Организаторы еще некоторое время мучительно думали, потом собрались за круглым столом. Пили кофе литрами, курили не переставая.
– Недостаток «Концентрации» в том, что она не интерактивна, – заметил один.
– Интерактивность! Уже двадцать лет только про нее и талдычат.
– Нормально. Зрители обожают участвовать. Обожают, когда спрашивают их мнение.
– Ну и как сделать наше шоу интерактивным?
Повисла пауза.
– Да это же на поверхности! – воскликнул самый сообразительный. – Пусть публика поработает за надзирателей!
– Кнутом?
– Нет! Пусть выбирает сама, кого казнить.
– Интересно!
– Звонок за бешеные бабки?
– Нет, зачем? Пусть все идет через телетекст. Гораздо круче, когда зритель голосует с помощью пульта. Ему придется просто набрать три буквы и три цифры – лагерный номер того, кого он номинирует на выбывание.
– Гениально! Как в Древнем Риме, когда зрители в цирке опускали большой палец.
– У вас крыша едет! Активность будет нулевая. Никто не возьмет на себя убийство.
Все повернулись к тому, кто это сказал.
– На что спорим? – спросил кто-то.
Остальные покатились от хохота.
– «Концентрация» спасена, – объявил председательствующий и закрыл совещание.
Телезрителям объяснили новые правила, так чтобы было понятно даже полным кретинам. Ведущий с радостной улыбкой сообщил, что теперь «Концентрация» – это их передача.
– Отныне вы будете делать выбор сами. Вам решать, кто останется, а кто уйдет.
Употреблять слово «умрет» он старательно избегал.
Потом возник пульт во весь экран. Красные стрелочки указывали на кнопки, которые следует нажать, чтобы попасть в телетекст «Концентрации». Проще некуда, но поскольку существовало опасение, что поймут не все, то объяснение повторили еще раз. «Обидно будет, если ваш голос пропадет из-за технической ошибки», – сказал ведущий.
– Мы хотим уточнить, что, согласно демократической концепции нашей передачи, доступ в телетекст «Концентрации» бесплатный, – любезно заключил он.
Пресса кричала еще громче, чем когда шоу вышло на экран. «ПОСЛЕДНЯЯ НАХОДКА „КОНЦЕНТРАЦИИ“: НАДЗИРАТЕЛИ – ЭТО МЫ! – гласил заголовок влиятельной газеты. – МЫ ВСЕ ПАЛАЧИ!»
«ЗА КОГО НАС ПРИНИМАЮТ?» – повсеместно вопрошали СМИ.
Некий пламенный трибун высказался еще более пафосно, чем обычно. «Я взываю к достоинству и совести человечества, – написал он. – Да, оно пало невероятно низко, обеспечив успех самой безнравственной передаче в истории. Но перед лицом такого беспредела я ожидаю от вас – от нас – пробуждения чувства чести. Не голосуйте! Призываю бойкотировать если уж не саму передачу, то, по крайней мере, эту телебойню!»
Число не принявших участие в первом голосовании «Концентрации», в отличие от последних выборов в Европарламент, было близко к нулю, и некоторые политики заговорили о том, что впредь стоит подумать о замене избирательных урн телевизионными пультами.
Что до рейтинга «Концентрации», то он смел все предыдущие рекорды. Таковы цифры.
* * *
Утром, в день выхода в эфир измененной версии, заключенных построили, как обычно.
Надзирателей глубоко возмутило нововведение, из-за которого они лишились своей главной прерогативы, и только надзиратель Ленка согласилась проинформировать о нем узников.
– С сегодняшнего дня, кто выбывает, решают зрители – посредством голосования. Это, кажется, называется «демократия», не так ли?
Она усмехнулась, вытащила из выреза кофточки конверт, вскрыла его, как на вручении «Оскара», и прочитала:
– Публика выбрала ГПЮ-246 и ЙМБ-008.
Это были самые пожилые из заключенных.
– Не любят люди стариков, как я погляжу, – прокомментировала Ленка, осклабившись.
Панноника не верила своим ушам. Ухмылки надзирателя Ленки говорили в пользу того, что она все выдумала. Такого не может быть, это немыслимо. Ленке просто захотелось представить собственный выбор как результат всенародного голосования. Да, наверняка так оно и есть.
Труднее было найти объяснение поведению остальных надзирателей. Они хмуро стояли в стороне; Панноника предположила, что у них конфликт с Ленкой. Но настроение их не изменилось и днем, хотя надзирательница-эротоманка не появлялась на работах в тоннеле.
Особенно мрачной выглядела Здена.
На следующее утро никаких неясностей не осталось. Заключенные построились, надзиратель Марко даже не взглянул на них; он просто вытащил бумагу и сказал:
– Нашего мнения больше не спрашивают, поэтому не буду ломать комедию и изображать, будто осматриваю строй. Сегодня публика приговорила ААФ-167 и СЖЖ-214.
Это были две серенькие, неприметные девушки.
– Позволю себе счесть этот выбор спорным, – посетовал надзиратель. – Вот что получается, когда обращаются к неспециалистам. Суждение профессионалов – совсем другое дело, не правда ли? Впрочем, vox populi – vox Dei.[3]
Массовое участие зрителей в голосовании стало сигналом для всеобщей мобилизации СМИ. Все газеты, договорившись, поместили на первой полосе один и тот же заголовок: «ПРЕДЕЛ!» – и начали текст словами: «Мы его перешли».
Радио- и телеканалы ни о чем другом не говорили. Сатирические издания жаловались, что им нечего делать: по части комических ужастиков реальность оставила их позади навсегда. «Самое уморительное в этом кошмаре – негодование надзирателей, у которых отняли власть над жизнью заключенных, и теперь они глубокомысленно рассуждают о слабостях демократии», – прокомментировал один из юмористических журналов.
Результат медийной бури сказался незамедлительно: теперь «Концентрацию» смотрели просто все. Те, у кого не было телевизора, ходили смотреть к соседям, продолжая громко хвастаться, что они последний оплот нонконформизма и борьбы с телепомойкой. Однако, разглагольствуя о передаче, демонстрировали удивительное знание подробностей.
Это была настоящая пандемия.
* * *
Здена не на шутку испугалась. Пока приговоры выносили надзиратели, в ее власти было защитить Паннонику; теперь последнее слово принадлежало зрителям. Кто их знает, что они выкинут. Самым ненавистным в демократии, существование которой она только что обнаружила, было для нее именно это: непредсказуемость.
Она успокаивала себя, как умела: Паннонику все обожают, она муза передачи, героиня, красавица и т. д. Вряд ли зрители такие дураки, чтобы принести в жертву свою любимицу.
Первое голосование ее приободрило: если следствием нового подхода окажется планомерное устранение стариков, то Паннонике ничто не грозит. Второе голосование снова пробудило страх: девушек приговорили к смерти исключительно за их бесцветность. Конечно, Паннонику бесцветной не назовешь, но ведет она себя сдержанно, особенно в последнее время.
В общем, с такой дебильной публикой не знаешь, чего ждать. В середине дня, засовывая узнице в карман шоколад, надзирательница шепнула: «Сегодня ночью». Панноника кивнула.
В полночь девушки встретились.
– Ты обязательно должна как-то проявить себя, – сказала Здена. – Почему ты перестала выступать? Почему больше не обращаешься к публике?
– Вы же видели, какую пользу принесло мое обращение, – с горькой усмешкой ответила Панноника.
– Публику ты не перевоспитаешь, зато себя убережешь! Девушки, выбывшие сегодня утром, поплатились за то, что тушевались. Ты должна жить. Мир нуждается в тебе.
– А почему вы сами ничего не сделаете? Вы нисколько не утруждаетесь ради нас. Две недели назад я просила вас подумать, как нас спасти. И с тех пор все жду.
– У тебя намного больше возможностей, чем у меня. Люди от тебя без ума. А я никому не интересна.
– Но ведь, в конце концов, вы свободны, а я за решеткой! Вы придумали план побега?
– Я работаю над ним.
– Так поторопитесь, иначе мы все погибнем.
– Дело бы двигалось быстрее, если б ты была полюбезнее.
– Ясно, куда вы клоните.
– Ты хоть понимаешь, что требуешь невозможного? А что взамен? Ничего.
– Моя жизнь и жизнь моих товарищей – это вы называете «ничего»?
– Какая ты все-таки дура! Не так уж много я и прошу.
– Я думаю иначе.
– Идиотка слабоумная! Да ты не достойна жить!
– Что ж, можете радоваться. Я жить не буду, – сказала Панноника, повернулась и ушла.
До сих пор Здена восхищалась умом Панноники. Манера говорить, немногословность, умение удивить ответом свидетельствовали о ее недосягаемом превосходстве. И вдруг оказалось, что красавица глупа как пробка.
Предпочесть смерть! Она была в шоке. Все-таки жизнь стоит того, чтобы приложить ради нее некоторые усилия. И потом, она просит такую малость!
Здена подумала, что Панноника ведет себя как маркизы в романах, которых она, естественно, не читала: эти курицы трепетно берегут свое дурацкое целомудрие, не нужное никому, кроме них самих. Здена ни в грош не ставила такую писанину и даже не была уверена в ее существовании, просто выдуманный классиками мир казался ей настолько бредовым, что там вполне могли процветать подобные нравы.
