда ради озорства повисал на их руках и делал гигантские шаги.
В «Иделе» точно шел «Подвиг разведчика». Сеанс только что начался, пришлось купить билеты на следующий. Беседуя о том, что «Серенаду» тоже видели, вспоминая ее содержание, обошли весь парк и вышли к высокому берегу Белой.
— А знаешь, Лена, актриса эта в «Серенаде», говорят, была любовницей Гитлера…
— О, не слыхала я…
— Олег, погляди, вон идет пароход! — Саня встрял в разговор. — Погляди, он белый какой! Ну, погляди!
— Да, белый, только что выкрашенный… И вышла она за него замуж, и ушла вместе с ним из жизни, — договорил, провожая глазами следы на воде от колесных лопастей парохода. И с улыбкой обернулся к ней и продолжил: — Так, выходит, что любила его.
