– Я всё ему рассказала! – с ходу выдала она подругам, вернувшись со своей первой в жизни исповеди. Выдала и выдохнула, как будто тяпнула рюмаху.
– Всё-о-о? – не поверили Светлана Васильевна и Наталья Васильевна.
– Всё, – кивнула Людмила Васильевна и сделала еще один выдох, более короткий.
– И «Хижину дяди Тома»?
Людмила Васильевна молча кивнула.
– А он что?
– Даже бровью не повел.
– И про страшненького сказала? – Страшненьким женщины называли того негритеночка, которого Людмиле Васильевне пришлось оставить в роддоме.
– Сказала.
– А он что?
– Похвалил.
– Похвалил? – не поверили подруги. – За что?
– За то, что аборт не сделала.
Светлана Васильевна и Наталья Васильевна растерянно переглянулись: не верить сестре они не могли, но и поверить в то, что мужчина, будь он даже монах, так прореагирует на подобную тайну тайной женской жизни, было невозможно.
А на следующий день, запрокидывая голову и закрывая глаза, как делала всегда, рассказывая о своих любовных похождениях, Людмила Васильевна делилась впечатлениями, полученными до причастия, во время его и после оного, и вновь Светлана Васильевна и Наталья Васильевна озадаченно переглянулись. Быстро освоившись в церковной жизни, Людмила Васильевна уговорила своего Шалаумова венчаться, после чего рассказывала совершенно удивительные вещи о метаморфозах, произошедших в семейной жизни после совершения таинства, особенно в интимной ее части, при этом называя своего Шалаумова Гендусиком, Дусиком и еще Сладким Дусенком.
Спустя пару-тройку месяцев, когда восторги Людмилы Васильевны стали остывать, и Дусик вновь сделался Шалаумовым, никогда, даже в сильные морозы, не покрывавшая головы Наталья Васильевна подвязала вдруг под подбородком синенький скромный платочек и решительно ступила на проторенную подругой ведущую к храму дорогу. Придя после первого причастия на работу, Наталья Васильевна не стала ни с кем делиться своими не только впечатлениями, но и мыслями, которые, судя по сосредоточенному взгляду, несомненно, образовались в ее стальной головке. Однако на вопросы отвечала благожелательно, причем голосом мягким и теплым, тогда как обычно он звучал жестко и холодно. Верная себе, Наталья Васильевна предпочла не говорить, а действовать – жить православной жизнью, расписанной сверху по дням и часам, с множеством обязательных ограничений. Так, по средам и пятницам она не прикасалась к мясомолочным продуктам, достойно выдержала Успенский пост, когда даже рыбы нельзя, не ропща, как Людмила Васильевна, на то, что в современной жизни это просто невозможно.
Спица не уговаривала Спицына венчаться – взяла его за шкирку, и совершилось великое таинство. Правда, каким-нибудь Колюсиком муж после этого не стал, а как был Нехорошевым, так Нехорошевым и остался, и ни о каком благотворном влиянии произошедшего на интимную сторону жизни в кругу сестер речи на этот раз не велись, а в ответ на шутливый, но прямой вопрос Светланы Васильевны Наталья Васильевна посмотрела на нее удивленно и укоризненно и промолчала, но так промолчала, что Светлана Васильевна покраснела и больше не спрашивала.
Вполне вероятно, окажись Светлана Васильевна крещеной, несомненный среди сестер лидер, она первой пришла бы в храм, но в том-то и дело, что крещеной Светлана Васильевна не была, и вот – решила Светлана Васильевна креститься. Не то чтобы завидки взяли, и не то чтобы пыталась она так приблизиться к таинственному монаху, который при максимально возможном к нему приближении оказался не таким уж таинственным – скорее загадочным, просто ясно стало: нельзя больше оставаться некрещеной. И придя в одно прекрасное утро на работу, прямо с порога объявила, громко и звонко, с веселым отчаянием в голосе:
– Всё, девочки, крещусь!
К этому следует добавить, что ни Людмила Васильевна, ни Наталья Васильевна никакой религиозной агитации в ее адрес не вели, потому как хорошо знали свою подругу, которую особо не поагитируешь, и если она сама чего не захочет, никто не заставит ее это сделать. Но решение было ожидаемым, в русле развития нашего общества, и воспринято подругами буквально на ура.
– Ура! – закричали хором Людмила Васильевна и Наталья Васильевна, и кинулись Светлану Васильевну обнимать и целовать, и, не успокоившись, откупорили бутылочку «Советского полусладкого», хранившегося в шкафу для такого вот торжественного случая. Дальше начались заботы и хлопоты: разучивание Символа веры (как оказалось, «Отче наш» Светлана Васильевна откуда-то почти знала), чтение православных брошюр, изданных специально для крещаемых, шилась на заказ шелковая крестильная рубашечка с кружевной вставочкой на груди в виде крестика, а сам крестик – золотой, конечно, на длинной золотой цепочке долго и тщательно выбирался и примерялся из огромного количества имевшихся в наличии в К-ском ювелирном магазине «Голден ворлд», пока не был выбран и всеми тремя сестрами одобрен самый красивый и едва ли не самый дорогой. Но то были хлопоты приятные и радостные, однако имелись и неприятные, радости не сулившие, а именно – объяснение с мужем.
Сын заведующего кафедрой политэкономии, научного коммунизма и атеизма Чебоксарского государственного университета, полковник внутренних войск Марат Марксэнович Челубеев сам себя называл атеистом в законе и с насмешливым презрением относился к наблюдаемому вокруг, как он говорил, «запоздалому всплеску мракобесия». К его наследственным глубоко укоренившимся убеждениям примешивались и личные мотивы – зачастившие в зону монахи были из «Пионерки», это они фактически обобрали его до нитки, выгнали из законного, любовно обустроенного гнезда, а теперь и здесь не давали житья.
Всё это Светлана Васильевна прекрасно знала и тем не менее не очень опасалась за исход дела. Прожив неразлучно почти четверть века, сделавшись два как одно, в главном Челубеевы оставались свободными. Это никогда вслух не формулировалось, но всегда в семейной жизни присутствовало – каждый из них имел право на большой и значительный поступок, и другой не мог этому воспротивиться, а если бы даже и воспротивился, это ничего бы не изменило. То не было праздное своеволие избалованной жизнью парочки, но свобода воли двух сильных, знающих себе цену людей. Никто из них не только не злоупотреблял этим своим правом, но и не употреблял, теперь же пришло время им воспользоваться. Так что не за исход дела беспокоилась будущая православная христианка, а за последствия, не за себя боялась, а понятно за кого, и беспокойство и страх эти выражались в одной часто повторяемой Светланой Васильевной фразе: «Боюсь, как бы он не ушел в себя». Чужой человек наверняка не понял бы, что это значит и почему нужно этого бояться, но Людмила Васильевна и Наталья Васильевна чужими не были и, слыша из уст подруги такие слова, хмурились, понимая, что это едва ли не самое страшное из всего, что может с случиться с законным супругом.
Но, несмотря на все эти опасения и страхи, несмотря ни на что – крещение должно было состояться, а значит, должен был состояться разговор с Челубеевым.
И разговор состоялся…
Накормив вечером мужа его любимыми домашними пельменями и дождавшись, когда, сидя в кресле перед телевизором, он начнет сладко задремывать, Светлана Васильевна неслышно подошла сзади, мягко поцеловала родную облетевшую макушку и негромко, но уверенно объявила о своем решении:
– Маратик, я хочу креститься.
Челубеев встрепенулся, как задремавший у кормушки старый конь, которого беспричинно хлестанули вдруг вожжами по расслабленному крупу, и чуть не вздыбился от такой неожиданности, но, опамятовавшись, мгновенно оценив происходящее, вновь обмяк, прикрыл веки и пробормотал равнодушно:
– Хочешь – крестись…
Светлана Васильевна замерла – на ее глазах начинало происходить то, чего она больше всего опасалась. Подобное было уже однажды, когда Светлана Васильевна засиделась ночью в парке на скамейке – Челубеев ушел тогда в себя на несколько месяцев, и ей стоило огромного труда вывести мужа из этого губительного для семейной жизни состояния. Надо было срочно его встряхнуть, и, ни секунды не медля, Светлана Васильевна принялась за дело.
– А ты что, против? – спросила она с насмешливым вызовом.
– Я? – удивился Челубеев, как бы вспоминая о собственном существовании. – Да нет… Я же сказал: хочешь – крестись. – И вновь закрыл глаза и попытался устроиться поудобнее, чтобы продлить сладкую дрему.
Провокация не удалась, но Светлана Васильевна не думала отчаиваться. Не раз и не два она прокручивала этот разговор в своей голове, словно записывая на магнитофонную ленту, стирала, возвращалась к началу и снова записывала, причем там был не только ее выверенный текст, но и Марата Марксэновича растерянные слова. Остановив ленту, она вновь нажала ход, вышла вперед, загораживая собой телевизор, и, поведя красивыми с ямочками на локтях руками, проговорила обиженно и капризно:
