52
Крошечный отель «Кимберли» выходил на берег моря. Приоткрыв дверь, мы проскользнули внутрь и поставили легкий багаж девчонок в номер, а затем собрались вчетвером с бутылкой джина (это точно) и бутылкой виски в комнате напротив — их было всего две на четвертом этаже. С потолка лился слабый свет, под ногами скрипели паркетные доски, а на кроватях были покрывала с нежным цветочным узором. Мы были в комнате, можно сказать, волшебное слово: слово «комната» — одно из первых, звучащее в наших детских ушах: Ты идешь в комнату? Сиди у себя в комнате! Мы идем в комнату? В зависимости от того, кто входит в комнату, весь мир может перевернуться. Комната — это место из детства, вещей и их изменений, мы заходим туда грустными, а выходим счастливыми, и кто может сказать почему? Мы вступаем туда вместе с чужими людьми, а покидаем ее лучшими друзьями, заходим равнодушными и становимся влюбленными, а порой даже любовниками. Там проходит все послеполуденное время, когда идет дождь, когда прекрасная погода, когда мама зовет и удивляется, почему дети не выходят. А мы оглохли, мы ничего не отвечаем, мы хотим остаться в комнате, так как это целая вселенная, только наша и существующая для нас, где мы вместе в течение нескольких часов, и внезапно дружеские отношения из-за заточения и близости становятся более интимными — как вдруг открывается дверь и появляется серьезное взрослое лицо, мы вздрагиваем от того, как грубо нас вытаскивают из игры, развеивают мечту, лишают мира, который был, но которого уже нет. Мы машинально провожаем друга или подружку к выходу, в прихожую — возможно, нам девять или десять лет, — мы говорим «пока» со странным и неопределенным чувством, что магия стерлась, а чудо ушло, вот тогда мы начинаем понимать, что все заканчивается порой очень быстро, даже не предупредив, yes, that things can die very quickly without telling you.
Что-то подобное произошло этим вечером в отеле «Кимберли» между Мэйбилин, Барбарой, Симоном и мной. Мы попросили у портье четыре стакана, и он нам вежливо их предоставил. Мы выпили виски и шерри — все-таки это было шерри, — во всех наших историях существует немного неясности, мы возвращаемся к утерянному. Девчонки от нас не отставали, и я был рад, что они не оставляли нас одних и соглашались, когда мы предлагали снова наполнить бокалы. Одновременно они подбадривали нас: «Мы хотим, чтобы вы немного выпили». Нет, это совсем не значит, что мы хотели напиться! Просто нам четверым было необходимо дать толчок судьбе, а они нам в этом помогали. Когда нас начала охватывать мягкая теплота, Мэйбилин спросила: «А что будет после того, как мы всё выпьем?» В тот момент никто не понял ее вопроса, как потом она утверждала, она имела в виду, насколько потом нам будет плохо. В конце концов Симон сказал, что у него разболелась голова — возможно, что это была правда — и он хочет пройтись с Барбарой по пляжу. Я остался наедине с Мэйбилин, мы поцеловались, и комната стала слишком большой для нас двоих. Я догадывался, что она чего-то ожидает. Мэйбилин обошла кровать кругом, чтобы сесть рядом со мной. Я подвинул руку.
— Ты изображаешь Жюльена Сореля? — сказала она. Do you play at being Julien Sorel?
Когда она задала этот вопрос, она мне показалась невероятно красивой. Я ответил, что вовсе нет. Я в первый раз поцеловал ее. Ее губы полностью открылись мне, а рот был восхитительно теплым; она сказала, что давно этого хотела. Она легла на меня, ее волосы рассыпались по обе стороны моего лица. Несколько минут ничего не происходило, а затем резко открылась дверь. Барбара и Симон пришли сказать, что они ужасно устали и хотят лечь спать и постараться уснуть. Мы с Мэйбилин начали нервно смеяться: я больше никогда не испытывал такой невыносимой легкости.
Тогда Симон погасил свет и лукаво закрыл за собой дверь. Мы поняли, что Барбара все еще в комнате и сидит на другой половине кровати. Она слышала, как мы целуемся, ласкаем друг друга, не снимая одежды. Через пару минут ее терпение лопнуло — полоска света, и она исчезла.
Сквозь светлые занавески мы уже видели, как летают и кричат в сером небе чайки. Мы не спали, она встала раньше меня, я слышал, как в ванной шумит вода, и понял, что она чистит зубы, затем тихонько открыла и закрыла дверь, послышались шаги на лестнице. Мы всю ночь пролежали в одежде обнявшись, то она была сверху, прижавшись лицом к моему, то я, и каждый раз комната опрокидывалась, мы не отрывали глаз друг от друга: я не видел ничего, кроме ее лица, волос, а она видела только мое лицо, мои волосы, которые она гладила, мои глаза. Через несколько минут она вернулась, остановилась у края кровати, я выпрямился, обнял ее за талию, прижавшись лицом к животу. Она прошептала: «All the elderly people in the hotel», — что в отеле одни пожилые люди, которые жаловались, что из-за нас всю ночь не сомкнули глаз. Мы спустились, позавтракали, стараясь не обращать внимания, как они нас обсуждают.
Затем мы вышли из отеля и пошли на сырой пляж, где вдоль побережья тянулся ряд лодок, а серое небо смешивалось с реальностью. Мэйбилин забыла свой плащ и периодически прижималась ко мне, я чувствовал прикосновение ее груди, а затем она отлетала в сторону и снова бросалась ко мне с вытянутыми руками, заливаясь счастливым смехом в безграничном счастье. В этот момент серый цвет идеально подходил, мы существовали только в тонких полутонах, которые исходили от тяжелого ватного неба, в этом мире, напоминающем старое черно-белое кино.
На следующий день, вечером, мы сидели на брегу Кэма, я дотронулся до груди Мэйбилин, запустив руку под ее блузку. Она была нежная, округлая. Это длилось всего мгновение. Она трепетала. Я не так часто касался чьей-то груди. Наступила ночь. Мы сидели на трухлявой деревянной скамейке; иногда почти неразличимый нос корабля с плеском рассекал поверхность воды около нас. Мы пересекли каменный мостик, за которым находилась роща, и начали возвращаться к веренице колледжей. Незадолго до этого, в темноте, я прижался к стволу дерева. В двух шагах от нас текла река. Мэйбилин возбужденно прижалась ко мне. Мы оба стояли. Мое колено проскользнуло ей между ног. Она так сильно обняла меня, словно хотела вдавить в дерево, и так пылко целовала, что я даже растерялся от такого напора. Мне кажется, что она была удивлена не меньше меня, чувствуя в себе эту страсть. Затем, обняв друг друга за талию, мы пошли обратно. В тишине наших объятий все еще чувствовалось возбуждение.
Это был первый раз, когда я дотронулся до ее груди, это длилось мгновение. Ее грудь принадлежала мне. Она была мягкая. Я рассмеялся. Мне и в голову не могло прийти, что не стоит этого делать. Мой смех был проявлением радости. Но Мэйбилин восприняла это совсем не так, она резко оттолкнула мою руку, внезапно ее лицо стало непроницаемым. Я не мог понять, что случилось, и буквально остолбенел. Она сказала:
— Я хочу, чтобы все стало как раньше.
— «Как раньше»?
— Да, когда мы были только друзьями.
Я попытался что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Она казалась невероятно решительной. Я хотел ей объяснить, хотел, чтобы она поняла… что если я дотронулся до ее груди… Но не находил слов.
Наши велосипеды стояли чуть в стороне от центральной улицы, недалеко от Варсити. Все время пока мы шли, у меня стоял ком в горле, не давая произнести ни слова, я знал, что, как только открою рот, голос будет дрожать, я был готов разреветься из-за того, что все ускользало от меня. Но что «все»? Я понятия не имел.
Велосипеды были приставлены к стене перехода, где мы их и оставили. Мэйбилин отстегнула замок от своего велика. Она была всего в двух метрах от меня, на другой стороне перехода. Она вскочила на велосипед и исчезла.
А может все было по-другому
Мы остановились на маленьком мостике, долго целовались, сначала нежно, касаясь мягкими полураскрытыми губами, а затем медленно и постепенно мы приоткрывали рты, пропуская языки, которые смешивались, заигрывали, ласкали друг друга. Я облокотился о перила мостика, а она прижалась ко мне, это возбуждало нас обоих — внизу под нами текла вода, а около Анхора грохотали шлюзы. В первый раз моя рука коснулась ее нежной груди, которая в этот момент принадлежала только мне. Я не смог сдержать счастливого смеха, взрыва радости. Я смеялся. Она все неправильно поняла. Мэйбилин оттолкнула меня. Подумала ли она, что я насмехаюсь? И что не стоило позволять мне касаться ее груди? Или мой смех показался ей победным? Я так и не понял. Внезапно она стала совсем чужой, недоступной и непонятной. Прошло несколько секунд, прежде чем она сказала, что, само собой, между нами все должно стать как прежде. Я молчал, так как не мог издать ни звука. Невозможно было вымолвить ни слова. Горло сжалось и напряглось.
Мы молча возвращались к нашим велосипедам, которые оставили около Варсити. Когда мы добрались туда и отстегнули замки великов, я, инстинктивно пытаясь что-то сохранить, сказал; «You have по right to do that»[105].
