Она продолжает тщательно выводить тонкий штрих очередной буквы, уткнувшись носом в свою карточку, и тут слышит, как скрипит кресло Жана Рене. Он встает и надевает куртку, она удивлена и сбита с толку:
— Куда ты идешь, дорогой?
— Я… думаю, что я ухожу, Софи.
— Ты выходишь, но…?
Тяжелый взгляд Жана Рене предвещает Софи что-то недоброе.
— Хочешь, я пойду с тобой?
— Нет. Я не думаю, что мы еще увидимся. Прощай, Софи.
Она действительно его больше никогда не увидит.
Впрочем, не увидит его больше никто и никогда.
Он пересек улицу Менильмонтан, мелким осторожным шагом дошел до правого тротуара улицы Пиксеркур, затем свернул на улицу Дюэ. Прежде, со своей собакой Лолоттой, он проходил по улице Дюэ, спускаясь до слесарной мастерской. Лолотте очень нравилось писать именно на этом переходе. «Самая узкая улица Парижа» — ну да, они правы! Еще в прошлом году фасад этой мастерской, на краю, был в точности такой же, как на улице Дуано. Без этого парня, Рене. Когда же он умер? Кажется, в 1961 году. Еще долго, лет десять, фасад оставался таким же, как у Рене, а потом он как-то обнаружил, что теперь все уже по-другому. Теперь он предпочитает подниматься чуть повыше и идти до улицы Пельпор, мимо небольших особняков на улице Такле. Глядишь на садики с птичками и чувствуешь себя в пригороде или в провинции. Он приветственно машет рукой молодой женщине из третьего дома, та выбивает ковер из окна. Она радостно откликается:
— Как поживает наш Жан Бернар?
— Красавица моя, он все еще не стар!
Для своих восьмидесяти семи лет он выглядит вполне свежим! Надо бы ответить «уже не тот угар» — да и рифма, пожалуй, удачнее. Эти люди с улицы Такле забавляются, строя из себя любителей простого народа, а ведь чтобы в наше время купить себе такой особняк в 20 округе, надо достичь чуть ли не… Тьфу, он даже не знает, чего именно! Он спускается по улице Пельпор, через сто метров справа — улица Орфила, и еще направо — улица Китайская. И вот, круг замыкается! Он сделал петлю, ту самую, по которой двадцать один год гулял с Лолоттой! Славный зверь! Жан Бернар проделывает этот круг, чтобы почувствовать, что он в форме. Можно бы еще пройтись и посмотреть на торговцев с улицы Гамбетта, но надо приберечь силы. Сегодня после обеда у них назначена встреча с мэтром Дампьером.
Он заходит в подъезд дома 32, с трудом поднимается по ступенькам на второй этаж и открывает дверь.
— Мамка, это я!
— Ясное дело, ты! Кто же еще? Не папа же римский?
Его жена Симона. Всегда встретит ласковым словом! Ей, Симоне, весной стукнуло восемьдесят пять. Она сидит у окна и решает кроссворд. Как всегда — нет, чтобы заняться чем-то полезным. Сразу после Освобождения они открыли магазин по торговле бельем и трикотажными изделиями. Назывался он «Для Парижанина из Менильмюш». Сам Морис Шевалье прошелся вразвалочку перед их витриной, позируя для фотографов. Этому снимку в магазине отводилось царское место в течение двадцати лет! Симона возилась с покупателями, ей удавалось заговаривать им зубы. Жан Бернар занимался всем, что касалось поставщиков, склада, заказов. В те времена еще не опасались конкуренции с универсальными магазинами, до них было так далеко. Ратуша, Самаритянка — это казалось на другом конце света, где-то в престижных кварталах. Когда универмаги превратились в «большие универсальные магазины самообслуживания», их собственный магазин был уже выплачен, а двое сыновей уже пристроены. Они с Симоной продолжали вести дело до самой пенсии, у них было несколько постоянных покупателей, находились и любопытствующие зеваки, приходившие на территорию квартала, чтобы поглазеть на фотографию Мориса. Позднее, они продали магазин молодому предпринимателю, торговавшему тонким бельем, тот перепродал его какому-то пакистанцу, который переоборудовал его в лавочку «Все за десять франков». На деньги, вырученные от продажи магазина, они купили домик в Монтаржи. Это было глупо — с тех пор, как езда на машине стала для них проблематичной, жить в квартире на Китайской улице оказалось гораздо удобнее. Даже сейчас они могут ходить за покупками пешком. Он предлагал продать домик. «Но это же для двух сыночков!» — возражала Мамка. Вроде как родовое поместье.
«Два сыночка» — это громко сказано. Ни тот, ни другой так никогда и не женились. Наверное, они были… Как это называется? Гомосексуалисты, вот. Может, Мамка знала, но ему, во всяком случае, она никогда об этом не говорила, а уж они — тем более. Почему они выбрали мужские профессии, так и останется для него загадкой. Оба были военными.
Арсен утонул в 1983 году, примерно через два года после того, как они продали магазин. Случилось это в открытом море, у мыса Корсики, в шторм, он был на прогулочной яхте, которой управлял его «друг». В сентябре там часто такое происходит, когда дует мистраль.
Ролан умер три года спустя, от сердечного приступа, в Сенегале. В отеле на острове Горэ. И чего его туда занесло?
В общем, оба сыночка напутешествовались. Жану Бернару тоже хотелось бы продать домик в Монтаржи и повидать далекие страны. Съездить в круиз по Нилу, в Египет! Побывать в Срединной империи! Боже мой, прожить пятьдесят лет на Китайской улице и так и не увидеть Стену с таким же названием! Однако у Госпожи Симоны болят ножки. У нашей Мамки отеки! Дойти до мясника в поисках мякоти для кота — его неприятная обязанность… С какой радостью задушил бы он этого проклятого кота!
Они пообедали, молча съев по куску ветчины. После чего Жан Бернар вызвал такси.
— Но что ты делаешь?
— Вызываю такси, давай собирайся, черт возьми!
— Но у нас нет денег!
— С каких это пор ты знаешь, сколько у нас денег? Ты даже не знаешь, зачем я вызываю такси!
— И зачем же?
— Мы едем в девятый округ, к мэтру Дампьеру.
— Я не хочу к адвокату. А, знаю я тебя, гаденыша! Ты хочешь продать Монтаржи.
— Да нет же! Если придется обсуждать вопрос о Монтаржи, надо будет идти к нотариусу.
Ему удалось затолкать ее в такси, повторяя, что дело это, в первую очередь, касается ее, и что речь идет не о Монтаржи. Жан Бернар указал таксисту номер дома на проспекте Трюден. Незадолго до смерти Ролана, Дампьер был его другом. Жан Бернар виделся с ним один раз и записал его телефон. Адвокат принял их вежливо, но холодно, побуждая старика говорить покороче. Симона молчала.
— Вот так, мэтр. Дело в том, что… Наши сыновья, сначала Арсен, потом Ролан, с которым вы были знакомы, умерли еще в…
— Младший Ролан в 1986 году, я помню.
— Благодарю. Сверх того, умерла Лолотта, совсем недавно и…
— Лолотта?
— Моя собака, мэтр. Она была очень чувствительная. И не выдержала бы, если ей вдруг пришлось что-либо менять в своих привычках, вы понимаете?
— Да, несомненно. И что же?
— Итак, теперь, когда я не причиню неприятность детям, теперь, когда Лолотте больше ничто не угрожает, я…
— Вы?
— Я хотел бы развестись.
Ежегодный праздничный бал в городке Лавор, в кантоне Тарн, как всегда, открыла группа «Андре Леконт и его оркестр» исполнением музыки Майка Бранта. Бал проходил на аллеях Жан-Жорес, напротив начальной школы, в качестве сцены использовался музыкальный киоск, вокруг было огорожено пространство для платных зрителей. Но Жану Кристофу удалось прорваться на халяву: его кореш Жерар — буфетчик вореенского Футбольного Клуба. Он пригласил какую-то толстую девицу на несколько медленных фокстротов и, глядя на нее томным взглядом, прикидывал — чем дольше так протянуть, тем больше у него шансов ее обломать, тоже на халяву.
Сердце Мартины бешено колотится. Этот тип не очень красивый, у него большой нос и волосы, как мочало, но ведь это впервые в жизни, когда мужчина приглашает ее на танец. Обычно ей приходится держать свечку, подыгрывая подружкам. Сабина всегда говорит ей, что надо уметь себя преподнести, но Мартина прекрасно понимает — она просто слишком толстая. Он пытается ее обнять, она отстраняется… Потом уступает. Надо уметь себя преподнести.
Полчаса спустя, Жан Кристоф уже заваливает Мартину — на заднем сиденье своего «Пежо 305», припаркованного в пятидесяти метрах от бала. Отодвинув бретельки лифчика, он хватается за грудь и задирает цветастую юбку. Она вяло защищается. Видно, такое с ней случается нечасто, с этой толстой уродиной. Если даже что и было, она никогда не видела настоящего… От одной такой мысли он аж кончил в нее, вдул этой девке по самые ай-ай-ай. И бесплатно! Просто даром! Нехило, вот это кайф, когда не надо платить!
Мартине больно. Она ощущает себя испачканной. Жан Кристоф сказал: «Ты хорошая», — и тут же заставил ее выйти из машины. «Из тебя сейчас потечет мне на сиденья, а я только недавно поменял чехлы». Она уже не может вернуться на бал к подружкам. Они ушли так быстро, что она не успела поставить печать на запястье, и теперь не докажет, что уплатила за вход. Она возвращается домой, на улицу Па. Нужно пройти метров шестьсот, но ей больно, и она останавливается у каждого подъезда. Все же она добирается до дома и тотчас проскальзывает в ванну. От шума воды просыпается мать, просовывает заспанное лицо в дверь ванной комнаты и спрашивает:
