Я уже собирался выключить радио, как начали рассказывать об убийствах. Полиция связала все три преступления и искала «садиста». Диктор остановился на карьере Элис, то есть Гертруды, начинающей звезды в фильмах «Восстание на Гуадалканале», «Сварливая и стервозная», а также в скандальной ленте «Когда приходят шакалы» [11], и напирал на пикантное «дело Стайн — Токлас», потому что в нем были замешаны лесбиянки. В потоке недомолвок он упоминал имена Эллен и Беатрис. В первый раз я физически ощутил, что они действительно умерли. Мне стало плохо. И сильно затошнило. Я остановил «линкольн» на обочине. Меня вырвало.
Когда я доехал до центра города, солнце уже садилось. Я с трудом припарковался на Мэйн-стрит. Там устроили парковку машин под углом и сделали одностороннее движение. Везде открылись новые магазины, всю западную часть Кортланд-плейс занимал универмаг «Сирс». Я дошел до кинотеатра «Аполло», в котором показывали фильм, о котором мне рассказывали еще в Корее. «Сансет бульвар» {63}. Где-то я прочитал, что Гертруда чуть было не сыграла в нем маленькую роль цветочницы, которую все равно потом вырезали при монтаже. Молоденькая кассирша, увидев мою руку в перчатке, смущенно отвела взгляд.
Билетерша посадила меня в первый ряд партера. Сеанс едва начался, сигаретный дым застилал экран. Мне хотелось ни о чем не думать, просто погрузиться в убаюкивающие картинки. Но не задалось с самого начала: в первой же сцене в бассейне плавал труп. История меня все же увлекла: бесталанный сценарист пристраивается жить у своей любовницы, забытой звезды немого кино. Она сказочно богата, намного старше его и дает ему все, что он пожелает. Молодость против денег. Но не все можно купить.
Внезапно на экране появился Бастер Китон. Героиня пригласила его сыграть в бридж. За всю партию Бастер, сидя с картами в руке, произнес только два слова: «Я — пас!» И так — дважды. Для его единственной роли в этом звуковом фильме реплика значила только одно: его времена прошли, а его самого «ушли».
* * *
Ночью мне опять не удалось проспать подряд и четверти часа. Я уже не мог лежать в своей комнате и без конца перебирать цвета волос — от самого светлого до самого темного, включая рыжий. В какой-то момент стену высветили лучи от фар машины. Я встал и из окна заметил тонкую фигуру перед гаражом. Наверное, вернулся Вайли. Не в силах заснуть, я тихонько вышел на лестницу. Тихонько… то есть стукнув своей стальной рукой о латунные перила, которые зазвенели, как гонг. Я спустился на первый этаж и пошел за бурбоном. Но оказался не единственным ходоком. Салли и Вэнис уже сидели в гостиной, собака лежала у них в ногах. На матери было легкое платье с парижской Фобур-Сент-Оноре, чересчур элегантное для такого позднего часа. Она прекрасно выглядела, даже если подбивала лифчики и не скупилась на корсеты ради того, чтобы грудь казалась бетонной.
— В этом доме определенно никто не спит! — бросила мне Салли.
Под ее глазами я заметил мешки, маленькие, трогательные. Вэнис, похоже, надушилась с головы до ног: от нее благоухало на несколько миль вокруг. Безукоризненный, как всегда, макияж и укладка с пробором посередине. У обеих было по стакану в руке, что, судя по всему, помогало им держаться прямо. Салли встала, даже не качнувшись, и налила мне изрядную порцию Jim Beam {64}, которую я выпил залпом. Она тут же плеснула еще одну. Единственным, кто не пил, был Бобби.
— Я отлежал голову на левой руке, — сказал я, чувствуя, как язык понемногу заплетается. — Худшая из всех подушек, какие мне попадались.
— На щеке остался след.
Салли одарила меня одной из тех улыбок, что сходят с лица, не успев добраться до глаз.
— Отсутствующий орган, — сказала Вэнис.
— Фантомный, — поправил я.
— Остаются еще другие, — игриво заметила Салли, глядя на мою ширинку.
Штаны я натянул на голое тело, и это, видимо, создало определенную объемность. Вэнис брезгливо поморщилась.
— Скажи, что тебя изводит, Фрэнки, — произнесла мать, как если бы я вернулся с разодранными коленками после стычки на школьном дворе. — Ты можешь нам рассказать. Все психиатры сходятся на этот счет: чтобы обрести сон, нельзя ничего таить внутри.
Она это говорила, но, кажется, заранее томилась от необходимости выслушивать мои военные мемуары. На послеполуденных встречах в Veterans Circle, где постоянно ворошилось и перемешивалось крошево воспоминаний, она, должно быть, получала свою дозу сполна.
— Да ладно вам… — сказал я, приговаривая очередные пятьдесят граммов.
Моя голова отяжелела, словно весила центнер. Я с трудом сглотнул слюну и чуть не подавился.
— Там у вас были какие-то развлечения… между заданиями? — спросила Вэнис.
— Всего хватало сполна. Кончилась смесь в огнемете? Заправляешь по полной. Кончился бензин в зажигалке, которая поджигает огонь на выходе из огнемета? Меняешь зажигалку. У нас были целые ящики, забитые зажигалками. Кончилось бухло в буфете? Всегда находился truck {65}, чтобы доставить алкоголь в нужное место и время. Кончились враги, чтобы огребать наш огненный смерч? Никаких проблем: Корейская народная армия поставляла нам уйму кандидатов под красным флагом! Невероятно, до чего же черным и хрустящим — как поджаренный хлеб — оказывается человечье мясо… А если я скажу, что мы спокойно рассуждали о том, какой запах хуже: плоти горящей или часами гниющей под раскаленным солнцем? Может ли горелая плоть быть аппетитной, если поднапрячься? Жареная свинина, агнец Божий… Мне не в чем себя упрекнуть. Пожалейте Джона Уэйна! {66}
Что на меня нашло? Оно все время вырывается изнутри. Ну и что!.. На каждой войне повторяется одна и та же удручающая хрень: массовая мобилизация любителей. Я говорю о призывниках. И ничего хорошего это не дает. Что ж вы хотите? Мы вправе ждать чего-то большего от индивидов, которые на самом деле так мало отличаются от обезьян.
Нависла тяжелая тишина. Я направился к бару и сварганил себе бодрящую смесь. Раздался тихий стук в дверь, в гостиную бесшумно вошел Вайли.
— Нам ничего не нужно, Вайли, спасибо, — сказала Вэнис.
Вайли кивнул головой, подбросил полено в камин и стал ворошить угли. Выручающее присутствие.
Вэнис наполнила свой стакан и села на диван, подобрав голые ступни под ягодицы, натренированные гимнастикой и антицеллюлитным вибромассажем.
— А девиц вам тоже доставляли? — спросила Салли, возобновляя беседу. — Попадалось что-нибудь экзотическое?
В ее голосе ни капли заинтересованности. Лишь вялое любопытство.
Девиц? Да. Был бордель с маленькими кореянками, одни фаянсово-тонкостенно-изящнее других, некрашеный фарфор, церемония китайского чая с молочным облачком в уголке рта… Мы заезжали в самую гущу городских трущоб. Пахло мускусом и чем-то индусским. Что там было еще примечательного в этом квартале? Мара.
Да, среди прочих девиц была Мара. Благоуханию Мары, ее собственному и импортному от «Роже-Галле» {67}, вменялась геркулесова задача перебивать запах бензина и горелой плоти в моих ноздрях. И ей это удавалось. Она носила шелковое платье, застегивающееся сбоку от плеча до икр. Она была молоденькая и хрупкая. Ее красные руки. Думаю, она предпочитала меня другим, но не потому, что я был полковником, а потому что, как никто другой, умел напевать «Sometimes, I feel like a motherless child» {68} и подражать звуку трубы Билла Коулмана {69}. Она забиралась на стол и танцевала. На лакированной поверхности стола ее тело волновалось, бедра дрожали, ноги раздвигались, а из уст вырывалось легкое стенание. Мне достаточно было протянуть руку, чтобы сорвать ее, как спелый мандарин. Когда я входил в нее, она всегда тихонько вскрикивала. И была она жгучей, как преисподняя.
