Вот почему Джули всю жизнь старалась избегать опасностей. Автокатастроф, авиакатастроф, рыбьих костей, которыми можно подавиться, высоких зданий, где можно застрять во время пожара, случайных отравлений, пищевых аллергий, токсического шока. Теория: вычитаешь риск, получаешь деятельность, лишенную риска. Математика. Но теперь Джули понимает, что жизнь не лишена риска. И риск немалый. Жизнь кончается смертью, что бы ты ни делал. Риск велик.
Она кое-как садится в кровати. Смотрит на бардак в комнате и представляет, как все это запихивают в коробки и выбрасывают вон. Ее книжки и шмотки, вероятно, отправятся в «Оксфэм», а все остальное просто выкинут, в конце концов оно окажется где-нибудь на свалке. Джули представляет, как ее тетради превращаются в бумажную массу, а карандаши – в перегной. Потом видит, сколько тут предметов из пластика. Они не поддаются биоразложению. И Джули понимает, что ее пластмассовая линейка, авторучки и калькулятор просуществуют дольше, чем она сама. Уж ее-то микробы разложат. Она будет мертва и забыта, а линейка, ручки и калькулятор останутся. Они искусственные. Никогда не жили, а значит, не способны умереть. Когда Джули не станет, земля продолжит вращаться, и она этого не увидит. Ее калькулятор будет лежать на дне какой-нибудь ямы, но на нем уже никто никогда не будет считать. Он больше не будет работать, металлические детали заржавеют, но ее имя, нацарапанное на пластике циркулем, никуда не исчезнет. Это самая печальная мысль, какая только приходила ей в голову.
Джули представляет, как рассказывает об этом откровении Люку, и видит, как он смеется.
– Ты думала о смерти? – спрашивает он. – Вот так сюрприз!
Но такие мысли о смерти – это что-то ненормальное. Она бежит к Люку.
Джули плачет, и Люк ее утешает.
– Все будет о'кей, – говорит он, гладя ее по голове.
– Я не хочу умирать, – всхлипывает она.
– Ты не умрешь до глубокой старости. Обещаю.
– Но я состарюсь, не успев оглянуться, и…
– Старики не боятся смерти, – говорит Люк. – Они к ней готовы.
– Старики, которых по телику показывают?
Люк мрачнеет. Отодвигается от Джули.
– Я…
– О господи, Люк, прости, – говорит Джули. – Прости, пожалуйста.
– Я не виноват, что у меня есть только телик. Я действительно пытаюсь понять жизнь.
– Я знаю.
– Я хочу выбраться отсюда и познать ее на своей шкуре.
– Я знаю.
– Меня бесит, что все мои знания фильтруются этим сраным стеклянным экраном. – Он показывает на телевизор. – Или этим. – Он тычет в компьютер. – Чертовы сраные экраны. Я их ненавижу, Джули.
Теперь Джули утешает Люка. Впрочем, он не плачет. Кажется, пытается подобрать слова.
– По крайней мере, у нас все не так плохо, как у Дэвида, – говорит он наконец. – Бедный Дэвид. – И тут Люк начинает плакать. – Бедный Дэвид, – повторяет он снова и снова. Он даже не знает Дэвида, но, видимо, это не имеет значения.
– Мы вытащим тебя отсюда, – тихо говорит Джули. – Мы придумаем способ.
В день начала экзаменов повышенного уровня[21] Джули еще не знала, что делать с приглашениями из университетов. Папа был польщен; мама в восторге; переживали за дочь они, разумеется, порознь, так как расстались незадолго до того, как приглашения посыпались Джули на голову.
Ей было восемнадцать, и за ее обучением пока внимательно следили. Она знала, что, если получит на экзаменах четыре ожидаемые высшие оценки, едва ли сможет управлять своим будущим. Будто она – молекула, которую изучала на химии; все будут наблюдать и помогать, пока она оценивает варианты и решает, в какой университет поступить. Родители помогут ей подготовиться к отъезду – папочка даст финансовую консультацию, мамочка подсобит упаковать вещи или хотя бы прочтет лекцию о том, как стать успешной, сильной, деловой женщиной. Папочка отвезет Джули в университет, не позволив ей самой вести раздолбанную малолитражку, и мамочка помашет рукой – то есть помахала бы, если бы жила с ними.
Джули села писать первый экзамен – физику, – представляя себе это мгновение. И видела только Люка в окне – точь-в-точь как в день их первой встречи, только на сей раз он махал ей, прощаясь. Когда она взглянула на еще не открытый задачник, в голове заиграла песня «Скажи «привет», махни "прощай"»,[22] и она как завороженная принялась мысленно ей подпевать. Она и не думала, что знает слова. Джули нравились экзамены, и к физике она готовилась целых два года. Но она специально его провалила, потому что больше ей ничего не оставалось.
Поначалу проваливать экзамены было трудно. Джули зубрила как сумасшедшая (не то чтобы в этом была необходимость) и могла с легкостью получить «отлично» по всем предметам. Куда труднее провалиться с треском, подавить естественное желание впечатлить экзаменатора своей подготовкой, что ей всегда блестяще удавалось. Но она должна была провалиться. Провалившись, она могла остаться с Люком, который в ней нуждался. Могла вновь стать хозяйкой своей жизни и вздохнуть свободно, вместо того чтобы галопом нестись сквозь головокружительный ад стипендий, общежитий и чужих людей, где все пухнут от гордости и преисполнены радужных надежд. Джули знала, что поступает правильно. Знала: если провалится, вновь станет смотреть в тот конец микроскопа, в который нужно. Она чувствовала себя героем. Должна была чувствовать, потому что иначе бы не набралась храбрости, не сделала то, что сделала.
К середине июня Джули похоронила свое будущее. Ее ждали два последних экзамена, химия и математика, но того, что она уже совершила – великого подвига ее жизни, – было достаточно, чтобы свести к нулю шансы поступить на естественнонаучный факультет любого университета страны. Провалив очередной экзамен, Джули выходила из класса с дерзким и независимым видом, чувствуя, правда, легкую тошноту. Ее провал был ее тайной, и она куталась в нее, точно в огромное теплое одеяло. Это уютное ощущение испарялось лишь по утрам, пугающим и мерзким, когда она открывала глаза и думала, что экзамены – страшный сон, что она пробудилась от кошмара, в котором хоронила свое будущее. Но, проснувшись окончательно, понимала, что кошмар этот реален; что он – ее жизнь.
Каждое утро экзаменационной сессии перед Джули вставал образ матери: нарядная, гордая, та стоит на трибуне в Гринэм-Коммон[23] или на стойке в студенческом баре своего политехникума и говорит о феминизме, образовании и о том, как гордится своей смелой и сильной дочерью, которая однажды при желании сможет покорить весь мир. Джули видела мать и понимала, что должна оправдать ее надежды, но потом вспоминала, что мать ее бросила в самый разгар последнего школьного года; а раз она так поступила, значит, ей наплевать. Может, провал Джули заставит ее вновь побеспокоиться о судьбе дочери… но вообще-то мать значила для Джули меньше, чем единственный друг, который смотрел в окно по ночам и, скорее всего, не смог бы даже проводить ее, если б она и вправду поступила в университет: ей пришлось бы уехать днем, как делают все нормальные люди.
Несколько лет после экзаменов Джули перед сном ходила в воображаемые вечерние классы, и уже во сне получала свои четыре заслуженные «отлично». Тайно, для себя одной, чтобы поступить в университет, когда Люка вылечат. Она воображала, как в один прекрасный день человек в белом фраке подойдет к парадной двери ее дома и потребует сообщить, куда подевалась Джули – самая одаренная школьница на его памяти. В своих фантазиях она рыдала, уткнувшись ему в плечо, и объясняла, что намеренно провалила экзамены, потому что была нужна своему другу, и человек был так шокирован, так поражен, так впечатлен ее признанием, что тут же приглашал ее заняться исследованиями в его университете, который всегда оказывался либо Оксфордом, либо Кембриджем, не меньше. Когда Джули говорила, что из-за Люка все равно не сможет поехать, человек настаивал, чтобы Люк приезжал тоже, – типа, там его обследуют, вылечат и отпустят на все четыре стороны.
Но к Джули приходил лишь почтальон – приносил бесполезные каталоги, которые она получала только потому, что не смогла сказать «нет» женщине, раздававшей рекламные проспекты на Главной улице.
Возможно, хуже всего то, что провал Джули родителей не так уж и шокировал. После экзаменов она рыдала целыми днями, уверенная, что поступила правильно, но в необъяснимой ностальгии по будущему, которого никогда не будет. Она знала: когда придет конверт из школы, жизнь изменится навсегда и все оставят ее в покое. Она же поступила правильно, разве нет?
Слишком поздно. К тому времени, когда стали известны результаты, уверенность застывшей улыбкой пристала к Джули, и та отбросила все сомнения. Она показала конверт отцу, и тот лишь покачал головой и сказал: «В понедельник поедем в город, найдем тебе работу». Мать одарила отца странным взглядом, потом уставилась на Джули, потом на свои руки и наконец пробормотала: «Джули сама найдет работу, правда, доченька?» На чем, собственно, все и закончилось. И Джули была свободна.
