Здена подумала, что Панноника ведет себя как маркизы в романах, которых она, естественно, не читала: эти курицы трепетно берегут свое дурацкое целомудрие, не нужное никому, кроме них самих. Здена ни в грош не ставила такую писанину и даже не была уверена в ее существовании, просто выдуманный классиками мир казался ей настолько бредовым, что там вполне могли процветать подобные нравы.
«Ужаснее всего, что я ее все равно люблю. И она мне вроде еще больше нравится из-за этого. Столько церемониться, упираться из-за безделицы, которая ей ничего не стоит, вставать на дыбы, будто ее заставляют отдать на растерзание отца и мать, – а в результате меня тянет к ней так, что я просто подыхаю».
Ее захлестнула волна радости от остроты и силы желания, но тут же отхлынула при воспоминании о действительности: Панноника должна умереть, не завтра, так послезавтра. Самое прекрасное, самое чистое, самое возвышенное, самое чудесное порождение человечества погибнет в страшных муках на глазах у миллионов телезрителей.
Здена вдруг словно впервые осознала весь ужас положения.
И тогда она составила план, достойный высоты ее страсти. Теперь ей нужно было проникнуть в окружение Панноники.
Выбор ее пал на МДА-802. Она терпеть ее не могла, пока видела в ней потенциальную соперницу. Потом поняла, что ошиблась: МДА-802 испытывала лишь дружеские чувства к Паннонике, которая – о, несчастье! – не оставалась, похоже, равнодушной к любви ЭРЖ-327.
Она потихоньку сунула МДА-802 пузырек красной краски и прошептала:
– Изобрази, что ты сильно поранилась, быстро!
Сердце МДА-802 забилось с неистовой силой: надзирательница хочет тайком поговорить с ней. Неужели станет делать те же предложения, что и Паннонике? Если так, то уж она не упустит свой шанс. Она не испытывала ни малейшего влечения к Здене, но ради свободы готова была на все.
Она вылила на ладонь пузырек и громко закричала, подняв руку, чтоб всем было видно.
– Кровищи-то сколько! – сказала Здена. – Надо вести ее в санчасть.
И повела, ругая на чем свет стоит:
– Пораниться на стройке! Ну и тетеха!
Никто и опомниться не успел. Шито-крыто, они проскользнули не в медпункт, а в комнату Здены.
– Надо поговорить, – начала Здена. – Вы ведь большие подружки с СКЗ-114?
– Да.
– Так вот, это дружба в одни ворота. Она от вас кое-что скрывает, от тебя и от бригады.
– Это ее право.
– Еще бы! Она ведь понимает, чем рискует.
МДА-802 осторожно промолчала.
– Не сдаешь подругу, отлично, – продолжала надзирательница. – Зато она топит вас всех.
«Ловушка», – подумала МДА-802.
– Ты же знаешь, чего я хочу. Не бог весть что, правда? Если бы она согласилась, я с гарантией помогла бы бежать и ей, и всей бригаде, тебе в том числе. Но нет, мадемуазель не желает и, отказывая мне, отказывается спасти вас.
МДА-802 от бешенства чуть не лопнула. Ее распирало от ярости, которую хотелось обрушить на надзирательницу и на Паннонику в равной степени. Но прагматизм взял верх, она решила отложить гнев на потом и пошла ва-банк:
– Надзиратель Здена, я бы на месте СКЗ-114 вам не отказала.
Она дрожала с ног до головы.
Здена разинула рот, потом рассмеялась людоедским смехом:
– Я тебе нравлюсь, МДА-802?
– В общем, да, – пролепетала несчастная.
– И ты пойдешь на это бескорыстно?
– Нет.
– Вот как? – глумливо вознегодовала надзирательница. – И какова же цена?
– Как у СКЗ-114, – ответила та, чуть не плача.
– Ты в зеркало смотрелась? Умерь свой пыл, детка!
– Жизнь СКЗ-114 и моя, – решительно принялась торговаться узница.
– Смеешься? – рявкнула Здена.
– Ладно, только моя, – сдалась, помолчав, МДА-802.
– Чего захотела!
Тут МДА-802 опустилась до жалкой мольбы, которую осудят лишь те, кто ценит себя выше:
– Хлеба!
Здена зашлась от презрения и плюнула в нее.
– Меня от тебя тошнит! Не хочу тебя даже даром.
И вытолкала ее вон.
– Поди расскажи остальным, что узнала.
МДА-802 брела к тоннелю рыдая. Заключенные отнесли это на счет ее раны и болезненной процедуры в санчасти. Одна Панноника заподозрила неладное.
Она перехватила устремленный на нее взгляд МДА-802 и прочла в нем унижение и обиду. Ей показалось, что еще и ненависть.
В бессильном отчаянии Панноника помотала головой.
Вечером за столом все заметили, что на МДА-802 лица нет.
– Надзиратель Здена сделала вам больно? – спросил кто-то.
– Нет, – отвечала она, многозначительно глядя на Паннонику, которая правильно оценила ее взгляд.
– Говорите, – вздохнула Панноника, – скажите все, что у вас накипело.
– Может, лучше вы сами скажете?
– Нет. Вам явно надо выговориться.
Воцарилась тишина.
– Неловко даже говорить. Надзиратель Здена рассказала мне, что сделала Паннонике определенного рода предложение и в награду обещала устроить нам всем побег. А Панноника отказалась.
Все взоры обратились на Паннонику, которая сидела с непроницаемым лицом.
– И правильно поступила, – сказал ЭРЖ-327.
– Вы считаете? – спросила МДА-802.
– Да ей на нас плевать, – заявил мужчина, который так и не простил, что все над ним смеялись. – Плевать, что ее отказ – это приговор нам всем!
– Замолчите, грубиян, – подняла голос одна из женщин. – Панноника, я прекрасно вас понимаю. Мы все понимаем. Надзиратель Здена – жуткое существо, и каждому из здесь сидящих было бы противно даже думать о… об этом. Однако это вопрос жизни и смерти. Точка.
– Дешево же вы цените честь! – возмутился ЭРЖ-327.
– Разве не дело чести спасти нам жизнь? – возразила женщина. – Вот вы, ЭРЖ-327, влюблены в Паннонику. Думаете, мы этого не замечаем? Но надо действительно обезуметь от любви, чтобы предпочесть свою и нашу смерть часу времени наедине с надзирательницей Зденой. Мы тоже очень любим Паннонику и восхищаемся ею, но не намерены жертвовать жизнью ради ее стремления к чистоте.
Женщина умолкла. Она выразила общее мнение, и добавить было нечего.
– Да вы просто персонажи мопассановской «Пышки»! – взорвался ЭРЖ-327.
– Нет, – отозвалась МДА-802. – И вот доказательство: я сегодня предложила вместо Панноники себя, но Здена не захотела.
Панноника сидела опустив глаза.
– Почему вы молчите? – спросила МДА-802.
– Мне нечего сказать.
– Неправда. Мы знаем, что вы человек благородный. И хотим вас понять, – настаивала МДА-802.
Панноника, вздохнув, покачала головой.
– Все из-за того, что она женщина? – невинно спросил кто-то.
– Будь надзиратель Здена мужчиной, я бы вела себя точно так же, – отрезала девушка.
– Поверьте, мы нуждаемся в объяснениях, – сказала МДА-802.
– Вы их не получите, – ответила Панноника.
– Принцесса на горошине посылает нас на смерть! – выкрикнул все тот же мужчина.
Получилось слишком громко. Заключенные, сидевшие за другими столами, повернулись в их сторону.
Все сразу замолчали. Когда атмосфера чуть-чуть разрядилась, снова поднялся гомон.
– Вы ведете себя как побежденные, – сказала Панноника. – Никто из нас не умрет, и как раз потому, что я не сделаю ни одной уступки врагу.
На другой день, когда надзиратель зачитал листок с именами приговоренных, Панноника сделала два шага вперед, повернулась в ту сторону, где, как она полагала, находилась камера, и громко произнесла:
– Зрители, сегодня вечером проголосуйте за меня! Пусть при подсчете результатов там окажется не два имени, а одно! Пусть номер СКЗ-114 получит абсолютное большинство! Все вы, сколько вас есть, пали так низко, что смотрели и продолжаете смотреть эту гнуснейшую бесчеловечную передачу. Искупить вину вы сможете лишь тем, что завтра меня приговорите. Вы должны сделать это для меня!
Она вернулась в строй.
«Увы, как я и подозревала, она совершенно сумасшедшая», – вздохнула МДА-802.
«А мы-то надеялись, что она нас спасет», – подумала вся бригада.
Даже ЭРЖ-327 дрогнул: «Она великолепна. Но можно быть великолепной и ошибаться».
Здена была сражена.
Панноника провела день в безмятежном спокойствии.
* * *
СМИ взвыли, сообщения сыпались одно за другим, в оценках чувствовалась растерянность.
Один из вариантов, многократно повторенный, возобладал над массой противоречивых версий: «Она вообразила себя Христом».
Вечером во всех газетах прошла та же информация: «Заключенная Панноника выступила сегодня утром с обращением к публике и решительно потребовала от зрителей „Концентрации“ единогласно вынести ей смертный приговор. Она недвусмысленно объявила себя искупительной жертвой, сказав, что для публики это единственная цена прощения».
Радио и телевидение, не столь щепетильные, как печать, предположили, что Панноника подвинулась рассудком.
