— К примеру, как выращивать баобабы перед окном. Подходит?
— Подходит! — сказал я весело.
— Коза всегда вытаращивает глаза, — сказал он ни с того ни с сего.
— Коза? — спросил я.
— Дереза! — сказал он.
Мы оба засмеялись.
— А куда заходить?
Он показал мне, куда заходить.
Остроумный, необыкновенный человек! Таких людей мало. Все больше какие-то угрюмые. Хорошее знакомство.
Не доходя до музея Низами, я написал в десятый раз:
НАГОРНЫЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА БОЛЬШОЙ КАРНАВАЛ! ФЕЙЕРВЕРК! ФЕЙЕРВЕРК! ТАНЦЫ! АТТРАКЦИОНЫ! ДО УТРА!!! ДО УТРА!!!
Вспомнил про собачку Сигизмунду, и мне стало так весело!
Я обмакнул кисть в краску и дописал:
У Р Р А!!!
2Позвонил.
Жду.
Слышу голос:
— А! Бальзак!
Откуда он меня видит, раз дверь закрыта? Глянул вверх — там окошко, вот откуда видит. Улыбается.
Сандалии шлепают. Значит, идет.
Щелкнул замок. Дверь открылась.
— Салютик! Бальзаку салютик!
В коридоре темнота.
— У вас, — говорю, — света нету, что ли?
— Днем свет от Бога, — говорит.
Не пошлет ему ведь Бог через стенки свет. Окон-то у него нет в коридоре.
Ведет меня в кухню. На кухне светло. Два окна. На плите баки. Пар валит. Хозяин посвистывает, приплясывает, берет палку, мешает что-то в баке.
— Рад приветствовать, — говорит, — молодое, здоровое поколение у себя в экспериментальной мастерской. Я тебе, кажется, вчера об этом говорил?
— О том, что рады приветствовать, говорили.
— А больше ни о чем? О том, что я волков снимал и лис для хроники в порядке добровольном? Размаху во мне заложено немалое количество! Волк на меня прет, Витя Болдуинов кричит: «Давай снимай его, снимай!» А как его снимать — он тебя сожрет! Зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Снимал. И как снимал! Волков снимал, медведей, лис… Хочешь, тебя сниму? На память внукам карточку оставишь… Жена моя — Сикстинская мадонна. Чудо нынешнего века. Красавица неимоверная, имеешь счастье сегодня наблюдать. Требует к себе, сам понимаешь, редкого внимания и жгучей любви, так я ей вчера тортик купил с розочкой, а его кошка съела…
— Чего купили? — не понял я.
— Посредине розочка, а по бокам листочки кремовые, так кошка их слизала начисто, как бритвой срезала.
Он усиленно мешал палкой в баке. Любопытно все-таки, что в этих баках?
Вдруг она появилась. Модница. Молоденькая. Да и он не старый, а она совсем молодая, девчонка.
Викентий Викторович оставил палку в баке, подбежал к ней. Изгибается, ну, форменный артист. Только теперь я заметил, как он тонок, такое впечатление — вот-вот пополам разломится, талия узкая, как будто вовсе живота нет. Движения как у заведенного, чисто шарнирный, весь как на шарнирах. А лицо худющее, будто он сто лет не ел и не спал.
— Разрешите представить, — говорит. — Сикстинская мадонна, моя последняя любовь.
— Здравствуйте, — говорю.
А жена его сейчас же и ушла.
— Шуток не понимает, — вздохнул Викентий Викторович, — ну ты-то, надеюсь, понимаешь, бальзак? Была жена Переметова, теперь моя жена. Я ее у Переметова бессовестным образом забрал. Как ты на это смотришь?
— Дело ваше, Викентий Викторович.
Он засмеялся.
— Факт — мое. Ты просто клад, бальзак!
Я на баки смотрел. Он заметил.
— Вот где будущее, — говорит. — Научные работы у меня разрабатываются дома, в центре.
Он хитро щурился и улыбался.
— Что там все-таки такое? — спросил я в нетерпении.
Он приложил к губам палец.
— Вставай на табуретку, — говорит, — глянь в бак. Палкой покрути.
Так и сделал. Кручу палкой, пар валит, только все равно неясно, что в баке. Красная вроде вода. Палкой никак не зачерпнуть. А сквозь пар не видно.
Стою на табуретке как дурак и ничего понять не могу.
Палкой в баке кручу и прямо с ума схожу узнать, что там.
Он хохочет, ржет как лошадь, стал табуретку раскачивать, я слез.
— А где ателье? — спросил я.
— На другой улице, — сказал он.
Викентий Викторович увлек меня в комнату.
К моему недовольству, жены в комнате не было.
Викентий Викторович сажает меня за стол, а сам идет к буфету. Прищелкивая пальцами, бормочет:
— Сейчас мы тебя по-королевски угостим… Сейчас… Сейчас… Мы тебя по-королевски… угостим… — В буфете копается и думает, как бы это меня получше угостить. Приятно, что он так для меня старается!
— …Сикстинскую мадонну мы не будем беспокоить, а то она нам клизму поставит…
— Как то есть?
— Ну как, вот так! — Он развел руками. — Чудак ты! Я тебе об этом в прошлом году рассказывал. Аналогичный случай есть…
Стук каблучков раздавался по всей квартире, и я невольно к нему прислушивался, угадывая, где она. Вот в кухне. В коридоре. В спальне…
А он берет из буфета банку варенья и всю банку — хлоп мне в тарелку! Чуть не полная глубокая тарелка варенья! Весь стол обрызгал. «Роза» варенье. И ложку мне дает. Столовую ложку.
— Рубай, — говорит, — чтоб все съел.
— Как все?
— Давай, давай!
Я не решался.
— Обижаешь, — говорит, — меня обижаешь…
— Без чая? — спрашиваю.
— С чаем — дома. А в гостях жми!
Я взял ложку. Попробовал. Что-то не то. Вкус какой-то не тот. И не сладко. Я еще раз хлебнул.
Он смотрел на меня.
Два-три лепестка плавали в этой тарелке.
— Ну? — спросил он. Весь подался вперед, и улыбка на лице какая-то неприятная.
— Вы знаете, — говорю, — это не варенье.
Он придвинулся ко мне, уставился на меня, как сова, и говорит:
— Так что же это?
Я вздохнул, отодвинул тарелку.
— По-моему, это вода.
Он взял ложку, попробовал.
— Ну, парень, какая же это вода! Я тебе принесу сейчас воду!
Приносит стакан с водой.
— Вот вода, — говорит, — в стакане. А там не вода. Там варенье!
Я стал сомневаться. Может, мне показалось? Может, я оскорбил его? Глазею на это варенье как ненормальный.
Он как закричит:
— Да ты с ума сошел! За кого ты меня принимаешь?!
Я еще раз хлебнул.
Нет, вода. Провались я на этом месте. Может, в банке и было варенье, но было оно там давно, это точно.
Вошла она. Он сразу к ней кинулся, стал ей с таким жаром рассказывать, как я посмел его подозревать и прочее. Он прямо визжал, можно было подивиться его энергии. Как будто вся жизнь его заключена в этой тарелке с вареньем. Я хотел еще раз попробовать, но я уже несколько раз пробовал, даже смешно.
— Ты слышишь? — кричал он. — Что мне говорят?! Ты ведь слышишь!
А она молчит. Руки на груди скрестила и молчит.
— Нет, ты скажи ему! Прямо в лицо скажи!
А она вышла.
Он вслед ей крикнул:
— Женщины уходят, а мужчины остаются! — Эти слова прозвучали очень торжественно и значительно.
Я смотрел в тарелку. Я опять начинал сомневаться. Он так орал!
Схватился за голову и сидит.
— Вот, бальзак, не женись, — говорит, — видишь сам, ни поддержки, ни помощи…
— Успокойтесь, — говорю, — не надо так волноваться. — А сам в тарелку смотрю, ведь вода там, вода…
А он печальный-печальный:
— Сам посуди: чего мне с ней расходиться — красавица. Я ее как есть воспринимаю, так, видишь ли, она со мной хочет расходиться…
Я отодвинул тарелку. Нет, я не сомневался, что там вода, хотя все еще не мог представить себе, с какой стати он подсунул мне воду вместо варенья.
Он увидел, как я отодвинул тарелку, взял ложку и попробовал.
— Ты прав. — Он похлопал меня по спине. — Вода. И как это могло случиться? Ума не приложу! Бальзак всегда был прав…
— Нечего меня бальзаком называть, — сказал я.
Но он не обратил внимания на мои слова. У него было такое грустное лицо!
Неимоверно грустный, он поднялся из-за стола, подошел к буфету, вынул оттуда банку варенья «Роза», положил мне на блюдечко немного этого варенья, одну чайную ложечку, а сам вот-вот заплачет…
Позвал жену срывающимся голосом.
— И как это могло случиться? — спросил он ее хрипло.
— Чего случиться? — спросила Сикстинская мадонна.
— Ничего… — сказал он, — ничего… Принеси ему чай…
Я ничего не понимал. Все так же обалдело глядел на них, на варенье в блюдечке, на воду в тарелке…
Она принесла чай, вздохнула, он спросил:
— А тортика не осталось?
— Ты ведь знаешь, его ела кошка, — сказала она.
— Да… Да… — сказал он тихо, глядя в одну точку, — кошка съела розу и лепестки…
Сикстинская мадонна ушла, хлопнув дверью.
А Викентий Викторович вдруг стал хохотать, задыхаясь от смеха, вытирая глаза платком. Это был смех от души, смех чрезмерно довольного человека и в то же время смех странный. Может быть, странным он мне показался потому, что я не ожидал его.
