Артем не знал, сколько времени он пролежал на траве, пытаясь прийти в себя и собираясь с силами.
Когда силы вновь вернулись в его переставшее, наконец, дрожать крупной дрожью, ослабевшее тело, он освободился от лежащего на нем тяжеленного леопарда и сел. «Ты смотри, господь уберег», — подумал он, разглядывая в темноте бездыханное тело зверя.
— Повезло, так повезло, — сказал он вслух и троекратно перекрестился, вполголоса вознеся благодарственную молитву Пресвятой Богородице и всем святым апостолам, кого только смог вспомнить.
Еще немного передохнув, он взвалил себе на спину так и не пришедшего в себя за все это время темнокожего юношу и, пошатываясь от тяжести ноши, пошел в сторону лагеря.
Поход назад занял не меньше получаса. Но спасительный свет костра вывел Артема точно к лагерю. Он отсутствовал, по-видимому, около часа, и за это время матрос, уснувший во время ночной вахты, был разбужен зверским шепотом Караганова: «Что же это ты, братец, так дерьмово вахту несешь? А?» Матрос подскочил от неожиданности, спросонок пытаясь сообразить, на каком он сейчас свете. Но Караганов, понимая, что дневной переход совсем не сахар для непривычных к тропическому климату людей, махнул на него рукой и пошел вокруг лагеря, проверить, что и как.
Артем показался из-за ближайшей к лагерю пальмы как раз в тот момент, когда Караганов заканчивал свой ночной обход.
— Тьфу, ты, опять без приключений не обошелся! — В тихом голосе Караганова одновременно читались досада и любопытство. — Ты, Артемий Кузьмич, доколе по ночам будешь шляться и всякую гадость в лагерь тащить, — сказал Караганов ворчливо, принимая из рук Артема впавшего в беспамятство человека. Они вдвоем быстро устроили для раненого лежанку около костра, и только после этого Артем, отдышавшись, смог ответить старшему товарищу.
— Я, Сергей Викторович, вам потом все объясню. Этот человек, по-видимому, ранен леопардом. Он стонал там, в лесу, вот я его и принес, — тихо сказал ему Артем.
— А откуда знаешь, что леопардом? В этом лесу зверья ночного тыща с хвостиком водится! — Караганов вопросительно посмотрел на Артема, но тот в ответ только отвел глаза. Так они просидели минут десять. Караганов налил из фляги воды в котелок, подбросил в костер хвороста и стал готовить какое-то варево из порошков и сухих травок, которые он выудил из своего вещмешка. — Надо раненому лекарство соорудить. Не зря же ты его из лесу приволок. Жалко будет, если помрет. Будем лечить! — шепотом завершил он свой монолог.
Артем медлил, соображая, говорить или нет о своем странном открытии, но все же решился:
— А еще он по нашему говорит.
Караганов перестал помешивать варево в котелке и недоверчиво глянул на Артема:
— Бросьте, Артемий Кузьмич, ночью в этом лесу и не такое может послышаться. — Но препираться больше не стал, а быстро и толково обследовал незнакомого юношу. — Да, брат, у него на спине серьезные раны. Видимо, от зверя ему хорошо досталось. — Караганов споро и очень профессионально перебинтовал раненого и удобнее устроил его поближе к костру. — Сейчас его от болезни лихорадить начнет, так что ему тепло необходимо, — тихо сказал Караганов, — жаль, одеял нету. Ему бы теперь в самый раз.
Как бы тихо они не старались себя вести, но почти весь лагерь уже успел проснуться от необычной возни и шума, производимого во время этих процедур. Матросы терли глаза и шептались, кивая на темнокожего человека. «Ишь, ты, антихрист какой. Черный весь, как сажа. Чудны твои дела, господи».
Закончив устраивать гостя на ночлег около костра, Караганов прикрикнул на проснувшихся матросов, и те, понемногу успокоившись, разбрелись по поляне и снова растянулись на мягкой траве — кто где. Через полчаса их громкий храп снова оглашал окрестности, приводя в недоумение от незнакомых звуков ночных обитателей леса. Матросов можно было понять. За время долгих морских походов жизнь кидала их чуть не в пасть к самому сатане, они еще и не такое видели! А вот отдых в их жизни был редкой драгоценностью. Когда еще удастся всласть выспаться, развалясь на пушистой траве, а не в тесном корабельном гамаке, который бесконечно раскачивается под монотонный шум океанских волн.
Артем прилег около костра и, наконец, тоже уснул, сполна удовлетворив на сегодняшнюю ночь свою жажду необыкновенных приключений.
— Итак, Татьяна Петровна, я слышал, вы родились где-то на Севере.
— Да, Коля. Родина моя называется деревня Кишма. Это там, где течет большая река Ангара и есть у нее много маленьких и совсем маленьких притоков. А один называется Алталук, что на местном наречии означает «Золотая речка», — уточнила моя мама. — Далековато отсюда, правда? — И моя мама загадочно улыбнулась.
— Да, неблизко. — Коля записал все услышанное и приготовился к пространному рассказу. Но его ожидания не оправдались.
— Значит так, родилась я в 1934 году. В школу пошла там же. После школы поработала пару лет в нашем сельсовете секретарем, а потом мой отец решил, что надо нам перебираться на большую землю, и мы переехали в Москву. Здесь я закончила институт. Педагогический. Вышла замуж, родила Лену. Всю жизнь проработала в одной школе, учителем начальных классов. Теперь, вот, на пенсии. Редиску сажаю. — Мама замолчала и удовлетворенно вздохнула. Коля все записал и поднял голову.
— И это все? — разочарованно спросил он.
— Все, — скромно сказала моя мама.
— Да. И здесь негусто. — Коля подумал еще около минуты. Я уже стала привыкать к тому, что он, прежде чем что-то спросить или сказать, всегда довольно долго о чем-то думает. А может, просто делает вид. Для солидности.
Но тут Коля задал вопрос, который все же свидетельствовал о том, что думать Коля умеет.
— Скажите, Татьяна Петровна, а тот факт, что вы и мама Лениной подруги, Маши, родились в одном и том же далеком поселке Кишма вас не настораживает?
Мама спокойно посмотрела на Колю.
— Во-первых, Маша, конечно, Лене подруга, но она же нам еще и родственница. А во-вторых, почему это меня должно настораживать? — так же спокойно спросила она.
— А потому, — в тон ей ответил Коля, — что стиральные машинки крадут только у членов вашей семьи, которые, как выясняется, имеют к вашему прошлому прямое отношение. — Коля был строг как никогда. Но моя мама была по-прежнему абсолютно безмятежна.
— Понимаете, Коленька, этот факт, на мой взгляд, вас, как следователя, конечно, мог бы очень заинтересовать. Но у меня для вас никакой дополнительной информации по этому вопросу нет.
Коля снова скис. Еще через пять минут размышлений он решил, что продолжать дальнейшие расспросы бессмысленно. Мама подсластила ему пилюлю.
— Коля, не расстраивайтесь. Да бог с ними, с этими машинками. Они же и не очень новые уже. Я думаю, надо действительно сменить нам всем бытовую технику и просто начать новую жизнь. Вон, берите пример с Олега. Он уже Лене машинку-то поменял. А чем Маша хуже, а? — При этих маминых словах Коля как-то подозрительно застеснялся и стушевался вовсе, когда мы все стали наперебой предлагать ему забыть про эти дурацкие машинки, а лучше съесть еще пирога со смородиной, своевременно принесенного тетей Ниной к нашему завтраку взамен уже съеденного пирога с малиной.
— Коля, а хотите, мы все свои заявления обратно заберем, а? Ну, правда, фиг с ним, с этим металлоломом. Такое утро замечательное. Сейчас пирогов с чаем поедим, а потом будем песни петь. Народные. Знаете, как моя мама умеет песни петь!
И все так и было. Мы пили чай с пирогами. Пели народные песни. Гуляли по деревне, и просто замечательно проводили время. А потом, уже когда на небе вовсю горели яркие звезды, Коля и Олег отвезли нас с Машкой домой, в Москву. Пора было и честь знать. Тем более, что у меня завтра была следующая репетиция, а я за эти два дня только и делала, что пила чай с пирогами, да плескалась в ледяной реке под дружное улюлюканье меня самой и моих друзей.
Олег проводил меня до двери моей квартиры, и мы все стояли и стояли, и нам совсем не хотелось расходиться по домам.
— А знаете что, Лена, давайте завтра сходим в ресторан. Как вам моя мысль? — Вдруг предложил Олег.
— Мысль замечательная. Только у меня завтра снова репетиция, и, боюсь, что если сходить в ресторан прямо с раннего утра, то потом я слабо буду разбираться в рояльных клавишах. А после репетиции у меня уже не будет никаких сил, и значит, удовольствие все пройдет мимо.
— А никаких проблем, — обрадовался Олег. — Тогда мы все перенесем на послезавтра, никакой репетиции, а только сплошные удовольствия. Согласны?
— Ладно, — согласилась я, — удовольствия так удовольствия.
И мы, наконец, расстались.
Завтра пролетело как один миг. Накануне я весь остаток вечера прилежно просидела за роялем, шлифуя моего Шостаковича до неописуемого блеска.
