«Давай простимся со старым годом и примиримся с его уходом. И дождь, и листья давай забудем и убиваться по ним не будем. Давай простимся с тем днем печальным, таким далеким, таким случайным! С тем днем, в который не возвратимся, давай простимся, давай простимся!»
Больше ты мне не писала.
Вчера я еще слишком плохо знал женщин, чтобы понять причину твоего внезапно наступившего молчания. Только потом, в последующие восемь лет, я кое-что понял и узнал. В частности, выяснилось, что поступки женщин, особенно в любовных делах, никогда не являются результатом длительного размышления. Они так же необъяснимы, как законы тяготения, и точно также безошибочны. Возлюбленная ведет себя подобно небесному телу и может превратиться то в падающую звезду, вспыхивающую пламенем любви, то в холодную комету, улетающую черт знает куда, в глубины космоса.
Объяснить своей траектории она не может…
Я догадывалась, что они переписываются. Я даже могла определить, когда Алик получал очередное письмо. Он становился грустным, рассеянным и часто смотрел в окно, будто хотел там кого-то увидеть. Я по-прежнему не упоминала об этой истории и ни разу не заглянула в письма, хотя Алик был довольно небрежен и плохо скрывал тайну. Порой мне попадались полосатенькие авиаконверты.
Уже зима наступила, приближался Новый год, а улучшения не наступало. Я купила елку и нарядила ее с дочкой. К нам пришли друзья и привели своих детей. Алик был Дедом Морозом. Он очень весело играл свою роль, танцевал с детьми и дарил им подарки. Наверное, никто, кроме меня, не заметил, что с нами была половинка Алика, а может быть, и меньше. Только я замечала, как вдруг мгновенно менялось его лицо в те моменты, когда дети отпускали его. Улыбка слетала, а на лице появлялось равнодушно-усталое выражение.
Я понимала, что ему трудно веселиться. Но и мне было нелегко.
Новый год — это всегда какой-то рубеж. Всегда надеешься, что после его встречи все станет по-другому. Вот и я ждала, что у Алика наступит выздоровление. Я уже давно относилась к этому как к болезни.
Но в январе стало еще хуже. Алик стал беспокойным и раздражительным. Домой приходил поздно. Терпеть мне становилось все труднее, но я терпела и все еще искала выхода. Я стала размышлять, почему с ним произошла перемена. Может быть, она снова приехала, и они увиделись? Конечно! Ведь она поступала в академию, кажется, на заочный искусствоведческий… Я не знала, поступила ли она, но если поступила, то в январе у них сессия. Странно, что я не подумала об этом раньше.
Мне стало все ясно, и мое терпение как рукой сняло. Напрасно я уговаривала себя успокоиться. Я не находила себе места. Одна мысль, что вот сейчас они встречаются, вызывала во мне бешеную ненависть. После приступа злости и тоски были слезы. Я высохла за две недели и почернела. Но я ничего не говорила Алику. Когда он приходил, я пряталась в кухне, чтобы не видеть его лица. Я боялась его увидеть. Мне казалось, что я прочитаю на его лице все.
Так продолжалось почти месяц. Положение стало невыносимым. Я уже думала за трех человек сразу: за себя, за Алика и за нее. Я решала задачу с тремя неизвестными, потому что я тоже была неизвестной. Я не знала, что могу выкинуть в таком состоянии.
За нее я думала так. Она сдала сессию, сейчас у нее каникулы. Почему бы не провести их с Аликом? За это время она сможет убедиться в его чувствах. Она поверит ему, потому что это у него по-настоящему. И она поймет, что с нею он будет счастлив.
За Алика у меня были путаные мысли. Что делать? Как сказать Ирине, то есть мне? Неужели развод? Что будет с дочкой?
У меня душа разрывалась за Алика.
А моя душа просто болела. Было так тяжело, что я оглохла и перестала слышать на какое-то время. Наверное, это было торможение нервной системы. Но я правда временами ничего не слышала.
И вот в последний день января — я хорошо запомнила — Алик пришел поздно, разделся и сразу лег в постель. Я пришла из кухни и посмотрела на него. Он лежал и смотрел в потолок. На лице у него было какое-то жестокое выражение. И я не выдержала.
— Слушай меня! — закричала я. — Встань! Не молчи, я не могу больше! Сделай что-нибудь, уйди, повесься, утопись! Я не могу больше, не мучай меня…
Он только повернул ко мне голову.
— Она здесь? — спросила я. Первый раз за полгода я упомянула ее.
— Нет ее здесь, Ириша, нет… — глухо сказал он.
…В коридорах Академии художеств я казался себе начинающим сыщиком, расследующим не слишком сложное дело. Начинающие сыщики, должно быть, очень самоуверенный народ. Дело оказалось сложным.
Я нашел деканат и доску объявлений с ним рядом, где были вывешены списки групп заочников. Твоя фамилия значилась в третьей группе, расписание зачетов и экзаменов находилось тут же, и я, довольный ходом следствия, направился в аудиторию, где ты, согласно расписанию, сдавала зачет по рисунку. Я уже приготовил несколько возмущенных фраз: почему ты перестала писать, как ты могла приехать, не предупредив, и тому подобное. После этих вопросов было подготовлено милостивое и легкое прощение, а дальше… Господи, как я ждал этого «дальше»!
Впрочем, никакого «дальше» тогда не было. Оно наступило только сегодня и совсем по-иному.
В аудитории рисовали гипсовую античную голову. Я сразу догадался, что это именно античная голова, поскольку она с олимпийским равнодушием смотрела на студентов слепыми выпуклыми глазами. Молодые люди рисовали голову с подлинным вдохновением. Преподаватель курил в углу. Я остановился в дверях и принялся искать тебя среди вынужденных любителей античности. Я уже забыл все возмущенные вопросы, я просто хотел тебя видеть и не находил.
Молодые люди потянулись к преподавателю с листами ватмана. Тот молниеносно ставил им оценки, не выпуская папиросы изо рта. Я тоже подошел и посмотрел через его плечо на список группы. Твоя фамилия была и здесь, но рядом с ней стояла знакомая со школьных лет буковка «н».
Буковка не сказала мне ничего нового, это «н» я уже обнаружил самостоятельно. «Ваш рисунок!» — сказал преподаватель, обернувшись ко мне. Я пробормотал что-то насчет того, что ищу свою сестру, и ткнул в твою фамилию пальцем. Преподаватель пожал плечами и посоветовал мне обратиться в деканат. «Знаем мы этих сестер!» — сказала его папироска, иронически покачивая погашенным кончиком.
В деканате со мной не хотели разговаривать. «А кто вы ей?» — «Брат». — «Братьям полагается такие вещи знать!» — «Я двоюродный брат», — глупо сказал я. «Ах, кузе-ен!» — пропела секретарша, заливаясь старательным смехом. Однако она все же сообщила, что ты сдала все задания и контрольные в срок, вызов на сессию тебе послан, а дальше ни слуху ни духу. «Может быть, она еще приедет», — высказала предположение секретарша.
Но вместо тебя в деканате через несколько дней появилась телеграмма, в которой ты просила академический отпуск «по семейным обстоятельствам».
«У нее нет семейных обстоятельств!» — сказал я секретарше. «Значит, появились», — уже сочувственно сказала она.
Тогда я ей не поверил…
Я ничего не понимала. Прежде всего я не понимала ее. Почему она так себя ведет? Ей достаточно было приехать и забрать его. Я это видела ясно.
Что я о ней знала? Почти ничего. Она закончила педагогический институт и работала учительницей в приморском городе. Еще она интересовалась искусством. Поэтому поступила на заочный в Академию. Жила она с родителями. Вот и все.
Я даже не могла представить себе ее лица. Она оставалась для меня девочкой с фотографии.
Но я чувствовала, что наступил решительный момент. Настало равновесие. Стрелка весов была ровно посередине, но так не могло долго продолжаться. Я стала испытывать ужасное желание увидеть ее.
Я не могла даже сказать, зачем мне нужно ее увидеть. Мне казалось, что достаточно на нее посмотреть и все станет ясно. А потом уже я подумала, что, может быть, с нею нужно поговорить. Я хотела ей сказать, что не нужно медлить.
И я решила поехать туда, чтобы привезти к ней моего мужа на тарелочке. Это все-таки был выход. Я не понимала, почему Алик не едет к ней. Не так уж это трудно.
Я посмотрела ее адрес у Алика в записной книжке. Там она была зашифрована инициалами, но я не знаю от кого. Во всяком случае, я нашла сразу.
Я что-то наплела Алику про командировку, и он поверил. Моя ложь была абсолютно неправдоподобной, потому что в то время у меня была преддипломная практика. Какие уж тут командировки! Но Алик все равно поверил. У него и в мыслях не было, что я могу на такое решиться. Он, наверное, думал, что в этой истории участвуют только он и она. Меня он не принимал во внимание.
Мне было очень боязно ехать. Но я взяла билет, оставила дочку Алику, села в поезд и поехала.
Я ехала целые сутки и все время с нею разговаривала мысленно.
