Слава превратила меня в человека печального и меланхоличного, и я не собираюсь ширяться наркотиками, чтобы преодолеть это состояние.
Мне нечего сказать, и я не хочу ничего говорить. Писать дальше бессмысленно. Начиная с этой минуты эта страница будет пустовать. Пусть ее заполняют другие.
12. Я, Патти, пытаюсь познать саму себя с помощью своего автора
Давно уже собиралась я обнажить перед вами своего автора. Не знаю, позволит ли он это, но я попытаюсь.
Патти. Во-первых, мне хотелось бы знать, кто я: мужчина, женщина или трансвестит.
Педро. Ты, естественно, женщина. Женщина, которая не спит, но все-таки женщина с ног до головы.
Патти. А почему я не сплю? Есть снотворные, которые уложат и мастодонта. «Роинпол», например; наркоманы очень хорошо отзываются о «Роинполе».
Педро. Ты не можешь заснуть, потому что для тебя сон означал бы смерть.
Патти. Но есть люди, которые в состоянии каталепсии проделывают интереснейшие штуки. Или другие, которые используют свой сомнамбулизм, чтобы хорошенько поразвлечься. Педро. Серьезно? И кто же это? Патти. Например, одна героиня Копи. Эта сеньора становится сомнамбулой и пускается во все тяжкие, а потом с полным правом заявляет, что спала, ничего не помнит и ни за что не отвечает.
Педро. Значит, на самом деле она не спала. Зачем тебе сон?
Патти. Не знаю. Я слышала от приятелей, что между сексом и сексом неплохо и вздремнуть.
Педро. Тебе это не нужно, ты полна жизни, символ нашего времени — беспорядочная лихорадочная деятельность. А ты типичная девушка нашего времени.
Патти. В последнее время ты все больше беспокоишься за мое сердце, чем за мой передок. Что это с тобой?
Педро. Предполагаю, что я сейчас в поисках абсолютной любви. В последнее время я всем предлагаю жениться. И делаю это всерьез.
Патти. Итак, я просто твое отражение, эта ужасная вещь под названием альтер эго? [62]
Педро. Нет. Ты — читательская фантазия. То, чем читателям хотелось бы быть.
Патти. Ты читаешь мои записки?
Педро. Я читаю их один раз, чтобы посмотреть, сколько в них опечаток, и расстроиться.
Патти. Значит, ты тоже один из читателей. Значит, и тебе хотелось бы быть как я.
Педро. Мне хотелось бы обладать твоей непосредственностью и твоим позитивным восприятием жизни.
Патти. Слушай, а почему бы тебе не снять про меня сериал?
Педро. Трудно будет подобрать актрису.
Патти. Я думаю, Морган Фейрчайлд справилась бы прекрасно.
Педро. Нет. Ты более сексуальна. К тому же я не уверен, что Морган Фейрчайлд готова к такому количеству отсосов. И уж конечно, на телевидении это не пройдет.
Патти. Даже на частных каналах?
Педро. Не думаю.
Патти. Расскажи мне еще обо мне, а я пока кое-что для тебя сделаю.
Педро. Прошу тебя ничего для меня не делать.
Патти. Скажи, чего бы тебе хотелось? Мне все удается хорошо.
Педро. А ну-ка успокойся. Если я захочу мастурбировать, я прекрасно знаю, как это делается.
Патти. И как ты это делаешь?
Педро. В глубине души я вуайер.
Патти. Как в «Подставном теле», фильме Брайана де Пальмы [63].
Педро. Нет, мне нравится смотреть на себя самого. Мне хотелось бы заснять собственные мастурбосессии, а потом смотреть их.
Патти. В каком родстве я нахожусь с Холли Голайтли, Пепи и Фран Лебовиц?
Педро. Они твои двоюродные сестры. Они появились раньше тебя, но все вы — девушки одного типа. Ты немного попроще и не такая патетичная.
Патти. Я занимаюсь каким-нибудь спортом для поддержания формы?
Педро. Любой спорт для тебя скучен, даже самый модный. Ты просто всегда в форме.
Патти. Я все время на ногах, у меня не будет расширения вен? Ненавижу расширение вен.
Педро. У тебя никогда не будет расширения вен. Лучшее в тебе — это ноги. Ты — Весы, как и я, и как Брижит Бардо.
Патти. Но твои ноги больше похожи на ноги Адди Вентуры, чем на ноги Брижит [64]. Адди тоже Весы?
Педро. Не знаю. Оскар Уайльд тоже был Весы; возможно, я унаследовал его ноги.
Патти. Не знаю, какие ноги были у Оскара. Я всегда обращала внимание на его слова, а не на ноги. Почему действительно интересные мужчины никогда не выглядят сексуально, если не считать Сэма Шеппарда [65]?
Педро. Ну, я смотрю на себя в зеркало и возбуждаюсь.
Патти. Это оттого, что ты, как и любой уроженец Ла-Манчи, — очень практичный парень. Давай поговорим о другом: у меня есть какая-нибудь идеология?
Педро. Тебе нравится трахаться и чтобы люди тобой восхищались.
Патти. Меня интересует, может быть, я социалист?
Педро. Нет, но ты бы не прочь заняться этим с Фелипе Гонсалесом [66].
Патти. Выходит, в какой-то мере я социалист. Ведь с Фрагой [67], например, я бы не легла?
Педро. Нет.
Патти. И с Тамамесом [68], и с Энрике Куриэлем?
Педро. С этими да, и даже с обоими сразу.
Патти. Думаешь, мне стоит им это предложить?
Педро. Не думаю, что они согласятся. Для левых ты слишком уж отвязная.
Патти. Ну ладно, устрой мне пока свидание с таксистом, который похож на Роберта Митчума. Ему-то я точно нравлюсь.
Педро. Поживем — увидим,
Патти. Педро, по-моему, из этого интервью я о тебе так ничего и не узнала.
Педро. Зато я о тебе все знал заранее.
Интервью, которое вы только что прочитали, я дала в ноябре восемьдесят четвертого. Сейчас апрель девяносто третьего. Тот, кто умеет складывать и вычитать, обнаружит, что между двумя датами прошло почти десять лет — как раз столько времени, сколько меня нигде не было видно.
Я лихо ворвалась в восьмидесятые годы, но перегорела, еще не добравшись до середины, и восстановление заняло у меня девять дет. Не спрашивайте, как, где и с кем я была. Ненавижу людей, которые сначала слепнут на годы, а потом приходят в себя и сочиняют книгу об этом времени, как, например, Кэрри Фишер [69].
У меня для вас хорошая новость: я вернулась. Меня наняли, чтобы я, со своим восстановившимся зрением, описывала то, что вижу. А если ч ничего не вижу (иногда я бываю просто дура дурой, и это может длиться неделями), то буду Рассказывать о себе или вывалю на вас ворох общих мест — так, словно это все потрясающие открытия. Кое-кто из вас наверняка обратил внимание, что мы живем в чудовищном мире. Я всегда была девушкой снисходительной, и я была бы рада сообщить вам, что в девяносто третьем году мир чудесен, однако это не так. Предупреждаю сразу: любой положительный комментарий, который вам встретится, будет означать, что я нагло вру.
Все очень плохо, и баста. Не знаю, на кого взвалить вину. Я, разумеется, ни при чем — последние девять лет меня здесь не было. Иногда я задаюсь вопросом: не в этом ли причина стольких бедствий — если воспользоваться аккуратным эвфемизмом. Что стряслось с этой Испанией, с этим Миром, который уверенно шагал по пути к обществу праздности и благоденствия, с миром, спроектированным исходя из потребностей (позже окажется, что исходя из непотребств человеческого существа?
В день, когда мне не о чем будет рассказать, я порассуждаю на эту тему.
Как всегда, чтобы бороться с ужасом, мне остается лишь наслаждение злоязычия (эта скромная трибуна) и другой род наслаждений, рассказ, о котором впереди. Парадоксально, но трибун для выступлений я обрела благодаря мой старо: подружке Ане Конде (если точнее, то Ане Кондон). Оказывается, пока вся страна решает, как жить дальше (напоминаю, что говорю с вами из девяносто третьего года, прямо накануне выборов), пока страна ошибается и размышляет над своей ошибкой, газета «Эль Мундо» в лице хитроумного Мануэля Идальго решает заполнить образовавшийся вакуум кое-какими увеселениями — моими записками, напечатанными золотыми буквами, черной типографской краской. Но никто не знал, где меня искать, пока за дело не взялась Ана Кондон (хуже, чем «найти» саму себя, может быть лишь одно — когда тебя находит Ана Кондон). Кондон — частный детектив, заправляет целой академией частного сыска — пользуется притоком оставшихся без работы шпионов с Востока. Несмотря на все усилия, ни ей, ни шпионам с Востока отыскать меня не удалось, и тогда Ана решила обратиться в программу «Где, как, когда и с кем?» — реалити-шоу худшего пошиба, но довольно популярное.
