– До свидания, приятно было с вами сотрудничать, – беру свои вещи и ухожу.
Озадаченный Леня замирает посреди лаборатории с разинутым на полуслове ртом, а потом бежит за мной со словами:
– Эй, подожди, куда ты, ты что, обиделась?
Еще бы, кто же ему теперь все остальное-то будет доделывать...
От Лени я решительно, хотя все-таки, по-моему, достаточно вежливо избавляюсь уже во дворе, не поддаваясь на его извинения и заверения, что вообще-то я работаю и соображаю хорошо, только приходить могла бы почаще, вот он и сердился в воспитательных целях. Тоже мне, Песталоцци, а то я без него не догадывалась, что я еще не совсем потерянный член общества. Под конец я отказываюсь от предложения встретиться как-нибудь на нейтральной территории за чашкой кофе, машу на прощанье рукой и быстро удаляюсь в направлении выхода. Ф-фу, неужели все это кончилось, да еще так относительно быстро и безболезненно? Теперь хотя бы одной заботой меньше.
Ну что ж, да здравствует свобода! Теперь сам Бог велел зажить культурной жизнью. Вскакиваю в удачно подошедший троллейбус и опять еду вдоль длиннющего, столь нелюбимого мною Ленинского проспекта в обратную сторону.
Мой институт, куда я как раз направляюсь, расположен в самом его начале. Высоченное здание на тоненьких ножках, повернутое, как та избушка, «к лесу задом». Это не шутка, на полном серьезе: здание строилось по проекту архитектора, который жил где-то далеко и в процессе строительства не участвовал. Впервые создатель увидел свое детище только уже в построенном виде. И упал в обморок – здание водрузили фасадом во двор.
Я, правда, не понимаю, чего уж он так убивался, этот архитектор. Честно говоря, предполагаемый фасад ничуть не лучше существующего. Ну чуть больше на нем бетонных выступов – большое дело. Главное, ножки-то сохранились. Еще учась на первом курсе, мы с друзьями от большой любви к альма-матер все мечтали как-нибудь ночью их подпилить...
Поднявшись на одиннадцатый этаж своей «альмы матерь», как говорит Костька, я захожу в компьютерную лабораторию, в которой Игорь проводит все свое время, не связанное так или иначе с походами. Когда он учится и как умудряется сдавать сессии на отлично, для меня остается загадкой. Но как раз сейчас в виде исключения его тут нет, а тетка, которая блюдет порядок в комнате и Игорем совершенно приручена, сообщает, что он вышел полчаса назад, но обещал вернуться. Я решаю подождать здесь, а потом сходить вместе с ним пообедать в столовку, тем более что на столе у тетки замечаю телефонный аппарат. На просьбу позвонить хранительница порядка реагирует довольно неожиданно:
– А кто вы Игорю будете?
Н-да, и в самом деле, а кто ж я ему буду-то? Задавшись чуть ли не впервые для себя этим вопросом, я выдавливаю что-то вроде:
– Ну, м-м, некоторым образом, жена...
Тетку эта расплывчатая формулировка совершенно удовлетворяет, она пододвигает ко мне телефон и деликатно отворачивается в сторону.
Сначала я звоню маме узнать, как там Костька. Все в порядке, сейчас он спит, а после они собирались пойти гулять. Потом я быстро набираю Наташкин рабочий, отчитываюсь о вчерашней экспедиции, но она уже в курсе, Ляля звонила ей вчера вечером. Я искренне благодарю ее, и тут в лаборатории появляется Игорь.
Он, оказывается, вот только что пообедал, такая досада. Одна я в столовку не пойду, пищу, которой там кормят, можно проглотить только в компании под увлекательную беседу. Игорь предлагает сходить со мной еще раз, но я решаю съесть лучше что-нибудь по дороге на выставку или зайти в кафешку выпить кофе.
Зайти выпить кофе – это только так называется, кофе я вообще не пью, а кафешка – крохотная забегаловка около входа в институт. Кофе там готовят в джезвах, настоящий и правильный, еще там бывают соки, бутерброды с засохшим сыром и мороженое, но главное не это, а то, что кафешка – исторически сложившееся место встречи всей нашей институтской компании.
Когда кто-нибудь из нас забредает в институт по какой-либо своей надобности, обязательно заглядывает в кафешку. Вот и сейчас я уже через окно вижу Лялю, сидящую в одиночестве и задумчивости над чашкой кофе. Мы заходим, подсаживаемся, Игорь идет добывать чего-нибудь съестного, а я отдаю Ляле вчерашний долг и рассказываю, как развязалась с шефом Леней и ФИАНом вообще.
– Вот увидишь, он еще статью напишет по твоей работе, – говорит Ляля. – А тебя не вспомнит, будто и не было.
– Да ладно, провались они все, диплом подпишут, а больше мне ничего не надо, – беззаботно машу я рукой.
– Не скажи, – отвечает мудрая Ляля, – тебе сейчас не надо, а потом, может, пойдешь в аспирантуру, лишняя публикация никому пока не помешала. Вы что сегодня вечером делаете? А то подъезжайте к нам, у нас, кажется, опять какой-то народ собирается.
Игорь, подошедший к столику с тремя вазочками мороженого, смотрит на меня вопросительно, но я, подумав, отказываюсь. Сегодня хорошо бы вернуться домой пораньше, убраться как следует, а то завтра Костьку привозить, а в квартире бардак.
Ляля не обижается, мы все бываем у нее достаточно часто и в больших количествах, как только ее муж нас терпит. Впрочем, с мужем Ляле повезло. И дом у них – настоящий дом, гнездо, где всем неприкаянным вроде меня тепло и уютно. Тут я Ляле просто по-хорошему завидую...
Выставка японской керамики производит на меня неожиданно сильное впечатление. Я не большой любитель и знаток, и даже не предполагала, что простые глиняные поделки могут быть так выразительны, будучи при этом столь лаконичными. Ну казалось бы, что может выражать заварочный чайник? На выставке, впрочем, представлена не только посуда, но и просто разные небольшие скульптурки. Особенно долго я стояла около фигурки с сакраментальным названием: «Любовь».
Простой куб с четкими жесткими ребрами, а сверху на нем лежит что-то такое плавное, гибкое и мягкое, по форме напоминающее расплавленные часы на картинах Дали. И неуловимый японский оттенок всей композиции, и – можно смотреть часами. И действительно понимаешь, что – любовь. Удивительно.
По выставке мы проходили часа полтора, а потом, когда вышли и стояли в очереди в гардероб, Игорь, смущенно глядя в пол, предложил заехать ненадолго к нему домой, это недалеко отсюда, буквально на полчаса. Ему должны позвонить по походным делам, что-то там, связанное с билетами, я даже не вникала, и самому ему тоже надо сделать несколько звонков. Я отказалась с легким негодованием, у меня дома своих дел полно, я даже к Ляле не поехала. Как-то уж и вовсе глупо было бы после этого тащиться к Игорю, сидеть там и слушать чужие беседы про поход.
Нет, я решительно собираюсь домой, а Игорь, помявшись, говорит, что все-таки заедет к себе, сделает все дела и приедет вечером. Может, даже машину родительскую возьмет. Я соглашаюсь, мне все равно, даже лучше, когда во время уборки никто не мешается. У Игоря к тому же есть дивная манера объяснять, что я все делаю не так, пыль вытираю плохо и вообще надо купить пылесос. Поскольку убираться я не люблю, в этом смысле он прав, но эти комментарии здорово раздражают. Так что пусть себе едет и не очень спешит.
На этом мы и расстаемся, теперь ему надо на троллейбус, а я спускаюсь в метро.
Уже подходя к дому, я понимаю, что жутко голодна, прямо слона бы съела. Вполне естественно, времени – пять часов, а чем я весь день питалась? Мороженым. Начинаю соображать, чего бы сейчас схапать такого быстренько, прежде чем начинать возню с уборкой, и понимаю, что еды в доме практически нету, не есть же мне самой Костькины сосиски.
Вот черт, ну что было раньше сообразить, купила бы бутерброд или булку в буфете ЦДХ, а теперь все, ближайший магазин – универсам через поле, и тот в пять вечера уже абсолютно пуст. Делать нечего, будет стимул закончить уборку побыстрее, потом зато картошечки себе пожарю.
С жареной картошкой у меня связано некое философски-грустное воспоминание. Шли мы как-то курсе на четвертом с Лялей из института, поздно уже, мы голодные, как я сейчас, и Ляля говорит:
– Сейчас Сашке позвоню, что еду домой, он как раз успеет картошки пожарить.
Я тогда чуть не разревелась от жалости к себе: мне с восемнадцати лет, как я вышла замуж и уехала из родительского дома, не то что никто картошки не пожарил, но даже мечтать об этом было нелепо. С тех пор я всех мужиков так и оцениваю – пожарил бы он мне картошки или нет. Игорь, пожалуй, мог бы, если бы, впрочем, не уходил в очередной поход.
Зато уборка на голодный желудок и в расстроенных чувствах делается стремительно и занимает всего минут сорок. Собака от греха подальше сразу залезла под диванчик в кухне и носу не высунула, пока я не закончила и весь пол не просох после мытья. Между прочим, когда в квартире уберешься, в ней очень уютно. Не так, конечно, как бывает после маминой уборки, – тогда квартира вообще вся светится, – но тоже ничего. А то плохо, когда ребенок приезжает, а в доме бедлам. Неправильно.
