В большой его голове много полезной информации и удивительных мыслей, которые спешат воплотить в статьи и отчеты аспиранты — в нашем НИИ Игнат заведует Лабораторией фононного синтеза. Аспиранты и аспирантки Игната уважают, а то и обожают. Но Игнату это — никак. У него жена-умница — тоже кандидат наук — и душа общества: какого ни есть — хоть к полинезийским дикарям ее забрось, она и там душой их станет. И вполне еще ничего себе. Дети-то уже подросли: дочь замуж вышла за программиста с хвостом и прыщами, к ушам наушники Sennheiser приросли уже, наверное; сын — семнадцать ему — оболтус. Купил себе подержанный мотик Suzuki на непонятно какие деньги и вовсю жужжит на нем по ночным нашим улицам. Родители бесятся, а что сделаешь.
Ну а институт… Все бы так в нашем НИИ и катилось неспешно под уклон, ни шатко ни валко. Да появилась летом Оксана, молодая оторва. Блондинка (натуральная!) с волосами до лопаток, с прямой спинкой, в черных кожаных штанах. Нос длинный и тонкий, крылья так и раздуваются. Хороша! И не дура, представьте себе. Окончила физфак в свое время с отличием, но в аспирантуре не задержалась и физику твердого тела вскоре вовсе забросила. Рассказывают: на конференции в Женеве охмурила папика лет восьмидесяти, выскочила замуж и, не будь дура, к нему в Швейцарию и укатила. У нас про нее уж и думать забыли. Вдруг — нате, явилась, не запылилась. Папик благополучно помре, Оксанка получила наследство и решила вновь к твердому телу, так сказать, прильнуть.
В нашем тихом гадюшнике — целая революция. Мужики с ума посходили, так и вьются. Красотка их, понятное дело, отшивает эффектно — это теперь такое любимое шоу в нашем корпусе, — язычок у девки острый в буквальном и переносном смысле. Только вот неприступность ее вскоре под сомнение была поставлена, слухи так и поползли по институту, как тараканы. Сначала выяснили, что вечера Оксана предпочитает проводить в барах, посасывая махито. Молодые люди из Лаборатории тонких измерений бахвалились как удачно ей «на хвост сели». Вскоре заметили, что барышня стала то и дело как-то бесследно растворяться в пространстве института и через полчасика столь же внезапно материализовываться из небытия. Также не укрылось от одичавших сотрудников, чей средний возраст, кстати, превышал Оксанин раза в три, что жвачку-то она неспроста столь усердно жует, а дабы подозрительный запашок загасить. А то и в НИИ приходит уже готовенькая.
Надо ли говорить, что красотке поначалу все с рук сходило. Случилось так, что Игнатий стал первым, кто ей сделал замечание. Прекрасный был повод уже тогда заподозрить, что неладное с ним творится. Ну да после драки кулаками не машут. Научные штудии былой отличницы тоже как-то пообветшали, да и мало кого уже область ее научных интересов волновала. Одним словом, Оксана, и полгода не проработав, бесповоротно утвердилась в статусе шалавы. А шалава она и есть шалава, какая уж тут наука и техника.
Мне лично все стало про Игната ясно после случая в курилке. Работает у нас в лаборатории парочка неразлучных раздолбаев — Марик и Гарик. Оба под сороковник, но вид уже основательно потрепанный. Еще лет пять такой работы и в грузчики винного магазина возьмут без конкурса. «ну и?» — вскидывает брови Марик. «чо. все путем, дай сигареттен, не жидись (у Гарика никогда нет своих, он как бы перманентно в процессе «бросания»)». «хрен тебе, вон у него спроси».
Я даю Гарику сигарету.
Марик: «да лана, здесь все свои, колись», «это чо?» — лыбится Гарик на протянутую руку Марика. «хек через плечо, где ключи от лаборантской?»
Я в это время слышу шаги. Игнатий поднимается пешком по лестнице. Он один у нас такой — форму блюдет. В Михалёво за катером на водных лыжах катается, между прочим. Пока кожа от холода не посинеет.
«дашь ты ключи или нет, наконец!» «на. тебе все равно не обломится, вдовушка не в настроении после вчерашнего, минетик, короче, да и то без души, будто интеграл берет, а не…» Договорить он не успел. Поднявшийся к тому времени Игнатий, к-а-ак гаркнет: «вы работать будете когда-нибудь? развели тут!»
И хлопнул дверью своего кабинета так, что стекла из растрескавшейся замазки чуть не вывалились.
Развел-то он сам. Гарик и Марик как были никем, рядовыми кандидатами технаук, так и остались, а Игнатий Алексеевич как ни крути завлаб. Ну а напоминать о работе у нас в НИИ уж лет десять как моветоном считается.
Марик и Гарик переглянулись и расхохотались — бесстыдно, беззлобно и беззаботно. Завлаб же до конца дня никого в кабинет не впускал, и сам на людях не появлялся.
И тут судьба насылает на нас прикомандированного из Питера — Виталика Строева. Что же Строев?
Да ничего Строев. Строев как Строев. Дело в том, что я себя чувствую ужасно виноватым, но продолжать больше не имею возможности.
Всё. Не-мо-гу.
Любовь, ревность, убийство — да, я все это обещал в начале, но прошу меня понять. Не имеет это все значения. Я это придумал, про любовь, чтобы просто ну как бы заинтриговать немного, а рассказать-то мне надо не об этом. То есть любовь, преступление там, все такое, это тоже важно, о чем речь! Но если говорить о Человечестве? Не ради красного словца пошел на обман, а потому, что очень, очень важно это — что я сейчас расскажу. И если ты, читатель, хочешь бросить на этом месте, то я тебя прошу… Нет! Я умоляю, на коленях к тебе ползу, вот смотри! Только выслушай.
Потому что ЭТО ВАЖНО.
Я уж по порядку. Начиналось все глупо, чуть ли не смешно, да, но из песни слова не выкинешь. Иду я раз вечером домой и вижу: у стенки дома нашего кот мечется. Подошел: оказывается, кот с тараканами играется. Полчища тараканов, да такие тараканы черные и огромные! Прям с мизинец. Я и не видал таких отродясь. Видимо, потравили в подъезде, они и полезли. Поглядел, поглядел за котячьим сафари и пошел себе дальше. А дома меня как осенило.
Прочитал я за день до того в интернете. Один издатель, Алексей Дьячков — знаете? — пишет:
«Лет тридцать назад в Амурской области я наблюдал популяции сверчков — черные с орнаментом на спинке: у каждого своя геометрия и цвет рисунка. Я еще подумал: на древние письмена похоже. Когда я рассказал об этом преподавателю зоологии в вузе, тот сказал: не может быть, это аберрация детского восприятия. А фотокамер в мобильных телефонах тогда не было».
Прочитал я и как хлопну себя по лбу: ба! динамическая азбука!
Схватил стеклянную банку, лопаточку для переворачивания блинов и бегом. Кот наигрался и пошел спать, а тараканы тусуются вовсю, будто у них вечер выпускной. Набрал полную банку, штук сто. Дома вылил из аквариума воду, рыбок в другую банку переселил, запустил тараканов в пустой аквариум. Но нужен инструмент. Нашел кисточку для акварели. Краски не нашел, купил салатовую в ближайшем автомагазине. И в тот же вечер начал я разрисовывать им спины буквами. Обычными буквами. Нашими, кириллицей. Я же про главное забыл сказать. Про системы.
Вы читали Грегори Бейтсона? Того, что double bind придумал? Это величайший мыслитель. Читайте, короче. Он на мир смотрит так, как будто в первый раз увидал. Чистый лист. У него я взял идею, что сложную систему можно как бы проверить на то, живая она или нет. Мало ли что. Вдруг живая? Разумная? Он кибернетиком был, Бейтсон, с Норбертом Винером дружил. Есть шесть критериев разумности системы, но нигде не сказано, из чего она должна состоять. Из клеток или там из транзисторов. Система, и все тут. Таракан, например, он не умней лесного ореха. А если взять всех тараканов как Целое? Как систему?
Не торопитесь с ответом. Система может проявить эмерджентность, ну в смысле свойства, которых у ее составных частей не было и быть не могло.
То есть? Неужели? Правильно. Разумность проявлять. Мы все ищем, ищем разум на краю галактики, а он — очень может быть — буквально рядом. В — прости, господи — в тараканьем сообществе.
Так оно — не поверите! — и оказалось. Не ахти какой разум, конечно, но есть, есть, сукин сын.
Я не считаю себя гением, я лишь звено в цепочке тех, благодаря кому движется вперед Мысль. Если разум есть, как ему проявить себя? Я всего лишь дал ему возможность. Орган речи, так сказать.
