С чувством выполненного долга я чищу, жарю и с удовольствием ем заслуженную картошку, честно поделившись с домашним животным. Ем и обдумываю планы на вечер. Игорь наверняка не приедет, я, пожалуй, излишне сурово с ним простилась, но, может, это и правильно в свете наших дальнейших отношений. Чем быстрей поймет, что надо уйти, тем для него же лучше. Не выйду я за него замуж, я это точно знаю. Я даже поняла, почему. Выходить замуж, по моему глубокому убеждению, значит – иметь детей. Ради всего остального замуж можно не выходить. А детей от Игоря я не хочу. Я не могу внятно объяснить причины этого даже себе, не то что ему, это где-то на уровне подсознания, но тем не менее. Мне его жалко, но что же теперь... Я уже побывала не за тем мужем, больше нельзя глупости делать, у меня Костька...
Раз замуж я сейчас не выхожу и в гости никуда не еду, надо выбраться прогулять собаку и садиться писать диплом. Если закончить сегодня с описанием и результатами эксперимента, то останутся только дурацкие разделы по охране труда и экономике. С экономикой, допустим, просто – вступление о руководящей и направляющей роли партии, затем бессмертная фраза: «Поскольку данный проект является одной из составных частей крупной научной разработки, не завершенной полностью на данный момент по не зависящим от меня причинам, оценить экономический эффект конкретной работы в настоящее время не представляется возможным». (Я постаралась запомнить эту фразу слово в слово, когда меня учили жизни студенты старших курсов.) Ну и в завершение еще чего-нибудь о направляющей и руководящей, можно будет купить по такому случаю газету «Правда» и списать оттуда. С охраной труда чуть сложнее, но тоже справимся. Главное, основная часть в черновиках готова, сейчас перепишу по порядку, вклею графики – красота.
От работы меня отрывает звонок в дверь, сопровождаемый яростным собачьим лаем. Когда кто-то дома, собака всегда орет на звонки, как ненормальная, зато в одиночестве она ведет себя гораздо тише. Подозреваю, что, приди без меня, скажем, воры (хотя что бы им было делать в моей квартире, красть тут нечего абсолютно), собака бы встретила их радостным визгом и вилянием хвоста. Бросаю взгляд на часы – половина двенадцатого. Кого это несет в такую пору, Игорь не стал бы трезвонить, у него ключи есть...
Поколебавшись, открывать или нет, как-то страшно, я дома одна, все-таки подхожу к двери, спрашиваю тихонько:
– Кто там?
Это телеграмма. От Игоря. «Приехать не смог зпт позвони». Юморист. А то бы я так не догадалась, что он не смог. Надеюсь, звонить ему надо все-таки завтра, вряд ли он мог рассчитывать, что я среди ночи все брошу и понесусь к автомату...
Кстати, насчет все бросить идея не плоха. В ней есть рациональное зерно. Все бросить и идти спать... Броситься спать... Иду бросаться.
Утро пятницы ничем не отличается от всех прочих: подъем без десяти семь, душ, неспешная прогулка с собакой, последующее кормление зверей, чашка чая, оделась, накрасилась, вышла.
Выйти сегодня получилось раньше обычного, без четверти восемь. Может быть, раз я такая героическая, наградить себя, сделав по дороге небольшой крюк, чтобы заскочить в «Дом фарфора» – он в десяти минутах ходьбы от редакции. Правда, открывается, собака, только в девять, придется опоздать на работу минут на пятнадцать, рискуя нарваться на выговор от Дины. Зато, может, с утра повезет, и удастся купить какой-нибудь посуды. С посудой у меня сложности. Все тарелки в доме разные, потому что собирались по одной – от мамы, от свекрови, от тети Тани. Несколько штук я даже сперла в институтской столовке. Не из корысти – от бедности. Или, вернее, со зла – как раз в тот день я простояла все в том же «Доме фарфора» сорок минут за тарелками, и они кончились за два человека до меня. А потом мы с Игорем обедали в институтской столовке – и нате вам! У них там как раз такие тарелки, которых мне не хватило. Когда мы доели, я собрала тарелки в стопочку, вырвала из тетрадки два листа, завернула и нагло засунула в сумку, невзирая на укоризну в Игоревых глазах. А что делать, если в магазинах с тобой так обращаются? Если бы я могла купить набор симпатичных тарелок за разумные деньги, я бы так и сделала. И вообще – это было моей следующей после покупки сапог мечтой.
Кстати, о сапогах – как же вовремя я их купила, погода снова испортилась, чуть-чуть потеплело, и сразу опять небо мутное, падают клочья мокрого снега, а под ногами слякоть. Если так будет и завтра, не гулять нам с Костькой в Коломенском. Что бы такого еще придумать для малыша? Может, в музей съездить? В Васнецовский? Там такие картины, все про сказки, ему интересно будет. В Пушкинский с ним, пожалуй, рановато еще. Ладно, поживем – увидим.
Никаких тарелок в «Доме фарфора», конечно же, нет и не предвидится. Там стоят только стеклянные стаканы да глупые фаянсовые кружки, и тех, и других у меня и так хватает. По пути заодно уж заворачиваю и в «Дом обуви», с чувством собственного превосходства прохожу в новых сапогах вдоль пустого зала, покупаю бесцветный крем для новых сапог, и – уже пора-пора на работу, но тут близко, только дорогу перейти.
Рабочий день сегодня начинается и течет, как обычно, но около одиннадцати происходит неожиданная встреча.
Стук в дверь, я кричу:
– Да-да, заходите, открыто! – Дверь открывается и входит Ванин, Сергей Николаевич, мой самый первый научный руководитель.
Четыре – да, уже четыре – года тому назад в Черноголовке под его началом я начинала делать свою первую научную работу. Все было замечательно, идея интересная, тема новая и перспективная, и с учителем повезло, учил Ванин на совесть, а не так, чтобы только отвязаться от бессмысленной студентки. Мне очень нравилось у него работать, я дневала и ночевала в лаборатории, практически сама придумала и собрала установку для своих опытов, а о моей способности обращаться с керамическими образцами (высокотемпературная сверхпроводимость тогда только-только была открыта, и мы ставили разные эксперименты со сверхпроводящей керамикой) вообще ходили легенды – из соседних лабораторий приходили просить, чтобы я обработала им образец для микроскопа. За время летней практики я почти успела сделать курсовую работу, причем из нее и диплом с легкостью вырастал, и диссертация просматривалась. Беда в том, что я тогда уже была беременна Костькой, и чем дальше, тем труднее было ездить в Черноголовку и ночевать в общежитии. Какое-то время я еще приезжала два раза в неделю, потом только один, а потом, месяце на восьмом, Сергей Николаевич велел мне эти визиты прекратить, потому что наука наукой, а ребенок все-таки важнее. После рождения Костьки я взяла академический отпуск, а через год, когда вернулась к учебе, стало ясно, что, как раньше, у меня работать не получится, и именно Ванин помог мне тогда найти место и устроиться делать диплом в ФИАНе. Я до сих пор вспоминаю время работы в его лаборатории с теплом и благодарностью, если я и умею теперь ставить какие-то эксперименты, понимая сама при этом, что и зачем, то это целиком заслуга Сергея Николаевича.
А тут он вдруг пришел в редакцию, узнавать о судьбе своей статьи. Я усаживаю его, предлагаю чай и, пока чайник греется, отыскиваю статью. Поступила она, очевидно, в мое отсутствие, иначе я бы запомнила, но и так найти несложно. Сверяюсь по книге регистрации – статья в папке «На доработку». Это означает, что она в принципе принята к публикации, но есть замечания рецензента; к статье пришпилен листочек с указаниями, что именно доработать и к какому сроку вернуть статью в редакцию. Отдаю Сергею Николаевичу статью, поясняя еще раз, чего хочет рецензент. Это моя обычная работа, но сейчас я чувствую себя довольно неловко, не так-то просто ломать старый стереотип отношений и учить чему-то собственного учителя. Но Ванин – умный и тактичный человек – доброжелательно выслушивает меня, соглашается с замечаниями и, к моему облегчению, прячет статью в сумку.
За время работы в редакции я имела дело с разными людьми, далеко не каждый способен выслушать замечания спокойно, некоторые тут же начинают сражаться за каждое слово. При этом сражаться они начинают, естественно, со мной, хотя это бессмысленно, я сама никаких решений не принимаю и ничего изменить не могу. Право решать принадлежит редколлегии, в крайнем случае главному редактору, я же – простой «стрелочник». И, как положено «стрелочнику», оказываюсь виноватой в глазах разгневанных авторов. А если речь идет не о внесении изменений, а вообще о возврате статьи... И, опять-таки, все люди разные, ладно еще, если просто нервные, а к нам ведь и откровенные сумасшедшие приходят. Поскольку журнал наш в области физики считается одним из ведущих, каждый изобретатель вечного двигателя почитает своим долгом напечататься именно в нем. Таких откровенных психов (а они обычно не доверяют почте и приносят статьи лично) мы стараемся определять сразу, по внешним параметрам, и обращаться с ними бережно, как с тухлым яйцом, а то ведь они и покалечить могут. Кроме шуток, такие случаи известны среди редакторов. В регистрационной книге эти статьи подчеркиваются красной ручкой, чтобы тот, кому придется столкнуться с автором, был наготове. У меня был однажды случай, я возвращала одному из таких психов статью, сопровождая отказ вежливыми извинениями, что-де статья замечательная, но нам немного не по теме, а редакционный портфель перегружен, и что ему лучше обратиться в другое место, но я по глупости не знаю, куда именно. Он кричал на меня минут пятнадцать, что я отвечу перед потомками за зажим гениальных изобретений и что всех таких надо расстреливать на месте, а потом, не меняя тона, гневно спросил:
