— Я буду там не одна.
— Во как! А с кем?
— Вас это касается?
— Вам что — стыдно сказать?
Что ж, она сказала.
— Ах вот он кто… Бог ты мой! — И он горестно прижал ладонь ко лбу. — Бедное дитя! Он же сволочь каких мало.
— Вроде Шапиро?
— Хуже. Один из самых злостных притворщиков в городе. Будет называть вас кошечкой и зайчиком, выделываться в ресторанах и всячески вешать лапшу. Зачем вам с ним встречаться?
— Мне кажется, вы… как-то многовато на себя…
— А как насчет вечера в четверг?
— На четверг мы договорились с Люком.
Это его, похоже, вконец доконало. Не возражал. Не грубил. Просто тихо, тихо пошел к выходу.
— А вот в пятницу я вечером свободна.
Однако в четверг всего за десять минут до момента, когда должен был прийти Люк, у Нэнси зазвонил телефон.
— Я еще дома, — сказал Люк. — И должен говорить быстро. Здесь Джейкоб Херш, помнишь его?
— Да, конечно.
— Зашел пригласить меня на обед. Как-то это неловко. И он весьма решительно настроен. Я ему говорю: у меня свидание, а он: ладно, приглашаю обоих! Ты как — не очень возражаешь?
Через несколько минут Джейк, сияющий, сидел на ее диване. Люк нервно постукивал ногтем по зубу. Нэнси разливала напитки.
— Лед я принесу, — вскочил Джейк. — Не беспокойся, Нэнси. Я уже знаю, где он.
— Я сама принесу лед, — ровным голосом проговорила Нэнси.
— Да пожалуйста-пожалуйста! Навязываться не стану.
Но, едва оказавшись в «Ше-Люба»[48], теперь уже Нэнси странным образом почувствовала себя лишней. То, как двое друзей лезли из кожи вон, соревнуясь за ее внимание — чуть не изо рта друг у друга выхватывая истории, тянули их каждый к себе, как два щенка тряпку, якобы в шутку, но каждый раз с подковыркой, — ее, с одной стороны, очень веселило, но вместе с тем и досада брала: ей-то ведь и слова не дают вставить! Люк рассказывал смешные анекдоты про актеров, занятых в постановке его пьесы, она смеялась, Джейк мрачнел.
— Расскажи лучше про того продюсера из Нью-Йорка, — целя в приятеля злобным взглядом через край стакана, предложил Джейк. — Ну, помнишь? Еще девицу который привел, специально чтобы ты ее…
— Вот, обрати внимание: Джейк свято хранит секреты, — не дал ему договорить Люк.
Тогда Джейк рассказал ей о том, как однажды ставил спектакль для «Гранада телевижн», а во время эфира один из ведущих исполнителей умер от сердечного приступа, и тут уж режиссеру досталось! Пришлось покрутиться, показать, что он умеет делать с камерами. Люк пригласил ее понаблюдать за съемками в Пайнвуде[49], в ответ Джейк тут же стал зазывать ее смотреть телеспектакль, сидя за режиссерским пультом.
Так они и дергали ее каждый к себе — наперебой, безостановочно, а в результате совершенно измотали, и она была несказанно рада, когда в конце концов пришла пора уходить. Джейк схватил счет.
— Мы возьмем такси, — сказал Люк, взяв Нэнси под руку.
Но Джейк, уповая на то, что скаредность Люка пересилит все, что угодно, лишь отмахнулся:
— Еще чего! Я отвезу вас. Нам по пути.
Джейк распахнул перед Нэнси переднюю дверцу, но она грациозно скользнула на заднее сиденье, поближе к Люку. Сука!
— Кого отвезем первым? — пропел Джейк.
— Мы едем к Нэнси.
И вот машина встала у ее двери, но Джейка никто «на рюмку чая» не пригласил.
— Тебя подождать? — спросил он Люка.
— Спокойной ночи, — отозвался тот, прежде чем со всей дури шандарахнуть дверцей. — И спасибо за обед.
Неблагодарный мудак! Второсортный писака! Джейк свернул за угол, переждал красный свет, потом вынужден был дать кругаля, чтобы не переть против одностороннего движения, и в результате остановился там же, где и был, только на другой стороне улицы. Выключил свет, стал ждать. Адонай, Адонай, сделай так, чтобы у нее оказались месячные! Пусть из нее течет кровь, из скотины этакой! Хотя ему-то — ой! — ему ли не похер, грязному гойскому ублюдку.
Прошло полчаса. Свет в гостиной погас, опустились шторы.
…О-о, — стонет она там, — о-о, твои руки сводят меня с ума-а! Пожа-алуйста, войди в меня скорее!
Дрожа от нервного возбуждения, Джейк прикуривал одну сигарету от другой.
…Но почему ты до сих пор такой мяконький?
Хх-хе-хе! Вслух усмехнувшись, Джейк хлопнул себя по коленке. Второсортный писака, жмот, скупердяй, к тому же у него еще и не стоит!
…Ну… ну, тогда я тебе полижу.
Ой, нет! Не позволяй ему, Нэнси! У него это… У него ангина Венсана![50]
Час прошел. Вот и в спальне свет гаснет. Пожалуй, при ближайшем рассмотрении не такая уж она и умница. Да и красавица сомнительная. И зубы у нее неровные.
Два часа! Тут Джейку, преисполненному к ней отвращения, а к себе ненависти — за все это высиживание в темноте, будто он какой-нибудь придурочный подросток, — неожиданно вспомнилось детское: «Если я умру во сне, Боже, снизойди ко мне…» Ага, конечно! Он-то снизойдет, а я-то что же — сойду в могилу, так и не поставив «Оливер!»?[51] Ни разу не трахнув негритянку? не увидев Иерусалим? не отказавшись от «Оскара» и не выступив по этому поводу с речью, не испытав, как действует героин, не поучаствовав в борьбе за какое-нибудь важное дело, не заимев круизную яхту, не произведя на свет сына, не став премьер-министром, не бросив курить, не встретившись с Мао, не попробовав (прости, Господи!) секс с мужчиной, не сняв фильма по рассказам про Беню Крика, не отклонив предложенный титул сэра, не оказавшись в постели с двумя красотками одновременно, не убив нациста, не пригласив в Лондон Ханну, не совершив круиз в каюте первого класса на лайнере «Иль де Франс», не сняв в каком-нибудь триллере Лорен Бэколл[52], не познакомившись с Ивлином Во, не прочтя Пруста, не кинув за ночь четыре палки (интересно: а бывает вообще такое?) и не удостоившись ретроспективного показа своих фильмов в «Национальном фильмотеатре»[53].
В твоем возрасте Орсон Уэллс уже был знаменит. Достоевский уже написал «Преступление и наказание»[54].
Моцарт завершил все лучшие свои творения. А сэр Перси Биши — так тот и вовсе утоп!
Впрочем, я не ставил цели
Походить во всем на Шелли.
Невыразимо подавленный, Джейк завел мотор и покатил прочь. Свернув на улицу, где жил Люк, машинально глянул на его окна, и сердце радостно ёкнуло: в спальне свет!
Отпирать Люк вышел в халате.
— Ты что тут делаешь? — накинулся на него Джейк.
— Как что? Живу я тут. — Времени было четыре утра. — А ты… вот, сейчас наберусь храбрости да и спрошу: ты-то что тут забыл?
— Да как-то не спится.
— И мне тоже. Выпьешь?
Они поговорили о перспективах постановки пьесы Люка в других театрах, о сценарии, с которым носился Джейк, о сенаторе Джоне Кеннеди и его шансах на президентство, а также о том, надо ли им со всеми вместе принять участие в следующей, пусть и бессмысленной, манифестации на Трафальгарской площади. Говорили обо всем, кроме Нэнси. Наконец, Джейк спросил:
— А ты чего там — вроде недолго с ней пробыл-то, а?
— Ушел почти сразу. У нее голова разболелась.
— Ай, как жалко!
— Да-а… Как она на твой взгляд?
— Да так себе. А на твой?
С годами эта пара реплик у них троих стала чем-то вроде пароля. Тем самым застолбив один из тех моментов, которые их объединяли.
Следующим вечером, как запомнилось Нэнси, Джейк приехал рано, чтобы было время покаяться, поскольку ожидал, что встретят его сердито.
А наутро они вместе улетели в Париж, и только там, когда она уже лежала в его объятьях, он признался, что на случай, если бы она принялась ругать его за испорченный вечер с Люком или вдруг пригрозила выгнать, у него было заранее намечено разыграть приступ люмбаго.
— Тогда бы мне пришлось зависнуть у тебя на неделю, я лежал бы в постели беспомощный и никак не мог бы противостоять самым извращенным твоим притязаниям.
В такси все это вспомнив, Нэнси улыбнулась.
То был 1959 год.
С тех пор появились Сэмми, Молли и Бен. Восьми лет как не бывало.
Когда в паб «Дюк оф Веллингтон» — тот, что на Портобелло-роуд, — крутя головой, торчащей над толпой посетителей, опаздывая, влетел запыхавшийся Люк, он не сразу углядел Нэнси, и она в этот момент вдруг увидела его ревнивыми глазами Джейка. Вытянутое лицо Люка стало теперь полнее, обрюзгло, появились морщинки, он завел бачки (как бы в помощь редеющим льняным волосикам) и окружил подбородок полукольцом монгольских усиков а-ля Фу-Манчу[55]. На Люке был желтый свитер с высоким воротом, коричневый замшевый пиджак и до неприличия обтягивающие узкие брючки с накладными карманами — похоже, не обошлось без Дуга Хейварда[56]. На сцене те же, входит их общий друг, стиляга, — сказал бы Джейк.
