тюрьме — сам ничего делать не можешь, только то, что приказывают. Зашибись. Сам себе не принадлежишь, не свободен. Кому это нужно — непонятно. Абзац полный. Хорошо хоть в Чечню не попал… Как Федька… А смотришь в это окно — дождик был, и на колючей проволоке капли висят, блестят в темноте в свете прожектора. Красиво. Очень. И думаешь, отчего же это так красиво? Отчего?.. Так хотелось домой скорее попасть. Попал — и что?
С одной стороны, Ленке совершенно было непонятно, о чем он говорит. Голова у нее кружилась от одной мысли, что он — рядом, говорит с ней. И еще страшно было немножко, потому что лошадь все-таки высокая, и с нее можно упасть.
— Я у Репы спрашиваю: Репа, ну почему ты такой злой? А он мне говорит: ты где служил? В связисты попал, к чистеньким? А я по полной программе в самой говенной части портянки стирал. Че, говорит, скажешь, никогда сортир зубной щеткой не чистил? Чистил, конечно, — отвечаю. А он — вот и я чистил, и дерьмо руками убирал, и портянки вонючие за дедов стирал. А потом за меня портянки стирали. Есть она справедливость: ты, говорит, унижаешься, а потом сам унижаешь других, так же как тебя унижали, только еще больше! Он мне сказал: я через все унижения прошел, и пусть другие проходят — не сахарные, успеют еще к бабам. А сейчас я к бабам иду!
Но, с другой стороны, все, о чем он говорил, было ей близко. Понятно, но как-то сердцем, а не головой. Чувствовалось, что говорит он о важном — откровенничает с ней. Ленка даже покраснела от этой мысли. Вспомнилась бабушка:
— Бабушка говорит, есть человеческая справедливость: тебя унизили — ты унизь, а есть — божественная…
— Вот и мне кажется, че-то в Репиных измышлениях не то…
Жеребенок успокоился и семенил рядом, уткнувшись носом в кобылий бок. Точнее, Ленке в ногу.
— Люблю я их, — Юрка похлопал Мусту по шее, — за что — непонятно. Так, надо же что-то в жизни любить.
— Я тоже люблю лошадей. Даже и не знала, что я их так люблю. — Ленка на самом деле вдруг поняла, что всей душою любит лошадей, Мусту вот.
— Надо же что-то в жизни любить, — продолжал Юрка, — лес люблю, поля люблю, рыбачить один люблю на закате, но это все — не то, надо что-то живое любить, а лошади — живые… Собак своих люблю вот. Котов, правда, ненавижу… почему-то… Но собак люблю. Бобика особенно. Я его щенком из города привез… Только лошадей больше люблю…
Ленка задумалась.
— А люди? А людей — любить?
— Люди! Ёшкин кот! Люди, к твоему сведению, бывают разные. — Юрка даже рассердился и обернулся на Ленку: — Мир и без людей клевый.
— А для меня мир — это люди…
— Да за что их любить? Папаню за его вечную пьяную морду, мать в гроб свел пьянками да драками — и рад, что никто не мешает глаза заливать!
Ленка испугалась, что сказала что-то не то, но все-таки вступилась:
— Но он же твой отец, что ты так о нем… Он… это от плохой жизни, он образумится…
— Разве что перед тем, как сдохнуть.
— А хотя бы и так…
— Че ты его защищаешь вообще?! — Юрка даже остановился, и кобыла, воспользовавшись моментом, залезла в рожь.
— Я не его защищаю, — пролепетала Ленка, — я тебя успокоить хочу. Не надо ни на кого сердиться — своему же сердцу тяжело.
Юрка хотел что-то сказать, но вместо этого почему-то уставился на Ленку, не мигая.
— Что ты ходишь вокруг моего дома? Думаешь, я не замечаю? Ходит, ходит… Дура! Ну че ты, на хрен, от меня хочешь?
— Я? — сердце у Ленки оборвалось, — ничего… Я не буду больше…
— Нет, ты, блин, ходи!
— Хорошо.
— Тьфу ты, черт, — Юрка выругался, зачем-то стал тереть нос. — Зашибись! — Он бросил вожжи и отошел, и Ленка тут же испуганно спрыгнула — сползла —
с Мусты. — Я, между прочим, дерьмо! И внутри меня копни — столько дерьма, что не вычерпать!
— Ты врешь, все врешь, не говори так про себя, так нельзя!.. Я же вижу…
— Че ты видишь?
— Что ты — хороший! Ты настоящий, и сердце у тебя доброе! Только очень боишься чего-то, вот и прячешься. Только незачем тебе прятаться, потому что ты — сильный, сильнее их, на самом-то деле, но не знаешь еще этого… — бросилась объяснять Ленка, боясь, что не успеет.
— Я — добрый?! Что за бред! Фигня! — Юрка подобрал вожжи. — Покаталась, деточка, — свободна! — И ушел, резко дернув кобылу за собой.
Ленка, постояв немного, пытаясь сообразить, что произошло, помчалась к Любке.
— Люба, Люба! — Любка сидела дома и латала свитер, — что я тебе скажу!
— Что случилось-то?
Ленка скинула босоножки и примостилась на стул, подтянув коленки к подбородку. Путано пересказала подруге все события. С ее слов выходило, что Юрка на самом деле ее любит, только боится признаться.
— Ты че, не знаешь, — спросила Любка, выслушав, — что Митькина снова с Репой ходит?
— Вот! — обрадовалась Ленка, — он ее бросил, потому что на самом деле меня любит!
— Это она его бросила, потому что он ей надоел, — не обращая внимания на Ленкины восторги пояснила Любка и добавила, разглядывая свитер, — уж совсем ришкается1… А ну его, сниму манжеты вовсе. Правый совсем на липочке держится.
1 Ришкается — порется.
— Ну и ладно, — Ленка не совсем уловила разницу, — он меня любит, понимаешь?!
— Слушай, — Любка даже шитье отложила, — ты что, и впрямь его так любишь?
— Да. А ты разве не любишь Ломчика?
— Ну, мать, как у тебя все просто: любишь — не любишь…
— Так ведь все и есть просто. Пойдем в субботу на дискотеку?
— Я-то в любом случае пойду.
Ах, почему же сегодня только понедельник!
…А вечером и ночью был такой дождь, что тьма кругом стояла египетская. Гроза, и отключили электричество. Холодильник за ночь разморозился. Щи скисли. А баба Лена утром успокоенно сказала: “Ну вот он и прошел, с опозданием, правда, дождик на Ильин день”.
Лариска выписала из города космоэнергетика.
Надо же было ей что-то делать, чтобы вернуть себе нормальное лицо?
Сначала она выписывала мудреные журналы и газеты, звонила каким-то людям, что-то выясняла, записывала в большую бухгалтерскую книгу рецепты… При этом забросила дом и внука. Повредилась умом, решили в деревне. Может, и это тоже наслали на нее Манька с Тоськой?
— Не могу я, не могу больше таким полохалом жить, — причитала Лариска, — не могу.
И вот приехал космоэнергетик. Лариска сразу же, только встретив его, прибежала к бабе Лене:
— Лена, Лена, выручай, не могу же я его к себе поселить! Может, можно его у сестрицы твоей, у Насти поселить — одна ведь живет?
Настя, сестра бабы Лены, жила одна. Муж умер, а дочь единственная как уехала в город учиться, так и не вернулась, вышла замуж и укатила еще дальше — в саму Москву. Настя была младше бабы Лены, такая же беловолосая, седая, маленькая ростом, но беспокойная, разговорчивая и капризная.
— Я поговорю с Настей, — согласилась помочь баба Лена, но с сомнением в голосе.
— Он и ее вылечит. Он всех может вылечить космической энергией, — затараторила Лариска, — Настя ведь твоя сёгоду и вовсе вся расхворалась…
Настя и впрямь разболелась. Но больше придумывала себе хвори, охала-ахала, зазывала себе бабу Лену, чтобы поплакаться и покапризничать, как маленькая. Одиноко ей жилось, что тут скажешь.
— А он лечит бесплатно. Я только дорогу ему оплатила сюда, а так, он отдыхать приехал, воздух-то у нас, вода чистые — чай не город! Он всех вылечит, хочешь, тебя посмотрит?
— Видно будет.
Они сходили к Насте. Настя согласилась, приняла гостя — хоть какое-то развлечение.
Космоэнергетик оказался приятного вида мужчиной лет пятидесяти. Он сразу очаровал Настю расспросами о здоровье и тем, что выслушивал ее два часа, не перебивая. Обещал подлечить.
Но сначала он взялся за Лариску. Та каждый день прибегала вечером к бабе Лене отчитываться — не могла утерпеть: не часто ведь с космоэнергетиками дело имеешь. Первое ее разочарование было, что он сразу о боге заговорил.
— В церковь, говорит, надо, на исповедь, на причастие, поститься перед исповедью, как положено, — возмущалась Лариска, — я же лечиться хочу, а он говорит, пока на душе — мрак, тело не вылечишь!
— Правильно говорит, — соглашалась баба Лена.
— Тебя, говорит, обидели — спасибо говори, ты дурное о ком подумала — читай Иисусову молитву. Меня обидели — я же благодарить должна!
— А как же иначе? — удивлялась баба Лена, — ведь о тебе позаботились, тебе урок преподали.
— Что ж, мне Тоську за сглаз благодарить надо?
— Отчего ж не поблагодарить? Так бы ты и жила без нее с грехом на душе.
И так далее, и разговоры эти были бесконечны.
Лечил космоэнергетик Лариску молитвами, взмахами рук и легкими прикосновениями. Лариска бы и разуверилась в его силе, да от рук космоэнергетика такое тепло шло, как от жарко натопленной печки. От других-то тепло не идет — значит, есть у него и впрямь сила особенная. Может, и вылечит.
