Отныне Жиль понимал, что, если он хочет следовать за Жанной, надо спуститься в преисподнюю, куда он начал свой путь еще до прибытия флорентийца.
— Баррон ждет вас, — нашептывал ему Прела, — Баррон призывает вас. Придите к нему, но не с пустыми руками. Именно его неутоленная жажда плоти придает определенный смысл тем жертвам, для которых вы собираете всех этих детей. Их плоть должна быть вашим ключом к раскаленным вратам Ада!
И он растолковывал Жилю, что давний вкус Баррона к плоти берет свое начало издалека, ниспослан свыше. Разве еще в самом начале Библии не рассказывается, как Яхве отверг злаки, предложенные ему Каином, и с удовольствием угостился козлятами и ягнятами Авеля? Не значит ли это, что Бог испытывает отвращение к овощам и обожает мясо?
И флорентиец разражался безумным хохотом.
— Несчастный! — возмущался Жиль. — Ты богохульствуешь! И что это ты там говоришь о детях?
— Что я говорю о детях? — восклицал Прела. — Да то, что Яхве в конце концов надоели все эти зверюшки, которыми люди его закармливали. И однажды он обратился к Аврааму. Он сказал ему: возьми своего маленького сына Исаака, убей его и поднеси мне его нежное и белое тело! Разумеется, в последнюю минуту явился некий ангел и остановил руку Авраама, когда тот уже приставил нож к горлу Исаака. Тогда игра не удалась, но партия была лишь отложена. Явился Иисус, и уж этого-то ребенка Яхве не упустил! Бичевание, распятие, удар копьем. Небесный отец посмеялся над ангелами.
От таких шуточек Жилю становилось не по себе, и он повторял:
— Несчастный, ты богохульствуешь, богохульствуешь!
Выражение лица Прела являло саму невинность. Он вовсе не собирался оскорблять Господа, он всего лишь цитировал Священное Писание.
— Судите сами, сеньор Жиль, — добавлял он, — если Яхве любит свежую и нежную плоть детей, то Дьявол, который является подобием Бога, несомненно, разделяет эти вкусы. А как же может быть иначе?
Он придвигался к Жилю совсем близко, доверительно брал под руку и шептал на ухо:
— Принесите в жертву Баррону Исаака! Поднесите ему плоть умерщвляемых вами мальчишек. Тогда, вместо того чтобы вместе с ними пятнать себя грехом, вы спасете себя, и они спасутся с вами. Вы сойдете, как Жанна, на самое дно огненной геенны и выйдете оттуда, как и она, в сверкающих лучах света!
И вот день за днем, ночь за ночью под кровлею Тиффожа начали твориться такие ужасы, какие не в силах представить себе даже самое разнузданное воображение. Хозяин и слуга — но кто был ведущим в этой проклятой игре, кто подчинялся ее правилам? — создали вокруг себя пустоту, и, кроме двух подручных, Анрие и Пуату, обегавших деревни и усердно навещавших лабораторию, никто не знал, что там творилось. Однако зловещая молва ширилась, и в день святого Николая[7] некий нездешний дворянин проник в их тайну.
Жиль и Прела священнодействовали над перегонными сосудами, когда на чердак ворвался солдат замковой охраны. Прела бросился на него, желая помешать ему увидеть происходящее в лаборатории.
— Негодяй, — закричал он, — ты поплатишься головой! Ты что, не знаешь, что вход сюда категорически запрещен?
— Сеньор, — оправдывался солдат, — это отец Бланше прислал меня. Отряд. К замку движется многочисленный и хорошо вооруженный отряд. Меньше чем через час они будут здесь.
— Ладно, проваливай, — проворчал Прела, выталкивая его за дверь.
Удрученным взором он окинул комнату, уставленную колбами, похожими на огромные мыльные пузыри, заполненные растворами и готовые улететь в потусторонний мир. Затем схватил железный прут и принялся бить реторты, стеклянные банки, перегонные кубы. Жиль решил, что он сошел с ума.
— Ты что делаешь? Разве настал конец света?
— В определенном смысле да, — ответил Прелати. — Необходимо все уничтожить. Все должно исчезнуть.
И он бил и бил. Ртуть серебряным ковром растекалась по выложенному плитками полу. Страницы колдовских книг, чернея, корчились в пламени горна.
— Но что же все-таки случилось?
Прелати остановился и перевел дыхание.
— Увы, сеньор Жиль, я хорошо знаю, что за отряд скачет к Тиффожу. Еще неделю назад я приказал своим людям следить за его передвижением, надеясь, что он проедет мимо нас. Но нет, как видите: через час они будут здесь. Ничто не остановит этих несравненных господ придворных.
— Господа придворные?
— Дофин Людовик, будущий Людовик Одиннадцатый, если я правильно посчитал. Ему всего лишь шестнадцать, он хил телом, но успел прославиться хитростью. Он уже строит козни против своего отца, короля Карла.
Дофин Людовик сделал своей резиденцией замок Монтегю. Формально король отправил его в Пуату, поручив покончить с бесчинствами вояк, не смирившихся с заключением мира, на самом же деле он решил удалить его от двора.
— Этот тощий кот корчит из себя святошу, — продолжал Прелати. — Он увешал себя образками и ковчежцами. Его длинный нос знает только два запаха: запах святости и запах костра.
Спустя некоторое время Дофин в сопровождении Жиля и его свиты осторожным шагом обходит замок. Похоже, здешний воздух, который он вдыхает, кажется ему весьма подозрительным. Он останавливается перед камином, где дымятся клочки пергамента и остатки костей.
— А это что такое? — удивляется он. — Почему, когда мы подъезжали к Тиффожу, изо всех труб вовсю валил дым?
Жиль пытается увести его, но он упорствует и принимается разглядывать осколки реторты.
— В этих стенах пахнет серой…
— Монсеньор, это пар, употребляемый для уничтожения паразитов, — спешит ответить флорентиец.
— Неужели паразитов? — переспрашивает Людовик, бесцеремонно разглядывая Жиля, Прелати и их людей.
И он семенит дальше, продолжая осмотр, и словно размышляет вслух:
— И верно, как много паразитов во Французском королевстве. И как непросто их уничтожить, даже парами серы. Есть, конечно, паразиты особого рода, которые уничтожают себя сами, своим собственным ядом. И не надо им мешать.
Когда королевский кортеж в молчании удаляется, постепенно скрываясь из виду, слышны только хриплые крики галок, кружащих вокруг башни. Но Жиль и его товарищи знают, что отныне над ними нависла смертельная угроза.
Считалось, что именно набег Жиля де Ре на Сент-Этьен-де-Мерморт стал причиной его ареста и последующего процесса. Разумеется так, если исходить из элементарной и поверхностной логики, согласно которой у каждого действия есть своя причина и у каждой причины свое следствие. Но истинная подоплека таилась в самой его жизни.
Замок Сент-Этьен-де-Мерморт был за гроши куплен у него Жоффруа Лe Фероном. После этой продажи у Жиля осталось горькое чувство. Узнав, что новый хозяин, еще не выплатив полностью свой долг, уже притесняет крестьян, опаздывающих с уплатой податей, он страшно разгневался. В воскресенье 15 мая 1440 года, в Троицын день, Жиль со своими людьми ворвался в замок, отбросив старого кастеляна, ставшего у них на пути. Нет, Жоффруа здесь нет. Зато Жан, его брат служит обедню в замковой церкви. Жиль устремляется туда, отрывает священника от алтаря, швыряет на землю и грозит задушить его. В конце концов он связывает его по рукам и ногам и увозит с собой. Эта грубая расправа изрядно обескуражила его сторонников Жиля.
Вот молитва, прочитанная Франческо Прелати сразу после этих событий:
Сеньор Баррон, ты видишь, что я ничем не пренебрег, помогая этому человеку подняться на верхнюю ступень твоей лестницы. Чтобы обратить его ярость в рвение, а низменные вожделения — в стремление достойно предстать перед твоим августейшим ликом, я покинул свою родную Тоскану. И я был уверен, что мне это удалось. Конечно, ведь отныне он умерщвлял мальчиков не ради животной страсти, но единственно с целью принести их останки тебе в жертву! И вот, пожалуйста! Полюбуйтесь на него, он только что совершил насилие над священником, служащим мессу, и, презрев его одежды, увел в плен, сам не зная зачем! То ли из-за горсти экю, то ли из-за двух-трех повешенных вилланов! Сеньор Баррон, признаюсь, я сожалею, разочарование мое велико, а посему, скорее всего, мне придется предоставить сеньора де Ре его печальной участи, кою кует он своими собственными руками…
Вот так в последующие недели Жиль остался в полном одиночестве, и в тот день, 14 сентября 1440 года, когда отряды, прибывшие из Нанта, окружили замок Машкуль, он был в нем совершенно один. Потерянный, с всклокоченными волосами, хозяин замка, скорчившись, сидел возле стены в пустой зале главной башни, когда зазвучали трубы и нотариус Робен Гийоме зачитал вызов в суд:
Мы, Жан Лабе, капитан, выступающий от имени монсеньора Иоанна V, герцога Бретани, и Робен Гийоме, нотариус, выступающий от имени монсеньора Жана де Малеструа, Нантского епископа, повелеваем Жилю, графу де Бриенну, сеньору Лаваля, Пузожа, Тиффожа, Машкуля, Шантосе и прочих владений, маршалу Франции и королевскому наместнику Бретани, немедленно открыть нам ворота замка и признать себя нашим пленником, дабы затем предстать перед судом, церковным и светским, по обвинению в колдовстве, содомии и убийстве.
