Прочие таблички оставляли все то же странное ощущение: близко к вульгарности — но все-таки без нее. Мотылек, взлетающий над чашечкой цветка. Табун лошадей, каскадом несущихся вниз с горы. Щека и шея отвернувшейся женщины.
Все они просто обязаны были смотреться дешевкой. Пошлой и кустарной. Затрапезной, как самое унылое барахло на задворках блошиного рынка, изготовленное какой-нибудь несчастной толстухой, которой не на что больше рассчитывать, кроме как на раннюю смерть от запоя.
Но от них… От них просто захватывало дух.
И когда Джордж вдруг понял, что картинки не нарисованы, не высечены, не написаны маслом или акварелью, сердце его подпрыгнуло, а живот свело так, словно он проглотил воздушный шарик.
Эти картинки были выложены из перьев. Каждую табличку покрывали мириады каких-то немыслимых тоненьких перышек.
— Но это же… — начал Джордж, но не нашел нужных слов и просто повторил: — Это же…
— Они еще не закончены, я знаю, — сказала Кумико. — В них кое-чего не хватает. Но они мои.
Казалось, она слегка смущена тем, как пристально Джордж разглядывает ее работы. Так, словно сам он — жертва похищения, а эти дощечки — долгожданный выкуп за его освобождение. Он почувствовал, что теряет равновесие, в ушах зазвенело, и он оперся о стойку локтями, чтобы не упасть.
— О! — с улыбкой воскликнула Кумико, глядя на его левую руку.
И лишь тут он заметил, что левой рукой все еще сжимает свое собственное творение, которое только что пытался спрятать от глаз Мехмета — крайне убогое, не идущее ни в какое сравнение с тем, что сотворила она. Он снова хотел спрятать его, но она уже разглядела, что это, и в глазах ее при этом не было ни презрения, ни насмешки.
Глаза ее сияли от радости.
— Ты сделал Журавушку, — сказала она.
В тот же вечер за ужином Кумико рассказала ему, что родом она «отовсюду» и до недавнего времени работала кем-то вроде учителя. За океаном. В развивающихся странах.
— Звучит благородно, — добавила она. — Но я не хочу, чтобы это звучало так. Словно некая великая женщина посвящает себя служению бедным и несчастным, которые перед ней преклоняются. Ничего подобного. Все было совсем не так. Все было…
Она запнулась в поисках нужного слова, вглядываясь в темное дерево досок на стенах и потолке. По причине, которая осталась неясной ему самому, Джордж пригласил ее в демонстративно старомодный «английский» ресторан, где посетители в утренних смокингах могли трапезничать в любую эпоху с 1780 по 1965 год. Небольшая, уже казавшаяся винтажной вывеска над дверью утверждала, будто на дворе все еще 1997-й. Он удивился, когда Кумико приняла его приглашение, и еще сильнее — когда призналась, что вечером ей абсолютно нечем заняться, но она объяснила это тем, что пока еще не освоилась на новом месте и, по крайней мере на данный момент, ее жизнь друзьями «не изобилует».
Она так и сказала — «не изобилует».
— А преподавание мое, — добавила она, наморщив бровь, — точнее сказать, взаимодействие напоминало одновременно и «привет» и «прощай», все сразу, и так каждый день. Понимаешь, о чем я?
— Понятия не имею, — ответил Джордж.
Он никак не мог разобрать, что у нее за акцент. Французский? Франко-русский? Испано-мальтийский? Южно-африкано-непало-канадский? Плюс английский, а судя по ее имени, возможно, еще и японский, а то и все сразу, но ни один по отдельности, как если бы ни одно место, куда она приезжала, не желало с ней расставаться и внедрялось в ее голос, заставляя забрать и его с собой. Он мог представить, каково это.
Она рассмеялась, но совсем безобидно:
— Не люблю много рассказывать о себе. Достаточно того, что я жила, менялась и продолжаю меняться. Как и любой из нас.
— Никогда бы не подумал, что тебе зачем-то нужно еще меняться.
Она разложила кусочки ростбифа по краю тарелки, но есть не стала.
— Я верю, ты знаешь, о чем сейчас говоришь, Джордж.
— Кажется, я сболтнул лишнего. Извини.
— И в это я тоже верю.
Когда-то у нее были с кем-то близкие отношения, возможно даже супружеские, которые в некий момент закончились, примерно как у Джорджа с Клэр, хотя и, похоже, не столь мирно. Об этом ей тоже говорить не хотелось.
— Прошлое всегда полно как радости, так и боли. Все это очень личное и, пожалуй, не стоит обсуждения на первом свидании.
Он так обрадовался ее словам о «первом свидании», что пропустил мимо ушей сразу несколько следующих фраз.
— Ну, а ты, Джордж? — продолжала она. — Ведь ты не отсюда, верно?
— Нет, — удивился он. — Я из…
— Из Штатов. — Она откинулась на спинку кресла. — Наверное, и ты ощущаешь себя здесь не совсем дома?
Она рассказала, что аппликациями занялась в путешествиях. Краски и кисти слишком сложно и дорого перевозить с места на место, поэтому сперва она решила заняться рисунками на ткани — батиком, вышивкой или каким-нибудь еще сподручным рукоделием; но постепенно — так уж случилось — перешла на перья, особенно после того, как наткнулась на кочевой фургончик то ли в Парамарибо, то ли во Вьентьяне, то ли Кито или еще какой Шангри-Ле, в котором продавались перья всех цветов и оттенков, мыслимых и немыслимых, в том числе и такие, каких и представить невозможно у представителей фауны планеты Земля.
— Ты просто не представляешь, — сказала она, — какая это невероятная удача — наткнуться на такой фургончик! Перья очень трудно достать, и они такие дорогие. А тут висят себе на стенке у бедняка продавца. Я просто впала в транс. Купила, сколько смогла унести, а на следующий день, когда пришла снова, фургончик уже исчез.
Она отхлебнула мятного чаю — странный выбор к ростбифу. От красного вина она отказалась, и Джордж отчаянно пытался не пить слишком быстро.
— Твои картины — это… — начал было он и запнулся.
— Ну вот, опять эта фраза, которую ты никак не договоришь.
— Да нет, я просто хотел сказать, что они… — Но слов по-прежнему не находилось. — Они…
Она улыбалась — улыбкой немного робкой перед грядущей критикой своих работ, но прекрасной, такой прекрасной и такой доброй — и так глядела при этом на Джорджа, что он просто послал все к черту и рубанул:
— Они выглядят так, словно я смотрю на части своей души.
Ее глаза чуть расширились.
Но она не засмеялась над ним.
— Ты очень добр ко мне, Джордж, — сказала она. — Но ты ошибаешься. Они выглядят так, как выглядят части моей души. — Она вздохнула. — Моей пока еще не завершенной души. В них кое-чего недостает. Они почти готовы, но… кое-чего не хватает.
Она заглянула в чашку с чаем, словно то, чего ей не хватало, могло находиться там.
Она была невозможной. Невозможно прекрасной. Невозможным был сам факт, что она беседует с ним, что она вообще существует, — ибо чем еще она может быть, если не сновидением? Подошвы ее туфелек при ходьбе наверняка зависают в полудюйме от земли. А ее кожа, можно не сомневаться, такая хрупкая, что от малейшего прикосновения разлетится на тысячи осколков. А ладони, если приглядеться, такие прозрачные, что сквозь них вполне можно читать.
Он невольно подался вперед и взял ее руку в свою. Кумико не противилась, и он исследовал ее ладонь с обеих сторон. Убедился, что ничего необычного, ладонь как ладонь (кроме, конечно, того, что это ее ладонь), и, смущенный, попытался отпустить ее руку. Но теперь уже Кумико удержала его. И точно так же изучила его ладонь — грубую кожу, неопрятные волоски на тыльной стороне пальцев и ногти, обгрызенные так коротко за столько десятков лет, что теперь были похожи скорее на едва различимые надгробья над кончиками его пальцев.
— Извини, — сказал он.
Мягко отпустив его руку, она открыла свой маленький саквояж, стоявший на кресле рядом. Достала вырезанную Джорджем Журавушку, которую он по ее же просьбе еще в студии подарил ей на память. И положила фигурку к себе на ладонь.
— Интересно, способна ли я на дерзость, — сказала она.
Следующий день был сплошным бесконечным кошмаром. Забрать перепутанные футболки с котятами у Брукмана оказалось на удивление проблематично, поскольку всем гостям на его вечеринке они, как ни странно, жутко понравились.
— Что может быть прикольней десятка армейских офицеров в майках на лямочках и с дрочащим котенком на пузе?! — проревел сам Брукман в телефонную трубку.
Джордж без труда представил сразу несколько вещей поприкольнее.
— Просто на эти майки очень рассчитывали на мальчишнике у О'Райли, — ответил он. — У них ролевая игра, и на каждой майке обозначена та роль, которую…
— Да все мы поняли! И все их роли уже распределили. Лучший парень на деревне — точно наш Сисястый!
Кончилось тем, что Джордж отправился в город и на казенном принтере срочно и за бешеные деньги, причем свои собственные, напечатал еще одну партию футболок для мальчишника, моля бога лишь о том, чтобы О'Райли и его компания не свалили в свою Ригу раньше, чем планировали, просто потому, что им попались уцененные авиабилеты. Мехмет же тем временем симулировал боль в животе, надеясь улизнуть с работы пораньше, что он регулярно делал после обеда по пятницам, тогда как Джордж целый день тупил над почти невероятной новостью о том, что Кумико до сих пор не завела себе мобильника, который работал бы в этой стране, поэтому он не мог ни позвонить ей, ни послать сообщения, ни просто думать о том, чтобы ей позвонить или написать, равно как и о том, чтобы не звонить и не писать, и ближе к вечеру уже чуть не взрывался от мысли, что на повторную встречу с ней у него нет ни малейших шансов, если она не сдержит своего обещания.
