Понятия не имея об этих действиях, я жила в своем поселке, по уши погруженная в два оригинальных и амбициозных проекта. Первый из них — феминистское эссе об унизительной роли женщины в танце рок-н-ролл. Вы никогда не задумывались, сколько оскорбительного мачизма в рок-н-ролле? Под предлогом того, что так принято танцевать, мужики подбрасывают партнерш в воздух, словно тряпичные куклы, или протаскивают между ног, не оставляя им времени даже на плохонькую фелляцию. Разве так следует обращаться с дамой?
А еще я пишу — понимаю, что рискую прослыть интеллектуалкой, — эссе о гомосексуальности на Диком Западе. Тут мне приходится копать очень глубоко, но я намерена продолжать, так как знаю, что в этом деле я пионер. Можете вы припомнить хоть один фильм о Западе — более или менее Диком, — в котором нашлось бы место для ковбоев-педерастов или шлюх-лесбиянок? [70] Полагаю, о мужественности Каламити Джейн [71] стоит поразмыслить, а не отделываться обвинениями в ее плохом воспитании.
В общем, так обстояли мои дела, когда я включила телевизор и увидела там Ану Конду (с губищами на пол-лица. Интересно, мужики, которые будут с ней лизаться, не рискуют своим здоровьем? Думаю, что на следующий день после передачи спрос на коллаген резко сократился). Итак, я вижу Ану Конду, которая закрутила целую программу вокруг моего исчезновения — почти как если бы пропала она сама; ведущий трактует мой случай «расширительно» и говорит об исчезновении мадридской тусовки вообще. О сыплет цифрами, раздувая число тех, кто пере дознулся, кто умер от СПИДа, кто спятил, кто занимает важные посты в социалистической администрации. Многие угодили в когти разнообразных религиозных сект, некоторые нашли себя в гостиничном бизнесе; немногие (никто) удостоились какой-нибудь национальной премии — в области театра, музыки, кино и так далее. Чтобы получить доступ к такому количеству данных и так их исказить, им потребовалось серьезно поработать с документами, предоставленными (судя по штемпелям и грифам) лично мэром Мадрида, чтобы продемонстрировать, что лучшая «музыка для всех» — это сарсуэла [72]. Кто сказал «поп»? Звучит как пердеж. А в области живописи ничто не сравнится с конкурсами пейзажа на неподражаемом фоне парка Ретиро. Вот слова самого члена муниципалитета: «Какой вклад в живопись внесла „тусовка"? Никакого».
Сеньору Альваресу дель Мансано неведомы такие прославленные имена, как Гильермо Перес Вильяльта [73], Сигфридо Мартин Беге, Маноло Кехидо [74], Карлос Франко [75], Чема Кобо [76], Сеесепе [77], Насарио [78] и Марискаль [79] (эти двое, правда, живут в Барселоне), Дис Берлин [80], Костус. И даже Барсело [81]. В конце концов он обосновался на Бали, но и помню, как Микель провел один день в Мадриде и как поразил его город.
Я почернела от злости. Одно дело — мое исчезновение, а другое — это злостное извращение, когда мое отсутствие представляют как доказательство (вот храбрецы!) незначительности Мадридской Тусовки, притом что самым ненавистным для тусовки и являлось «быть значительным»!
Я тут же позвонила на передачу с вопросом, сколько ведущих реалити-шоу удостоились Нобелевской премии в любой из областей — а ведь их немало. Прежде чем ответить на мой вопрос, меня попросили представиться.
— Так это же я, — ответила я, — Патти, та самая Дифуса, снова в мире живых и в прескверном настроении.
В общем, наделала я шороху. И вот что интересно: мое вторжение понравилось Мануэлю Идальго.
— Готовься, детка, — сказал он. — У тебя найдется о чем поговорить.
Я его поблагодарила и вежливо отказалась, сославшись на то, что я «не от мира сего» (грязная ложь!) и что на самом деле я персонаж из уже остывшего прошлого, где царствовала свободная любовь к людям и наркотикам. Что истек срок действия моего паспорта на Безумие, а новый документ, дозволяющий мне въезд в страну Здравомыслия, все еще не готов. Что я превратилась в эксцентричную особу, которая вот уже десять лет живет в своем родном поселке и работает на шахте (да, как шахтер), и что свободное время, которое у меня остается на возделывание своего духа, полностью поглощено вышеупомянутыми эссе: «Ужасная роль, доставшаяся женщине в рок-н-ролле» и «Существовал ли гомосексуализм на Диком Западе?» — я собираюсь опубликовать их в фэнзине [82], редактором которого являюсь и тираж которого всего двадцать экземпляров, — я раздаю их своим товарищам по шахте. А еще я занята подготовкой конгресса, посвященного контрастам в моде: «Dirty Chic, Trash и Second Hand» [83] — это событие будоражит умы всех шахтеров, поскольку они считают, что все три тенденции отражают именно их манеру одеваться, однако, когда об этих направлениях упоминают в прессе, всегда пишут про Джулию Роберте и Джонни Деппа [84]. Все ожидают прибытия журналиста из итальянского «Бога», который должен сделать репортаж о нашей шахте.
Несмотря на все мои отговорки, Маноло убедил меня, пустив в ход личное обаяние. Он поставил мне условие не распространяться об удовольствиях, которые я ему доставила, чтобы он смог меня убедить, и не раскрывать секрет его личного обаяния. Он также пообещал уважить мой фэнзинный стиль, поскольку моих литературных дарований хватает лишь на то, чтобы писать фэнзин. Я не гожусь для газеты с большим тиражом. Не хочу чувствовать такое давление. Попутно я объяснила Маноло, почему отказываюсь вести колонку. Я чувствую — не знаю почему, возможно просто из-за того, что я женщина, — что жизнь человека, заполняющего колонку или столбец, крайне тяжела. Это какой-то глюк, но у меня не выходит из головы Фрида Кало, раздавленная взбесившимся автобусом, со сломанным позвоночником. [85]
Мануэль все понял. Итак, вот она я, воскресшая Гуадиана [86], которую все достало, однако готовая на что угодно, лишь бы вы на несколько минут окунулись в приятную атмосферу кораблекрушения.
Мне позвонил старый друг — Таксист, который так меня растрогал десять лет назад; тот, что купил мне килограмм креветок в Меркамадриде (см. «Патти Дифуса и другие тексты». Журнал «Анаграмма». 139. Издание первое, переведено на четырнадцать языков) [87].
Мой друг пошел в гору, теперь он принадлежит к своего рода транспортной мафии, делит риск и прибыли еще с несколькими пайщиками-сотоварищами. Однако его насмешливое обаяние Роберта Митчума никуда не делось.
Я была рада встрече, и мы тут же трахнулись, чтобы отметить это событие. Но я знала, что пришел он за другим.
— Ты похож на японца, — заметила я.
— Почему это? Как меня не называли, только не японцем.
— Японцы никогда не начинают с главного, они не способны сказать «да» или «нет». Сначала им надо походить вокруг да около. Они утверждают, что таким образом дурачат дьявола, который всегда идет по прямой.
— Откуда ты знаешь? — (Он мне не верил.)
— Прочитала в книжке Анри Мишо «Варвар в Азии» [88]. Но теперь я не уверена, шла там речь про японцев или про китайцев, — мы на нашей шахте в Астурии их путаем. Кем бы они ни были, они любого выведут из терпения. Помимо того что ты израсходовал все мои презервативы «Контроль», зачем ты пришел?
— Я хотел поговорить о моем мальчике.
— Ты имеешь в виду сына или бойфренда?
— Уймись, Патти. Я слишком туп для такой болтовни и начинаю сердиться.
— Такой крутой и такой обидчивый! — воскликнула я и приласкала его, чтобы он убедился, что я не со зла.
— Речь идет о моем сыне. Ему шестнадцать лет, до сих пор он жил с матерью и ничего не знает о жизни. Нужно научить его всему, начиная с того, что такое хорошая пизда.
Я слушала его, пытаясь не показать, насколько потрясена, скрывая свое восхищение. Дикий Таксист обладал особым даром формулировать свои мысли, что всегда меня трогало.
— У меня в первый раз было со шлюхой, и я подхватил гонорею. Я всегда считал, что мои дети заслуживают лучшей судьбы. По крайней мере я должен сделать все, что смогу. Мне хочется, чтобы мой сын начал с лучшей бабы в городе. Всегда ведь хочешь, чтобы твои дети прожили жизнь лучше, чем ты сам.
— Ты напоминаешь мне персонажа из «Братской любви» — кошмарного и прекрасного романа Пита Декстера [89] («Анаграмма», номер двести семьдесят один).
— Я куплю тебе этот роман, если ты окажешь мне услугу и посвятишь моего сына в таинство.
— Не нужно его покупать. Я могу тебе его передать орально.
И чтобы подтвердить свою правоту, я заглотила по самые гланды.
На следующей неделе Мальчик пришел ко мне домой. Он застал меня врасплох. Он знал, зачем явился, и я тоже. И у меня сложилось впечатление, что ситуация чересчур очевидна для нас обоих. Я спросила, решил ли он уже, чем собирается заниматься.
