– Благослови Господи царя-батюшку, – опять прошамкала старуха, и палата снова откликнулась:
– Аминь.
Последняя новость опровергалась в «Русской пехоте» от 15 марта. Государь император отрекся от престола – и сам, и от лица наследника. Государыня в Царском Селе сдалась революционным войскам со словами: «Я более не императрица, я всего лишь сестра милосердия, ухаживающая за своими больными детьми».
– Благослови ее Бог, страдалицу, матушку нашу, – молилась старуха, а затем и вся палата.
Людмила прочла им речь Керенского: «Товарищи, я назначен министром юстиции. Вы знаете меня как непоколебимого республиканца. Наберитесь терпения: у нас будет республика, но прежде нам нужен мир. Проявляйте лояльность к правительству князя Львова. Демократы поддерживают Временное правительство до окончания войны». Кажется, революция кончилась.
Стемнело. В палате зажегся свет. Для многих это было чудом, некоторые перекрестились.
– Ликтричество, – прошептала старуха.
Людмила вздохнула и промолчала. Старуха имела в виду электричество, но «лик» ей был понятнее, лик – это светлый образ Божьей Матери, сливавшийся в ее сознании с матушкой-императрицей. Старуха путала публику с бубликом и все спрашивала, где же обещанные в газете бублики. Другая женщина, толстуха с повязкой на глазу называла коммунистов куманистами, представляя себе куманику, красную лесную ягоду. Ей, должно быть, снились обещанные коммунистами ягодно-кисельные берега и молочные реки. Бедные темные бабы.
Шестнадцатого марта тетя Аня пришла одна. На улицах было спокойно, открывались лавки, но трамваи по-прежнему не ходили.
– Да, тебе вот письмо. На марке английский царь Юрий,[24] страсть как похож на нашего, который уже не царь.
Сердце в груди Людмилы подпрыгнуло до самого горла, вернулось на место и принялось отбивать барабанную дробь. Большой конверт с адресом, рука ее. Внутри конверт поменьше, рука чужая. Наверно, соболезнования от товарища бедного Дэвида. Она вскрыла конверт:
Военный госпиталь № 17,
Блэкпул, Ланкашир
Дорогая моя женушка,
это письмо пишет мой друг Дэн Тэтлоу под мою диктовку, потому что мне еще не сняли повязку с глаз. Не волнуйся, я не ослеп. Меня изрешетило осколками камня, железа и костей, вот и подумали, что я убит, когда нашли на кладбище, но потом заметили, что дышу. Майор поторопился отправить похоронки, словно хотел, чтобы нас всех укокошило, ему мороки меньше. Большую часть осколков из меня достали, но я еще тут проваляюсь. Все, кажется, отвоевался. Ко мне пускают посетителей, так что приезжай, Kariad[25] (надеюсь, я правильно продиктовал это валлийское слово).
Твой любящий муж.
Дальше он вслепую нацарапал свое имя и наставил крестов по числу поцелуев. Людмила расплакалась.
– Он жив, – всхлипывала она, – они ошиблись. Он не погиб.
– Так вот как пишут у вас в Англии, – сказала тетушка, глядя на письмо. – Забавный там алфавит. Ну что ж, прекрасная новость. Ты теперь, наверное, скоро от нас уедешь.
Через два дня Людмила выписалась. Ягодица, сплошной багровый синяк, еще болела, и Людмила хромала, как раненый боец. С центрального почтамта она послала телеграмму: «Я в Петрограде, выезжаю немедленно». Затем навестила маленького Юрия Петровича Шульгина, который еще лежал в детской больнице, гордый своим ранением.
– Бог даст, увидимся, солдатик ты мой, – сказала она, поцеловав его на прощание. Вернувшись к дяде и тете, она вдруг поняла, что ей не хватит русских денег на билет домой, вот именно, домой. Ее чековая книжка в революционной России бесполезна.
– У тебя же есть английский паспорт, – напомнил дядя Борис, – чудо-документик, где сказано, кто ты да откуда, так что за сохранность твою, цветик ты мой ненаглядный, должно отвечать английское правительство. Англичане – наши союзники, правда, в это грозное время они все больше отсиживаются по норам. На Адмиралтейской набережной есть английское представительство. Оно обязано найти способ доставить тебя в Англию. Не подумай, что ты нам в тягость. Ждем тебя после войны в славной и свободной Российской республике.
Людмила пошла к Адмиралтейству и нашла на набережной контору, где трещали пишущие машинки, а на стенах висели сельские виды Англии и схема лондонской подземки. Веселый краснолицый чиновник в твидовом пиджаке, попыхивая сигаретой, удивился:
– Чек на наличные? Британский? В самом деле? Знаете, у нас не банк, но я бы посоветовал вам обратиться к мистеру Уолполу. Добрейший человек, и рублей полны карманы, ходит теряет их везде. Думаю, его не затруднит помочь вам,
Людмила принюхалась: пахло заграничным дорогим табаком и лавандовой мастикой. Мистер Уолпол оказался невзрачным большеголовым молодым человеком в пенсне.
– Вы русская, не так ли, замужем за нашим? Чудесно. У меня тут письмо лежит от одного русского, который так устал от своих шестерых детей, что готов обменять их на шесть английских. По крайней мере, мне так кажется. Взгляните, я не напутал с переводом?
Людмила прочла письмо и подтвердила, что все верно.
– Спасибо вам огромное, вы очаровательны. Хотите вернуться в Соединенное Королевство? Как я вас понимаю! Хотите обменять чек на наличные? Постараюсь вам помочь.
Обратно пришлось плыть не из петроградского порта, парализованного забастовкой обленившихся рабочих, а из романовского, что означало недельное путешествие поездом по Карелии, вокруг Ладоги и Онеги к Онежской губе на Белом море. Непрестанно мучаясь от боли в ягодице, Людмила миновала край бревенчатых изб, дощатых тротуаров, волков и глухарей. Наконец она села на сухогруз со старорежимным названием «Царь». Судно шло через Арктику, вокруг Кольского полуострова, мимо Мурманского побережья в сторону Норвегии с ее резными берегами. Море было гладким, как стекло, в котором всеми цветами радуги дробился солнечный свет. Вдали виднелись величавые фьорды – корабль огибал Норвегию с севера. Корабельная команда, нажимавшая на тушеное мясо, похихикивала, глядя, как русская задумчиво ковыряет еду вилкой, пока наконец Людмила не зашипела:
– Чем вы тешили себя во время революции, товарищи?
Немецкие подводные лодки, как она слышала, шныряли в водах Атлантики и Ла-Манша. На край света, в северные воды, они не заглядывали, так что Людмила крепко спала на здоровом боку, запираясь от истосковавшихся по женщинам моряков. Судно вышло в северную Атлантику и причалило в Ставангере, где на борт взяли какие-то безымянные тюки, затем пошли на запад, к Оркнейскому архипелагу. Показалась Западная Шотландия, воздух напоминал ароматы Южного Уэльса. Сойдя на берег в Ливерпуле с чемоданом, полным грязного белья, к своей великой радости, она узнала, что Блэкпул, приятный рабочий городок на берегу Ирландского моря, совсем рядом. Было ветрено. В городке стояли войска, и большое колесо в луна-парке, верхушка которого напоминала Эйфелеву башню, тоже давно стояло. Она сняла комнату в гостинице «Империал» с видом на побережье и пошла навестить мужа в госпиталь возле луна-парка. В лицо бил морской ветер с песком, колючий, как наждак. На лысоватом берегу рос синеголовник.
Корчась от боли, раненые супруги обнялись. С глазами у Дэвида было еще неважно, но повязку уже сняли.
– Могильная плита разлетелась вдребезги, и меня нашпиговало гранитными осколками, да еще шрапнельная пуля попала в грудь и прошла навылет, и задница теперь с начинкой.
– И моя тоже. С правой стороны.
– Здесь неудобно о нем говорить, крепко парню досталось. – Дэвид понизил голос, показывая на соседа. – Это он меня заметил и вытащил, доставил на перевязочный пункт. Дэн Тэтлоу, тот самый, что написал письмо. А на следующий день ему, бедняге, начисто оторвало причинное место. Детей у него не было и теперь уж не будет, на нем род и закончится, а жаль, добрый парень. Ничего, держится. Война у него причиндалы свистнула, а он ходит потихоньку, песенки насвистывает.
Потом он добавил, пытаясь разглядеть больными глазами будущее:
– Выпишусь – и на курсы поваров, чтобы потом в офицерской столовой жировать. Конца не видно этой проклятой войне. Ну да с меня хватит, пора вернуться к родному ремеслу и думать о будущем. Как там в Петербурге? Ничего не поймешь из этого паршивого «Джона Буля».
Он выслушал ее рассказ о злоключениях в Петрограде и понимающе кивнул.
– Увидишь, года не пройдет, как еще и не то будет. Это только репетиция. Надо же, как нас обоих зацепило, считай, в историю попали. У меня тут книжка есть, ее написал Реджинальд Морроу, мы его Неженатиком прозвали, лучшего человека я в жизни не встречал, а читал мне ее Дэн Тэтлоу, тоже хороший человек, – обидно, что и он теперь никогда не женится. Книжка про большой меч с буквой А. Инициал гунна, но как будто не Аттилы и не короля валлийцев Артура. Владельцы меча – люди разные были и в то же время похожие, а история – это история невинных жертв, павших от меча. Так там и написано. В общем, пора нам с историей распрощаться и заняться стоящим делом. Думаю, едой. Еда вещь стоящая, люди всегда будут есть и всегда ели бы вдоволь, если бы история им не мешала. А мечи надо перековать на ножи и вилки. Езжай домой, детка, не трать деньги на гостиницу. Для настоящего дела нам каждая монеточка пригодится. И лечи свою попку.
