— Не шарахайся от него, Рита, он уже не опасен. Теперь ему от нас никуда не деться — ведь это благодаря ему мы взорвали фабрику.
— Все равно он мне противен, — упрямо заявила Рипсимэ. — Видел бы ты его, когда я была одна. Он ведь был уверен, что вы не вернетесь, и так радовался этому! Не человек, а ядовитая змея!
— Ничего, теперь у него вырвали зубы, — успокоил ее Корсаков. Взглянув через зеркало в лицо Рипсимэ, он озабоченно спросил: — Что-то ты приуныла — устала или плохо себя чувствуешь?
— Я думаю о том, сколько невинных людей погибло на этой фабрике, — призналась Рипсимэ. — Неужели обязательно было ее взрывать, — может быть, стоило пожаловаться властям?
— Должен тебя огорчить — власти с ними заодно. Подумай о том, сколько народу погубили бы эти невинные люди, если бы я дал им довести их дело до конца. Наркотиками с этой фабрики можно было бы завалить полмира.
— Но многие, наверное, не знали, что здесь собираются производить, — не сдавалась Рипсимэ.
— Что же, прикажешь вести с ними разъяснительную работу? — поинтересовался Корсаков. — Тогда покойников было бы меньше — только я и ты со мной за компанию. Умирать стали бы потом, когда эти невинные достроили бы фабрику и погнали бы наркотики в Европу. Но поверь мне: если тут и были такие идиоты, которые не знали, что к чему, то это только оттого, что они и не хотели ничего знать. Я не могу назвать их невинными. Те, что сознательно шли на все ради денег, мне даже как-то симпатичнее.
Машина запрыгала на ухабах, и Корсаков прервал разговор, сосредоточив внимание на дороге. Рипсимэ наклонилась к его уху и произнесла:
— Не сердись, я не хотела тебя обидеть. Конечно, ты лучше знаешь, что делаешь. Я слышала, будто европейские женщины любят поучать своих мужей, но я считаю, что это глупо. Ты не сердишься?
— Конечно, нет, — сказал Корсаков, похлопав ее по руке. — Было бы хуже, если бы ты промолчала.
Корсаков вспомнил о вертолете, услышав в вышине удаляющийся стрекот мотора. Видимо, услышала его и Рипсимэ, потому что сказала:
— Этот человек, который едет с нами, — он перестал приставать ко мне только тогда, когда на смену вам пришла новая группа солдат. Они приехали, отдохнули один день и ушли на задание, — тогда он опять взялся за свое, но на следующий день пришел ты. А на задание они улетели на вертолете.
— Вот как, — хмыкнул Корсаков. «Уже не тот ли это вертолет», — пронеслось у него в голове. Он прибавил газу. Двигатель на пониженной передаче громко ревел, джип погромыхивал на ухабах и камнях, за дорогой приходилось следить в оба, и разговор им пришлось прекратить. Корсаков не сердился на Рипсимэ, но ее слова навели его на мрачные мысли. Он знал, что самое важное в жизни человека — это смерть, и потому нет ничего хуже и горше бессмысленной смерти, к которой вдобавок человекле успел приготовиться. Скольких людей он обрек на такую смерть сегодня? Он вспомнил слова Горного Старца о «любимце смерти». «Старичок хоть и мелковат для своей должности, но не глуп, — усмехнулся Корсаков, бросая машину в объезд скатившегося с горы валуна. — Если смотреть на смерть так же, как он, то придется сделать вывод: любовь смерти, как и любовь женщины, можно употреблять во зло, но не бесконечно: рано или поздно терпение смерти иссякнет, и тогда она отомстит, как разъяренная женщина». Легкость в душе у Корсакова бесследно исчезла, уступив место все сгущавшемуся тягостному предчувствию. Джип вперевалку полз по пустынной тропе, справа от которой под невысоким откосом белели россыпи камней, обозначая русло пересохшего потока. По обе стороны тянулись выщербленные ветром и поросшие по уступам колючими кустами стены ущелья. Ближнюю стену, ту, что тянулась по левую руку от Корсакова, освещал безмятежный солнечный свет. Ветер порывисто проносился вдоль ущелья, ероша кусты на откосах и заставляя Рипсимэ щуриться и прикрывать глаза рукой. Горные стены постепенно понижались, и солнце все смелее вторгалось в ущелье, заливая мягким послеполуденным светом и тропу, и пересохшее русло, камни которого под его лучами становились слепяще-белыми. Однако весь этот мирный вид казался Корсакову лишь вкрадчивой улыбкой притаившейся смерти. Он поминутно отрывал взгляд от дорожных колдобин и всматривался в уступы и расщелины гор. Однако ухабы узкой тропы вновь притягивали к ceбe его глаза, угрожая свалить джип под откос. Судорожно вцепившись в руль, он с тоской чувствовал свою беззащитность.
Но он все же успел выстрелить первым. Человек в широких афганских одеждах и плоской шапочке выронил гранатомет, из которого целился, наклонился над краем горного уступа и со сдавленным воплем полетел вниз. Когда его тело глухо шмякнулось на придорожные камни, за кормой джипа раздался рвущий барабанные перепонки треск разрыва, и в тот же миг вспышка магнием сверкнула прямо перед глазами Корсакова. Мелькнула сорванная крыша капота, осколки ветрового стекла бешено хлестнули Корсакова по лицу, джип приподняло над дорогой, и Корсаков почувствовал себя летящим в пустоте. Перед его глазами стремительно пронеслись по дуге обрыв, гребень гор, небо, слепящее солнце, и затем он со страшной силой ударился всем телом о нестерпимо твердые камни. Он успел почувствовать только сотрясение, но не боль, потому что тьма мгновенно охватила его мозг.
Он не знал, сколько прошло времени до того, как он пришел в себя. Он вдруг начал слышать разговоры и смех и сквозь радужные пятна в глазах увидел перед собой неровную шеренгу людей в широких домотканых одеждах и плоских нуристанских шапочках. У каждого из них через плечо был переброшен ремень автомата, и правая рука небрежно лежала на оружии. У некоторых из-за спины торчал либо ствол пулемета, либо гранатомет с уже вставленной в ствол конической гранатой. Люди разглядывали Корсакова и смеялись, скаля сахарные зубы. До его сознания донесся обрывок фразы: «Думал, что может сбежать от нас...» Корсаков чуть пошевелился и невольно застонал от неожиданно сильной боли. Все тело его ломило, голова, казалось, собиралась лопнуть. Внезапно Корсакова пронзила мысль о Рипеимэ. Он рывком приподнялся, испустив громкий стон, и краем глаза успел заметить, что под откосом уже догорает перевернутый джип, а сам он лежит метрах в десяти от откоса, на камнях речного
русла. Заметив его движение, один из стоявших над ним вооруженных людей несильно ткнул его в плечо ногой, обутой в разбитую кроссовку. Он хотел только заставить Корсакова лечь, но рука у того неловко подломилась, он вновь ударился затылком о камни и погрузился во мрак бесчувствия.
Из забытья он возвращался с усилием, судорожными толчками, как обессилевший пловец, вырывающийся на поверхность, чтобы сделать поспешный вдох, и тут же вновь погружающийся в глубину. Сквозь пелену, обволакивавшую его сознание, до Корсакова доносились выстрелы, разрывы, крики, но ничто в нем не откликалось на эти звуки. Затем наступал черед следующего погружения в толщу мрака, и вновь какая-то сила заставляла Корсакова стремиться к поверхности — независимо от того, чем встретит его явь. Наконец он достаточно пришел в себя для того, чтобы попробовать пошевелить пальцами рук, руками, ногами и обнаружить, что тело хотя и мучительно болит, но все-таки слушается его. После этого он разлепил тяжелые веки и, не поднимая головы, осторожно осмотрелся по сторонам. Те звуки, которые он слышал в своем полузабытьи, не казались ему вполне реальными, но теперь он убедился в том, что слух его не обманул. Низариты, перехватившие джип, — а Корсаков не сомневался, что это сделали именно низариты, — теперь уже не потешались над его беспомощным видом: их тела бесформенными грудами валялись вдоль речного русла, темнея на белых камнях. Белые наносы были исклеваны неглубокими, обведенными копотью воронками от гранатометных разрывов. По-видимому, те, кто напал на низаритов, сумели незаметно снять их дозоры на гребне гор и, пробравшись по боковым расщелинам, получили возможность расстрелять сверху противника, торжествующего победу. На взгляд Корсакова, это было проделано весьма профессионально: хотя длительность боя он, находясь в полубессознательном состоянии, оценить не мог, однако, судя по позам убитых, по неиспользованным зарядам в трубах гранатометов и по отсутствию стреляных гильз рядом с мертвецами, низариты не успели ни подыскать себе укрытий, ни оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Корсаков начал было лихорадочно размышлять о том, кто и с какой целью мог так успешно напасть на низаритов, но додумать ему не удалось: послышался хруст шагов по камням, и над ним, заслоняя солнце, выросла высокая фигура в камуфляжной форме и в полной рейдовой амуниции. Присев на корточки, подошедший спросил вполголоса:
— Ну что, браток, очухался?
Корсаков открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг осознал: вопрос был задан по-русски. Ему показалось, что он галлюцинирует, и от этой мысли в голове у него и впрямь все поплыло. Тем не менее усилием воли он удержался от падения в беспамятство и ответил по-английски:
