— Ага. Обязательно, — тихо сказал Олег. — Если поймаете. Так он тебя здесь и дожидается.
Коля обиженно глянул на приятеля.
— Вот увидишь, я от него теперь не отстану.
— Да знаю я, — улыбнулся Олег. — Ты с детства настырным был. Как вцепишься кому-нибудь в хвост — так все, намертво. Представляете, если Колька в детстве хотел у меня контрольную по математике сдуть, то как бы я не вертелся, все равно от него отстать было невозможно. Так вот, оказывается, где проявились твои первые задатки гениального следователя! — шутливо подытожил свою версию Олег. Но Коля уже его не слышал. Он прихватил свой маленький следовательский чемоданчик и понесся снимать отпечатки пальцев и образцы крови предполагаемого преступника. Много ли надо человеку для счастья!
Еще через полчаса мы уже сидели шумной компанией на нашей веранде и уписывали все подряд: и пирожки от тети Нины — она тут же напекла их целую гору, горячую и пахучую, как старинная немецкая кондитерская. А еще тут были всякие салаты и салатики, свежая окрошка и моя любимая домашняя колбаса — деревня все-таки есть деревня! Больше всех веселился следователь Коля.
— Вы представляете, Татьяна Петровна, а вы ведь правы оказались, — радостно сообщил Коля всей нашей компании, запихивая в рот огромный кусок пирога. Причем, все это он умудрялся проделывать одновременно — и говорить, и есть.
— Это в чем же, Коленька, — поинтересовалась мама, подливая ему в чашку горячий чай.
— Да все просто. Помните, вы мне сказали, что раньше стиральные машинки были другого фасона. Так вот, я сознаюсь вам честно, тогда вам не поверил. А, как выяснилось, зря! Мы ведь сейчас, когда с Олегом вашу машинку нашли, я сразу и не понял, что это. Так, бочка какая-то валяется на колесиках. Беленькая такая, и сбоку написано «Бирюса». Я таких машинок даже не видел никогда, честное слово! Я только потом сообразил, когда мне Олег на нее указал и говорит: «Смотри, Колян, похоже вот она, машинка, которую у Татьяны Петровны уперли». — Мама моя от души смеялась, не забывая при этом всем нам подкладывать и подливать еду и питье. Она всегда боялась, чтобы кто-нибудь не остался голодным. Видимо, этого боятся все мамы, но моя боялась этого просто панически.
— Да, Коля, мир немного изменился. Стиральные машинки были не такими удобными, как сейчас. До этой самой «Бирюсы» наша промышленность выпускала машинку еще древнее, почти ровесницу фараонов. Она называлась «Волга». Тоже бочка на колесиках, только не белая, а коричневая, а еще сверху крепились два валика, чтобы белье выкручивать. Представляете, вставляешь между валиками какую-нибудь тряпочку и крутишь специальную ручку. Тряпочка между валиками прокручивается и вещь почти сухая!
— Гениально, — воскликнул Коля и потянулся за новой порцией пирога.
— Сейчас, конечно, все изменилось. Но это к лучшему, — очень уверенно сказала мама.
— Но они, эти ваши машинки, действительно были гораздо легче, и это позволило преступнику справиться с ней в одиночку, — сказал Коля и многозначительно поднял палец. Он был так комичен в этот момент, что у меня даже пирог вывалился изо рта — так я хохотала.
— Вы правы, Коленька, — согласилась моя мама. — Но, пожалуй, это было их единственным достоинством, и вес в данном случае решающего значения не имеет.
Я развеселилась не на шутку.
— Да, мама. Вес значения не имеет. В современных условиях только размер имеет значение — так утверждает реклама в телевизоре. — И мы снова смеялись так, словно кто-то рассказал нам самый смешной в мире анекдот. А это просто было такое настроение. Или состояние души. Ведь все знают — иногда у человека бывает такое настроение, что палец покажи — и он хохочет, как полоумный. Наверное, это защитная реакция организма от всяких разных урбанистических стрессов.
Когда пир подходил к концу, никому даже думать не хотелось о том деле, которое привело нас сюда. И все решили пройтись — прогуляться к речке. Сказано — сделано!
А потом как-то само собой получилось, что нам захотелось искупаться.
— А слабо вам пробежаться на спор, а? — неожиданно предложил Олег.
— Как это? — не сразу понял его идею следователь Коля.
— А вот так это, — крикнул Олег, от полноты чувств он подпрыгнул, громко заржал, наверное, подражая арабским скакунам перед стартом, и рванул в сторону речки, на ходу стягивая и разбрасывая вокруг себя рубашку, кроссовки и прочие предметы туалета. Мы, сраженные наповал гениальностью его идеи, наперегонки понеслись к речке, дико улюлюкая, на ходу раздеваясь и разбрасывая детали наших костюмов в радиусе ста метров вокруг. Наша скромная маленькая заводь со времен своего образования не слышала такого первобытного рычания и воя. А объяснялось все очень просто: вода в речке была холоднее, чем в горном ручье, а мы опрометчиво влетели в нее, как электричка в туннель.
В первое мгновение в холоднющей воде исчезли все краски и звуки и возникло странное чувство, что воздух в легких просто перестал двигаться, он стал твердым, и дышать стало нечем. Во второе мгновение ты вдруг начинаешь понимать, что надо с этим срочно что-то делать, выныриваешь из воды, и твой истошный крик выталкивает твердый воздух вон из легких. Вдруг возникает неожиданное и приятное ощущение, что заново родился. А в третье мгновение все возвращается — и звуки, и краски, и ты уже точно знаешь, что жизнь — это замечательная штука, если в ней есть возможность вот так запросто плескаться и фыркать посреди жаркого летнего дня, позабыв про весь остальной мир. И про все его заботы.
Потом мы валялись на песчаном пляже и травили анекдоты. У меня от смеха болел живот. Я так не развлекалась со времен студенческой юности.
Когда солнце уже дотягивалось лучами до низко плывущего над лесом одинокого облака, слегка похолодало. Мы вдоволь напрыгались, накупались и нахохотались до легких коликов во всем теле.
Уставшие от дневных развлечений, мы поплелись назад, к моей маме.
На веранде пыхтел самовар, мама сидела, опершись подбородком на кулачок, и поджидала нас.
— Накувыркались? — По ее довольному лицу я поняла, что она полностью одобряла наше вполне летнее времяпрепровождение.
— Мамусик, я тебя обожаю. — Я обняла ее и прижалась лицом к ее пахнущим ромашкой волосам.
— Вот и слава богу. — Мама погладила меня по голове и тихонько, так чтобы слышала я одна, прошептала: «Знаешь, Олег очень интересный человек. Удивительно, что ты не заметила его раньше». Я склонилась к ее лицу и подмигнула ей, словно настоящий стопроцентный заговорщик. А она подмигнула мне в ответ.
Потом мы до глубокого вечера пили чай и никуда уже не торопились — этот день все равно пропал для любых житейских дел. Этот день был создан для отдыха — сейчас это было совершенно ясно! Замечательного, настоящего отдыха, который мы, завсегдатаи городов, так редко позволяем себе, и которым давно уже разучились правильно пользоваться.
Наутро, свежие и отдохнувшие, мы снова собрались за столом. Коля, наконец, осмелился, и спросил:
— Татьяна Петровна, а сегодня вы сможете мне, наконец, рассказать что-нибудь? — За столом сразу воцарилась тишина. Из летней и воздушной она сразу стала суховатой и деловой. Все вдруг вспомнили о том, что где-то их ждет огромная куча дел и сразу поскучнели. Мама ласково взглянула на Колю и почти пропела:
— Коленька, после завтрака я вся ваша хоть на весь день. Сегодня я абсолютно свободна. — От маминого голоса стало опять весело и легко, и тишина за столом опять превратилась в веселый щебет летних птиц.
Сразу после завтрака мы убрали со стола все лишнее, и Коля разложил на белой скатерти все необходимое.
— Татьяна Петровна, Лена мне сказала, что вы родились где-то далеко на Севере. И вы были знакомы с Машиной мамой, вроде как, она тоже оттуда же. Не могли бы вы мне рассказать, что и как.
Ночь вокруг была почти непроглядной. Огонь костра съел остатки предыдущей порции дров и стал маленьким и беспомощным, а звуки леса стали громче и ближе. Артем подбросил в костер сухого мха, и когда пламя занялось, подложил еще дров. Костер разгорелся с новой силой, и отблески пламени падали теперь намного дальше в окружающий лагерь лес. Так можно было разглядывать этот ночной лес прямо отсюда, не сходя с места.
Но Артему было этого мало. Он сидел у костра, и сон бежал от него, как зверь от огня. Ему хотелось, чтобы поскорее настал новый день, и чтобы он мог дальше и дальше идти по этой незнакомой земле, с головой погружаясь в неведомое. Он бы и сейчас с удовольствием не то что пошел, а понесся бы огромными скачками, как молодой леопард, по этому громадному неизвестному континенту. Звуки ночного леса не пугали его, наоборот, они были маняще близки. Артема так и подмывало встать и потихоньку отлучиться в лес, недалеко, совсем рядышком, чтобы заглянуть за кромку света, которую отбрасывало скудное пламя костра.
