Въедливые читатели (люблю таких) не раз меня спрашивали: а есть ли у меня у самого домашнее животное? Ответ — да. Но в те времена, когда были написаны те самые, «удачные» рассказы и повести, никакой живности у нас вообще не было. Я часто сам этому удивлялся: как же так? Думаю, дело в том, что проблемы людей слишком зажеваны, замылены литературой, и из-за этого отношениям с братьями нашими меньшими, любви к ним, их страданиям сочувствуют более непосредственно. К тому же я лично знаю немало людей, которые болезнь и смерть любимой собаки или кролика переживали сильнее, чем уход порядком надоевшего ДядиСамыхЧестныхПравил.
Сейчас у нас живет кошка, которую зовут Филис, Ватузник, Копилкин, Пищалкин, Химэ (принцесса по-японски), Мисс Хвостик, Доктор Хвостоватая, Кисчик и другими именами, в зависимости от обстоятельств и нашего настроения. Поясню (ведь давно прошли времена, когда автор в своей гордыне полагал, что пояснять да и вообще писать внятно вовсе не нужно (а Джеймс Джойс, так он вообще рассчитывал на читателя, который будет всю жизнь расшифровывать его «Поминки»), а настали времена совсем-совсем другие, когда автору следует не только разжевывать малопонятное, но даже в некотором смысле охотиться за читателем (благо их теперь не миллионы, а тысячи, а бывает — и единицы), а поймав, подводить как бы за ручку к своим сочинениям) — поясню, то есть уже поясняю: Копилкин — это когда Филис (ее имя по метрике) принимает позу кошки-копилки, а Доктор — это когда она с о-о-очень сурьезным видом сидит в своем «кабинете» на системном блоке моего компьютера.
Короче: у наших добрых друзей, Чиликиных, домашние животные, питомцы, как теперь говорят, калькируя англоязычное pets, неизменно присутствовали в семье как минимум с момента рождения их дочки Варвары. Первым был вороненок Чарли. Он сломал ножку и умер от сепсиса, когда Варе было уже года два. Родители решили, что ребенок слишком мал, чтобы обнаружить подмену, и купили на Птичке другого Чарли, помоложе. Но Варвара-то немедленно обнаружила подлог, она требовала своего Чарли, и никакие объяснения в духе «он уехал в командировку», вроде тех, которыми маскируют в семьях отсутствие сбежавшего или помещенного на принудлечение в ЛТП папы, не помогали. Чарли II в результате отдали соседу по даче. Будучи мельком знаком с их соседом, могу предположить, что судьба Чарльза Второго, мягко говоря, незавидная.
Следующим был Петя, короткошерстный сталин, купленный там же, на Птичке. Петя, доложу я вам, был очаровашкой: с крохотными ноготочками, холеной блестящей шерсткой кителя, маленькой аккуратной трубочкой, вообще весь такой аккуратненький. В углу клетки обустроили маленький картонный домик, ладно скроенный из куска коробки от плазменного телевизора. Перед домиком стояла плошечка с водой, корытце со злаками, туалет был в другом картонном домике, поменьше. Но и Петя занемог.
Наученные опытом с Чарли II, супруги Чиликины при первых признаках болезни купили заранее еще двух бразильских сталинов: самца и самочку. Эти были, по правде сказать, туповаты, зато дородные: Пабло был раза в два крупнее Пети, да и Изаура раза в полтора. Китель тигриной масти, трубочки перламутровые и у обоих сухие левые ручки (стоили, видать, немалых денег — с ними был куплен и домик-клетка, практически маленький дворец). Петя вскоре упокоился на даче рядом с клубничной грядкой, А сладкая парочка Пабло с Изаурочкой достались друзьям: Варвара в них не играла, она шила вечерние платья для кукол, а тут как раз появился и продолжатель рода Чиликиных. Было не до них.
Буся появилась, когда Варваре было уже лет десять, а Лелю два с половиной. Она, Буся, тоже была уж не девочка. Ее, между прочим, не покупали. Буся была любимицей моей хорошей подруги, которая погибла в результате несчастного случая. Это была самая удивительная из знакомых мне женщин: по-женски кокетливая, и по-муж… по-настоящему мужественная одновременно. Чуть не сказал «по-мужски», а это было бы данью мифу. Во всяком случае, самые ответственные и «мужественные» люди, которых я встречал в жизни, были женщинами: они плакали и говорили: «я чуть не описалась от страха» (или даже писались), но делали то, что от них требовала совесть, судьба, в общем, нечто неформально вышестоящее. Не знаю, передаются ли какие флюиды таким образом, но Варя и Лель просто влюбились в Бусю, говорили только о Бусе и, возвращаясь с гуляния или из школы, первым делом осведомлялись о самочувствии и настроении Буси.
ДедДёма (отец Анны Чиликиной) в те времена медленно и неуклонно слабел. Жил он один, молдаванка Мария носила ему продукты и убирала квартиру, сами Чиликины навещали ДедДёму пару раз в неделю. Дед дни и ночи напролет смотрел футбол и сериалы про суд, читал Астафьева и капризничал со скуки. Еженедельно по телефону сетовал он, что смерть приходит (на этот раз уж точно), что никому он не нужен и всем только мешает. Мол, вот говорят: роди дочь, а то никто на одре стакан воды не подаст. Так и дочь с зятем не подадут, у них свои дела. И дочь с зятем мчались на своей витаре по ночным московским улицам, подавали воды стакан, иногда вызывали врача, но так, для очистки совести по большей части: «ДедДёма и нас переживет», — говорили они для пущей дедовой бодрости, а в душе, думаю, вполне даже допускали такой исход.
Однажды, вернувшись из театра, Чиликины застали детей рыдающими: «Буся умирает», прорыдали они хором. Буся лежала в углу клетки неподвижно, открывая и закрывая глаз-икринку. Вода и корм остались нетронутыми.
«надо к ветеринару», — сказал папа Чиликин и пошел за ключами от машины, «это к деньгам», — ворчал он про себя. Жены не было дома, она уехала на деньрожденье к подруге, справляли в ее загородном доме.
Ну и в это время, конечно, звонит «умирающий» ДедДёма. Семен поиграл желваками и, конечно, сказал: «буду через 35 минут».
— Кто звонил? — спросила Варвара
— ДедДёма умирает, — мрачно процедил папа.
— Опять?
— Что значит «опять»? — взревел папка.
В общем, он перезвонил ДедДёме, что так, мол, и так, взял клетку и пошел к гаражу.
То есть до ветеринара дело-то не дошло: витара неожиданно отказалась заводиться, телефон разрядился, такси не ловилось, время шло. Папа Семен купил 0,7 водки и выпил ее на кухне под всхлипы детей и собственные.
Но выбор был сделан. Кто-то там наверху это учел, вышло, что выбор правильный. Буся на следующее утро встала бодра и весела, ДедДёма долго потом жаловался дочери на зятя-фашиста, но умер он через два года, в больнице. То есть это же почти как с библейской притчей про Авраама: в последний момент Ангел отвел занесенный над сыном нож, а датский, если не ошибаюсь, философ Сёрен Кьеркегор написал об этом даже брошюрку. Только не надо, конечно, делать выводы, что, мол, черт с ним, с дедом, со свинкой, и пить по этому поводу водку. Ну так и Исааков собственных резать теперь уже никто не призывает.
А Буся… Если идти вдоль железнодорожных путей С-ской линии от станции метро Д-ская, если идти слева, мимо гаражей в сторону издательства Открытые С., если мрак вокруг еще не сгустился, то можно заметить сваренный из черного металла крест над маленьким холмиком. Время от времени там появляется свежий букетик, потом вянет. Местные поговаривают: там-де похоронена девушка-самоубийца, их же нельзя хоронить на освященной земле кладбищ. История, спору нет, романтическая. А вот правда ли?
Сомнительно.
ЛЮБОВЬ
Страшные вещи делает с людьми любовь. Буквально страшные. Игнат Лисицын и вспыльчивым-то не был. А тут — человека убил. Никто не поверил поначалу. Думали — розыгрыш.
Внешности он, безусловно, выдающейся. Ему полтинник, и большую голову его венчает копнища седых, слегка вьющихся волос. Черты лица крупные, но не грубые. Лицо загорелое (он проводит выходные на Пестовском водохранилище), но загар полосками — от морщин. И сам он крупный. С брюшком уже, но брюшко как-то органично вписалось в его статную фигуру. Вид у него породистый. Вот, точно: породистый.
