– Так чем же все-таки они будут заниматься, эти евреи? Чем там вообще можно заниматься, на этом острове? – спросил Рибб ентроп .
– Рыбу удить, – ответил Гер.
Остальные тоскливо смотрели в окно. Там протекала настоящая жизнь, конечно, как и все на свете, зависящая от воли фюрера, но все же гораздо меньше, чем они сами, собранные в загородном замке военного коменданта Парижа для решения архиважного вопроса.
– На островах не бывал, – пояснил Гер, – но представляю, что там больше и делать-то нечего. Не так ли, Шпе?
Шутить никому не хотелось, не для того собрались. И потому Шпе только неопределенно пожал плечами.
– Вопрос вот как ставится, – сказал Гебб. – Каким быть этому новому формообразованию: аграрным или промышленным? Там, как я понимаю, есть леса? – спросил он все у того же Шпе.
– Да, – ответил тот. – Но почвы в основном не слишком плодородны.
Они предпочитают возделывать рис. Большинство деревьев вырублено.
Джунгли вдоль побережья.
– Огромный, огромный остров, – в какой-то странной задумчивости прошептал Гимм. Отчего некоторые из присутствующих поежились.
– Да. Очень большой. Больше многих европейских государств.
– А в военном отношении он представляет для нас какой-нибудь интерес? – спросил Рибб ентроп .
– В военном отношении всё представляет какой-нибудь интерес, – сказал Гер. – Устроить базу, сесть, подзаправиться, отдохнуть, искупаться – и в путь.
– Мне кажется, у фюрера совсем другие намерения, – сказал Шпе.
– Догадываемся, – сказал Гер. – Пусть они там бильярдные столы делают, а сукном мы покроем в Европе.
Все улыбнулись. Бильярды еврейской работы – это показалось забавным.
Во всяком случае, полностью соответствовало бессмыслице их нынешнего занятия.
– Надо бы у них самих спросить, чем они хотели бы там заниматься, – сказал Альфред Р.^24
– Некого спрашивать, – сказал Гимм.
И никого почему-то это объяснение не удивило, действительно, некого, евреев среди них не было.
– Можно устроить всегерманскую здравницу, – сказал Альфред Р. – У них много врачей высокого класса. Выдавать бесплатные путевки на предприятиях. Это имело бы успех.
– Там дожди, – тоскливо сказал Шпе. – Там почти все время дожди.
И все почему-то сразу соскучились по хорошему немецкому дождю, который налетит сзади, с затылка, забарабанит, оглушит, продлится ровно столько, сколько нужно, и исчезнет, оставив по себе здоровое, приятное воспоминание.
– И вообще, – сказал Шпе, – фюрер считает, что наше присутствие на острове надо довести до минимума.
– Ладно, пусть делают, что хотят, – сказал Гебб. – Осмотрятся, разберутся. Время терпит.
– Да времени у них теперь будет бездна! – сказал Гер.
Все набросились на него.
– Вы что имеете в виду? Знаем мы, что вы имеете в виду!
– Перестаньте орать. Из всех вас я самый большой гуманист.
– А фюрер?
– При чем тут фюрер?
– У фюрера самое доброе сердце в мире.
– Кто спорит?
– Действительно, – сказал Альфред Р. – Мне бывает неловко слышать от него похвалу. Что моя снисходительность по сравнению с его добротой?!
– Только излишне сентиментален, – сказал Гебб.
– Это очень мило, и так соответствует характеру нации.
– Определяющая черта, – сказал Эйх. – Вот у меня был случай…
Но его перебили:
– А евреи? Можно ли то же самое сказать о евреях?
– Они черствые люди.
– Пожалуйста, без антисемитизма, – сказал Шпе. – Ужасно, как надоело.
– Это ложь, – возмутился Альфред Р. – Поклеп! О каком антисемитизме вы говорите? Откуда сегодня антисемитизм?
– Господа, – сказал Гебб, – я настаиваю, чтобы наша беседа шла в мирном тоне. Что еще там есть, на Мадагаскаре? Мясо есть?
– Вы говорите о животных? – спросил Шпе.
– Ну, конечно, о съедобных животных.
– Там есть что-то вроде антилоп, но при желании можно разводить еще некоторые виды млекопитающих.
– А Индийский океан хорош?
Шпе вспомнил океан и зажмурился.
– Очень. Я был на нескольких океанах. Этот – самый симпатичный.
– Что значит симпатичный?
– Ну какой-то более расположенный к людям. Фюреру понравился.
Все уважительно помолчали.
– Надо решать, – сказал Гер. – Сколько можно об одном и том же! Как вы представляете систему управления этим островом?
– Позвольте мне предложить, – сказал Эйх. – У нас уже были кое-какие прецеденты с евреями, правда, не на островах.
– Да уж, – взволнованно сказал Гимм.
– Так вот, – продолжил Эйх. – Необходим Совет Старейшин, самых уважаемых евреев. Пусть изберут их сами.
– То есть принцип самоуправления? – спросил Гер.
– Ну конечно. Полное самоуправление. Мы гарантируем только безопасность. У них будет свой суд, своя тюрьма, амбулатории, изоляторы, почта, банк, столовая, театр, даже стадион.
– И все это где-то уже есть? – с недоверием спросил Рибб ентроп .
– Уже нет, но было, – быстро ответил Эйх, – и оправдало себя полностью.
– Да-да, – сказал Гимм, – но там не рекомендовалось рожать.
Численность населения оставалась на одной отметке. Может быть, и на острове практиковать то же самое. Он же не резиновый.
– Господа, – начал Шпе, – это совершенно расходится с желанием фюрера…
– Проблематично, – сказал Гебб, – но интересно. Мы должны заботиться о благополучии народа, если уж взялись.
– Какое тут благополучие? – спросил Шпе. – Если они вымрут.
– Все мы вымрем, – неожиданно угрюмо произнес Гер, – с детьми, без детей, и неизвестно, кто раньше. О евреях не беспокойтесь. Они что-нибудь придумают.
И тут привели того самого малого из посольства, которого обещал Шпе.
Он пришел вместе с переводчиком-французом и теперь стоял посреди комнаты, позволяя себя разглядывать. В сером, слегка приталенном костюме, шерстяном галстуке, малагасиец выглядел почти так же, как они, дурной вкус выдавали только серая же рубашка в красных кружочках и темная физиономия. Дикарь, он и в Европе дикарь.
Но дикарь сидел рядом с сопровождающим его переводчиком и доброжелательно смотрел на присутствующих.
– Ну и как? Жить-то у вас можно? – грубо спросил Гер.
– Да, конечно, очень весело можно жить.
Ответ рассердил Гера.
– Я не про времяпрепровождение. Чем вы там занимаетесь?
– В основном, пытаемся выжить.
– Ага, – с удовлетворением сказал Гер и промолчал. Вероятно, он подумал о чем-то очень-очень важном, будто добрался до сути порученного им задания.
– Смертность большая? – спросил Гебб.
– Рождаемость больше, – все так же бойко ответил дикарь. При этом он не забывал расточать улыбки.
– Слушайте, – неожиданно заговорил Эйх, он сидел ближе всех к карте и с необыкновенным любопытством ее разглядывал. – А крокодилы у вас там водятся?
Дикарю перевели.
– В некоторых районах, – сказал он, внезапно став серьезным. – Но немного.
– Вот, – сказал Эйх. – Какое расточительство! Можно организовать солидный крокодилий питомник. Это будет иметь успех.
– Не знаю, – сказал дикарь, хотя его мнение никто не спрашивал.
– Сколько, по-вашему, мог бы еще просуществовать остров? – спросил
Гебб строго. – Сто, триста лет?
– Это вопрос не ко мне, – сказал дикарь. – Думаю, как всё на свете.
Мы во многом зависим от прихотей океана. Все, правда, зависят, но мы больше.
– Как вы думаете, – неожиданно спросил Гимм, – а белые люди могли бы там жить? Как вы думаете, такие, как мы, сколько могли бы там продержаться?
– Ну вот живут же французы, – сказал дикарь, внимательно выслушав переводчика, – и уезжать не хотят.
– А кто их спросит? – все в том же развязно-покровительственном тоне сказал Гер. – Надо будет – никто не спросит.
Гебб почувствовал, что пора брать инициативу в свои руки.
– Как вы думаете, – спросил он, преодолевая отвращение к сидящему посреди комнаты образованному дикарю, – какое производство было бы возможно на вашем острове? Для нужд армии, например.
– Я не знаю, – после паузы сказал дикарь, – я не знаю, какие нужды у армии.
– Что вы умеете делать? – спросил Гимм.
– Ждать, – ответил дикарь.
– Чего? – ошеломлено спросил Рибб ентроп .
– Смерти, – сказал дикарь. – У малагасийцев очень своеобразное отношение к смерти. Нам кажется, что после смерти все только и начинается.
– Да уж, действительно, своеобразное, – сказал Альфред Р.
– И очень нам подходящее, – сказал Гер. – Так вы решительно отказываетесь нам помочь?
– Почему же, спрашивайте, – улыбнулся дикарь.
– Болезней на острове много? – спросил Рибб ентроп .
– Болеют, – сказал дикарь. – С лечением у нас плохо.
Тут вмешался переводчик.
– Наше правительство помогает, – сказал он.
– Все равно плохо.
– А болезни какие?
– Разные. Есть абсолютно неизвестные здесь, в Европе.
И тут присутствующим захотелось, чтобы этот человек немедленно ушел, потому что в ту же минуту, как он произнес это, всех в комнате стало знобить, всех до единого. МнительныйГимм даже расстегнул верхнюю пуговицу мундира, так ему стало душно. Эйх почувствовал боль в желудке. По привычке каждый их них подумал о своих врачах, но врачи остались дома в Германии, а этот распространяющий заразу дикарь сидел рядом с ними и разглагольствовал.
