– А, это Уолпол?
Из двери выглянул Рейф. У него была какая-то странная угловатая голова, темно-каштановые волосы – редкие и всегда влажные, даже удивительно вспоминать, что ему только двадцать восемь.
– Можно и мне нынче вечером с вами? – повторила жена Рейфа.
– Ну, у нас свои планы, – усмехнулся Карлтон и по-свойски ступил на порог. Толстая Элен, жена Рейфа, прикидывалась пугливой, но, как на всех женщин, порой на нее находило, и она точно с цепи срывалась; Карлтон и на себе это однажды испытал. – Может, и у тебя есть свой интерес, а? Только и ждешь, чтоб Рейф убрался из дому?
Она взвизгнула, замахнулась. Карлтон пригнулся, будто со страху, в груди стало легко и весело. Вот всегда бы так – пересмеиваться, болтать о чем попало. Спятил он, что ли, когда жалел, что рабочий день кончился? Для таких мыслей надо спятить. Вот оно, самое лучшее время: с работой на сегодня покончено, вонючая лачуга и полоумная жена остались позади. То все само по себе, а он сам по себе. Когда Карлтон уходил из дому к обыкновенным людям, вроде Рейфа с женой, он никак не мог понять – отчего же назавтра, дома или за работой в поле, он никогда не вспоминает, как ему было с ними хорошо. А вместо этого опять и опять уносится мыслями «домой», на многие годы в прошлое.
– Ну, как Перл, все так же или получше? – спросила Элен, и углы ее рта опустились.
Карлтон пожал плечами.
– Она миленькая, очень даже миленькая, – печально сказала Элен. – Рейф тоже не отказался бы от такой белокуренькой, да только ему досталась я, ха-ха. Верно я говорю?
– «Ха-ха» – это верно, – сказал Рейф.
Он шагнул за порог и огляделся, будто взглядом смерил все вокруг. Пол лачуги приподнят был над землей примерно на полфута: она стояла на цементных плитах, как на подпорках. Под полом и перед дверью раскидан был всякий мусор и тряпье.
– Рейф любит весело провести времечко, ну и пожалуйста, я не против, – громко сказала Элен. Высунулась из дверей и крикнула им вдогонку: – Знаю я, что за народ вы, мужчины! Я никому не в осуждение. Рейф и я – мы…
– Хватит болтать! – крикнул Рейф через плечо.
И они вдвоем зашагали к шоссе. Карлтон ненароком оглянулся и увидел – позади, за деревом, пробежала Клара.
– Эй, Клара! – закричал он. – Домой сейчас же! Ты что, хочешь, чтоб я тебе всыпал? Вот я тебя!
– Разве это Клара? – спросил Рейф.
Карлтон ждал. Через минуту девочка выглянула из-за дерева.
– Иди домой, – сказал он уже не так сердито.
Она опять спряталась за дерево, чуть помедлила, потом побежала назад к их лачуге.
– Смазливая мордашка, – заметил Рейф.
– Тут недавно какой-то черномазый щенок к ней приставал, – сказал Карлтон.
Рейф начал браниться – шипящим голосом, на одной ноте нанизывал ругательство за ругательством, не то было бы неучтиво по отношению к собеседнику.
– Если кого пристукну, пускай пеняют на себя, – сказал Карлтон. – Две семьи черномазых, да и мексикашки не лучше. – Голос его помолодел, окреп. В груди всколыхнулась мрачная радость, будто отрадный свежий ветер, нарастала какая-то сила – все больше, неотвратимей, хватит на обоих. После долгого дня работы они оба в этом нуждались. – Мне плевать, что они живут на отшибе, под горкой, скажем, или вниз по ручью, все равно они в нашем поселке, да еще задевают наших ребятишек, а мы что ж, так и будем сидеть сложа руки?
– Черта с два я буду сидеть сложа руки, – сказал Рейф.
– Вот, гляди. – Карлтон вытащил из кармана склад ной нож, раскрыл его. Рейф все это видел не раз, но прикинулся удивленным. – Видал штучку?
– Лучше никому не показывай.
– Плевал я на всех.
– Ну, знаешь…
– Уж я-то умею с ним обращаться. Дождутся они у меня.
И Карлтон сложил нож, ему хотелось, чтоб его оружие сухо, резко щелкнуло. Однако нож закрылся беззвучно. Лезвие заржавело. Карлтон вспомнил, как однажды нашел этот нож на полу в автобусе. Наклонился завязать башмак – и увидел в пыли нож, он сразу бросился в глаза, и Карлтон понял: это подарок судьбы.
– Без него я ни шагу, – сказал Карлтон.
Он выпятил подбородок, приподнял нож на ладони, оглядел – кажется, вся его скрытая злая сила до поры затаилась в остром лезвии, упрятанном в перламутровой рукоятке, и только ждет своего часа.
Рейф что-то промычал в знак согласия. Только что в поселке сезонников, где вокруг роилась детвора, они оба выглядели молодыми людьми совсем иного склада. А сейчас шагают посреди дороги, заложив руки в карманы, чтоб придать себе важности, и весь облик их переменился: и колючий, искоса взгляд Карлтона, настороженно поджатые губы, воинственно выставленные локти, словно вызов всему свету, и какое-то мягкое упрямство в большом гибком теле Рейфа, в каждом его движении – все это делало их особенными, не подходящими ко всему, что вокруг, будто вот сейчас их высветят фары летящей издали машины. Они шли широким, быстрым шагом. А вокруг тишина, только подает голос всякая насекомая мелочь, трепыхнется изредка птица, где-то лают собаки. Карлтон не прислушивался к этой тишине, от нее ему становилось беспокойно. Иной раз поздно ночью, когда весь поселок наконец затихал и только к нему никак не шел сон, он начинал шептать про себя имена: сперва имена родителей, братьев и сестер, потом перебирал всю дальнюю родню, потом соседей, потом тех, что жили подальше, всех, кого отделяли от него многие годы и сотни миль, и сам изумлялся, как много лет прожил он на земле. Переберет по именам всех и каждого, определит свое место среди них – и лишь после этого удается уснуть.
Городишко был не бог весть какой, а все-таки не чета поселку сезонников. Он начинался за поворотом дороги. Вдруг перед глазами речка, она делится на два рукава, и над нею открытый мост, и лесопилка, и редкие домишки, вокруг которых бродят куры. А затем и самый город: несколько длинных зданий с ложными колоннами и лепкой по фасаду. И через дорогу угольный склад. Когда Карлтон впервые увидел этот городок из окна автобуса, что вез их в поселок, стояла полуденная жара, и все вокруг было пусто, как вымерло; а сейчас полно машин и повсюду народ. Карлтон и Рейф ускорили шаг. Впереди идут какие-то мальчишки. Остановились на мосту, кидают камни в воду. Где-то подальше – музыка; едва Карлтон ее заслышал, слюнки потекли, словно с голоду: оказывается, он до смерти изголодался вот по такой музыке, по мальчишкам, что кидают камешки в воду.
В кабачке они увидели еще нескольких сезонников из своего поселка, но в большинстве народ был чужой. Под навесом просторно, а все равно жара, духота; в задней половине пол не дощатый, а просто земляной, плотно убитый множеством ног. Жужжат мухи и москиты. Под одним столиком спит большой косматый пес. У Карлтона сладко защипало глаза, так густо и так приятно пахнуло в лицо человеческой плотью, пивом, едой, табачным дымом. И он и Рейф вдруг оробели и подошли к знакомым. Заговорили громко, стараясь перекричать общий гомон. Заспорили: этот городишко еще хуже предыдущего. Нет, лучше. Двое из их собеседников были иностранцы, ну и выговор же у них – тошно слушать! И то и дело сбиваются на свой язык, непривычный, свистящий, у Карлтона даже сердце заколотилось от омерзения. Рейф потянулся из-за спины Карлтона заплатить буфетчику, тот исподлобья поглядел на Карлтона, избегая встретиться с ним взглядом. Карлтон пил пиво и думал об отложенных за неделю деньгах: на сегодня хватит; можно обо всем позабыть. Ровно ни о чем не думать. Москит впился ему в щеку. Какая-то компания, не глядя, протискивалась мимо, Карлтон и его собеседники замолчали. У тех, чужих, пот катится по лицам, рубахи на спинах пропотели и руки по локоть черные от грязи. Но они задаются перед Карлтоном и его товарищами. Это сразу видно. У одного на голове ковбойская широкополая шляпа – экий вид дурацкий! Карлтону захотелось ткнуть пальцем и захохотать. Шляпа светлая, кремовая, и сидит на самой макушке, того и гляди, ее кто-нибудь собьет.
– Глянь-ка на этого сукина сына, – шепнул Карлтон Рейфу.
Рейф согласно хмыкнул. Карлтон почесал щеку, она зудела. Взял еще кружку пива, пена пошла через край, по пальцам потекло. Хотелось сказать тем двоим – они теперь о чем-то спорили на своем чудном языке, – откуда они такие взялись, убирались бы лучше восвояси или хоть заткнулись, что ли. Другие тоже на них смотрели. Женщина с длинными черными волосами обернулась, прислушалась – непонятная, уродская речь! – и растянула губы в усмешке.
– Не умеют говорить по-людски, так заткнулись бы. Убирались бы, откуда пришли, – сказал Карлтон.
Он сделал вид, будто его толкнули, и сам подтолкнул одного из тех двоих. Тот был мал ростом, сутул – плечи давно пригнула работа; часто мигающие глазки глядели настороженно, казалось, вот-вот он присядет на корточки и подхватит что-то с земли. Карлтон понятия не имел, откуда он родом – может, откуда-то из Европы, но уж наверняка в той стране все объясняются на своем паршивом языке такой же мерзкой нетерпеливой скороговоркой, и у всех такие же редкие маслянистые волосы, и все они мигают и щурятся, будто не понимают, что делается вокруг.
