– Чего там разбираться-то… – Гонта развернул лист, тряхнул его, и молочно-белое поле мгновенно покрылось текстом. – Нечего разбираться, вот, тут написано… Соответствует сроку беременности шесть-семь недель…
Гонта вдруг всхлипнул и отвернулся.
– У-у, какие мы нежные, – протянул Майзель, но голос у него предательски подпустил петуха в самом неподходящем месте. – Какие мы чувствительные. Вот уж не ожидал от тебя, братец…
– А вот… Старый стал… – Гонта взял себя в руки, выпрямился. – Указания?
– Разрешаю меня обнять и…
Договорить он не успел, – Богушек шагнул к Майзелю и так сдавил его в объятиях, что захрустели кости. Отпустив его, Гонта посмотрел на Елену, наблюдавшую за этой сценой широко распахнутыми, все еще полными слез глазами, потом опять на Майзеля:
– Мылодрама, твою мать, Дракон… Ненавижу мылодрамы… Чтоб ни шагу без охраны… Оба… Если… задушу обоих… Поняли?! Елена… К тебе это особо относится… чтобы все мне было в цвет… поняли?!
– Поняли, – кивнул Майзель. – Спасибо, братец. Ты, главное, не нервничай. Все в порядке.
– Да… Не буду. Все, Дракон. Мне работать…
– Иди, иди, дружище…
Двери за Гонтой закрылись. Майзель посмотрел на Елену, погрозил ей пальцем и вдруг расхохотался. Замолчав так же неожиданно, он вскочил и несколько раз пронесся по палате туда и обратно. Елена с ужасом следила за его полетом. Он остановился на полном скаку и с размаху, так, что матрац жалобно пискнул, уселся опять рядом с Еленой:
– Собственно говоря, а почему нет? Если у Вацлава исчезла опухоль… Знаешь, есть такая еврейская молитва… Я не ручаюсь за точность перевода, но смысл прост… Благословен Всевышний, по своей воле открывающий и закрывающий все проходы и отверстия в наших телах вовремя, как положено согласно замыслу творения, ибо, если закроются или откроются, когда не следует, то невозможно будет стоять перед Творцом… – Он снова погрозил Елене пальцем и засмеялся опять, – на этот раз тихо. – Дорогая, ты слышала, что сказала пани доктор. Ты ведь не собираешься делать никаких глупостей, правда?
– Нет, Дракончик…
– И мы будем все эти девять – или сколько там уже осталось – месяцев жрать в три горла фрукты с овощами и гулять на свежем воздухе, как сумасшедшие. С Сонечкой вместе. Поняла?
– Да, Дракончик…
– И ты будешь уплетать творог с молоком за обе щеки, слушать спокойную классическую музыку, рассказывать малышу в животе исключительно добрые сказки и получать одни сплошные положительные эмоции. Никакой работы, никаких командировок, никаких стрессов. Никаких сигарет! Поняла?
– Да, Дракончик… – Елена всхлипнула и поднесла насквозь промокшую салфетку к лицу. Как у всех тонкокожих женщин, от слез у нее мгновенно припухали веки и краснели крылья носа. – Да, Дракончик… А если это малышка?
– Да какая, на хрен, разница?!?
– Да, Дракончик…
– Да что ты заладила, ей-богу, – «да, Дракончик, нет, Дракончик»?!? – он отобрал у нее мокрый платок и швырнул его за спину. – Ты понимаешь вообще, что произошло?!
– Нет, Дракончик… Ой…
– Так. Завтра – полное обследование. А сейчас поехали домой.
– Нет. Я останусь с Сонечкой.
– Сонечка спит. По крайней мере, до утра. Пожалуйста, Елена.
– Это там случилось. Там, в горах… Помнишь?
– Помню.
– Дракончик…
– Что?
– Ты меня отмазал, да?
– Что?!
– Марта сказала… Тогда еще… Так и сказала – он тебя отмажет… и с Богом добазарится… Откуда она знала, Дракончик?!
– Я не знаю. Я ничего такого не делал. Я просто тебя любил. Я люблю тебя, елочка-иголочка… Ты даже не представляешь себе… Что? Что ты, мой ангел? О, нет, пожалуйста, только не это! Ну, Елочка, ну все же уже хорошо, ну что ты, родная моя птичка, не плачь, не плачь…
– Ты сказал… Ты наконец-то это сказал… Боже, вот что должно было случиться, чтобы ты это сказал…
Он прижимал ее к себе, целовал ее мокрое от слез лицо, в которое никогда не мог наглядеться… Сначала я решил, что этого уже никогда не будет с нами, думал он. Потом я думал, что я тебя потерял… Господи, если бы я тебя потерял…
– Нет. Я люблю тебя не потому, что это случилось. Это случилось потому, что я тебя люблю…
Он влетел во дворец, как ураган. Гвардейцы только и успели, что раскрыть ему двери, иначе он, не задумываясь, сорвал бы их с петель:
– Все вон! Величества, высочества, ахой…
Вацлав, Марина и младшие дети ужинали. При виде всклокоченного Майзеля они так и застыли с вилками у ртов. Первым опомнился король:
– Ты что? Что-то случилось? С Сонечкой что-то?! Дети, идите к себе, нам нужно поговорить…
Майзель дождался, пока воспитательница уведет девочек, и плюхнулся в кресло. Марина и Вацлав смотрели на него с нарастающей тревогой, – таким они еще никогда его не видели. Даже когда чуть не началось…
– Говори давай! – рявкнул Вацлав.
– Елена… Елена беременна.
– Срань Господня, – крякнул Вацлав и перекрестился.
– Пресвятая Дева Мария, – прошептала Марина и тоже осенила себя крестным знамением. – Господи, Данечку, счастье-то какое…
– Да погоди ты причитать, – поморщился Вацлав. – Это точно?
– Угу.
– Сколько?!
– Два месяца. Почти…
– Значит, когда она в Минск…
– Она не знала.
– Ну, еще бы…
– Она в самом деле не знала.
– У нее так давно ничего не было, Вацек, – тихо проговорила Марина. – Она действительно могла просто не понять…
– Так женись, обормот!!!
– Вацек, перестань, – к Марине полностью вернулось самообладание. – Где она?
– Дома…
– Вацек, прикажи отвезти меня туда. Вы пообщайтесь, а я побуду с ней. – Она повернулась к Майзелю: – Ты как посмел ее сейчас одну оставить, шлимазл [71] ?!
– Я… Откуда ты это слово знаешь?!.
– А, – Марина махнула рукой, – мужчины. Что с вас взять… Только и умеете, что политикой заниматься. Вацек, я поехала. Проследи, чтобы девочки вовремя легли!
– Ну? – сказал Вацлав, когда Марина умчалась. – Чего делать-то собираешься, герой-любовник?
– Величество…
– Да я уже сколько лет как величество. Ты-то?!.
– Да не знаю я!!! – рявкнул Майзель.
– Чего ты не знаешь?! – рявкнул в ответ король. – Вам что, по шестнадцать лет?! Что за мать твою так?!
– Величество, чего ты разорался?! Ты думаешь, я не понимаю…
– А ты думаешь, я не понимаю?!? Сейчас начнется вся эта свистопляска с этим, как его называют, – Вацлав досадливо пощелкал пальцами в воздухе. – Как, черт подери, называется это процедура объевреивания?!
– Гиюр. Не будет никакого гиюра, величество…
– А, все едино… Вырубит тебя из работы черт знает насколько! Столько дел, Данек, столько дел, все только начинается… И малышка… Твою мать, Дракон… Я тебя просил поработать с интеллигенцией. А ты взял – и, шутка сказать – совесть нации обрюхатил…
– Величество, я тебе насую сейчас в бубен, – тихо и проникновенно сказал Майзель.
– Получишь сдачи, – Вацлав вдруг сжал его плечо и совершенно другим тоном сказал: – Боже Всемогущий, Данек, милый мой друг… Это так… Она – как душа этой земли… И ты… Господи Иисусе, как я рад, дружище…
И поднялся:
– Поехали к тебе, там договорим. Я среди челяди вообще не могу думать.
Майзель посмотрел на него растерянно:
– А как…
– Да найдется, кому за детьми присмотреть… Ты же говорил, что у нее проблемы по женской части…
– Ну, кончились, значит…
– Ага! И начались у нас! Нет, я на самом деле за тебя рад. Правда. Это же первый раз с тобой?
– Величество…
– Ничего, дружище. Лиха беда начало. И надо всю эту свистопляску заканчивать как можно быстрее, у нас просто куча работы, авгиевы конюшни. Марина займется этим… А я… Буду крестным, если позволишь. Да шучу, шучу, не смотри на меня так!
– Солдафон… А еще великий монарх называется…
– Все, поехали!
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». МАЙ
Они застали Марину на кухне. Елена так устала, что уснула.
– А… Явились, братцы-кролики, – Марина что-то колдовала у мойки, – кажется, мыла фрукты. – Ну, садитесь, будем царскую думу думать, боярский совет держать…
– Надо сообщить Его Святейшеству, – сказал Вацлав, впиваясь крепкими зубами в яблоко.
– При чем здесь понтифик? – удивилась Марина.
– Как это при чем? От него человек уходит, к Ребе приходит…
– Ах, Господи… Этот момент я совершенно упустила из виду…
– А, – махнул рукой король, явно передразнивая жену, – женщины. Что с вас взять…
– Я смотрю, вы тут уже без меня меня женили, – проворчал Майзель. – Надо еще и у Елены спросить. Я, между прочим, совершенно не уверен, что идея с браком придется ей по душе…
Марина посмотрела на Майзеля и улыбнулась:
– Господи Боже мой, Данечку. Какой же ты невозможный дурак… Она же любит тебя совершенно без памяти… Ты что, не понимаешь?
– Понимаю, – буркнул Майзель, посмотрев на Марину. – Самое смешное, что я ее тоже… Это бред какой-то…
