— Что-то холодно. У нас еще есть чай?
— Есть и чай и спиртовка. Только к чаю нет ничего.
— Сегодня чай приготовит Джинетта, — сказал Гвидо, поворачиваясь к ней. — Спиртовка там, за портьерой.
— Лучше бы она сходила купить нам печенья, — сказал Родригес.
— Ну нет, — ответила Джиния. — Вы мужчина, вы и идите.
Гвидо и Родригес возобновили разговор, а Джиния тем временем нашла за портьерой спиртовку, чашки и коробку с чаем, поставила вскипятить воду и сполоснула чашки под умывальником. За спиной слышались голоса художников, но в этом темном закутке, едва освещенном язычком пламени, она чувствовала себя как в пустом доме, где царит тишина и можно спокойно собраться с мыслями. При этом свете еле видно было неубранную постель в узком закоулке между стеной и портьерой. Джиния представила себе лежащую на ней Амелию.
Выйдя из-за портьеры, она заметила, что Гвидо и Родригес с любопытством смотрят на нее. Джиния, уже снявшая шляпку, откинула назад волосы и взяла с подоконника большую тарелку, всю испачканную красками, точно палитра. Но Гвидо поймал ее взгляд и, поискав в ящиках, протянул ей чистую тарелку. Джиния поставила на нее еще мокрые чашки, потом вернулась к спиртовке и заварила чай.
За чаем Гвидо рассказал ей, что эти чашки подарила ему одна девушка вроде нее, портрет которой он писал.
— А где же этот портрет? — спросила Джиния.
— Это же была не натурщица, — со смехом ответил Гвидо.
— Вам долго еще служить в солдатах? — сказала Джиния, потягивая чай.
— К огорчению Родригеса, через месяц я буду свободен, — ответил Гвидо. А потом проговорил. — Значит, ты больше не обижаешься?
И не успела Джиния тихо улыбнуться и покачать головой, Гвидо сказал:
— Тогда будем на «ты».
Особенно хорошо было после ужина. Амелия, которая зашла за Джинией к ней домой, тоже была веселая — потому что, когда праздник и люди ничего не делают, говорила она, я счастлива. Они гуляли, перешучиваясь и хохоча как дурочки.
— Где ты была сегодня, что делала? — спросила Амелия.
— Ничего особенного, — сказала Джиния. — Пойдем потанцевать на холм?
— Это тебе не лето, теперь там знаешь какая грязь.
Словно по волшебству они оказались на той улице, где находилась студия.
— Я туда не пойду, — сказала Джиния. — Хватит с меня твоих художников.
— А кто тебе сказал, что мы идем туда? Этот вечер наш, и никто нам не нужен.
Они постояли на мосту, глядя на ожерелье отсветов, лежавших на воде.
— Я видела Бородача, и он спрашивал про тебя, — сказала Амелия.
— Неужели ему не надоело тебя рисовать?
— Я его встретила в кафе.
— Он не отдаст мне мои портреты?
Но, разговаривая с Амелией о Бородаче, Джиния думала совсем о другом.
— Когда в прошлом году ты ходила к Гвидо, что вы с ним делали?
— Что же, по-твоему, мы могли делать? Смеялись и били стаканы.
— А потом вы поссорились?
— Да что ты. Просто он летом уехал в деревню — запер мастерскую и поминай как звали.
— Как ты с ним познакомилась?
— Разве я помню? Натурщица я или не натурщица?
Джиния промолчала — не хотелось ссориться в этот вечер.
Стоять на мосту было холодно. Амелия курила, опершись на каменный парапет.
— Ты и на улице куришь? — сказала Джиния.
— Какая разница, на улице или в кафе? — ответила Амелия.
Но в кафе они не пошли, потому что Амелии и днем надоело торчать там. Они повернули к дому и остановились у кино. Заходить не имело смысла — уже кончался последний сеанс. Пока они разглядывали фотографии, из кино вышел Северино — туча тучей, по лицу было видно, что он раздражен. Северино прошел мимо них, кивнув Амелии, но потом вернулся и заговорил с ними, и Джиния в жизни не слышала, чтобы он разговаривал так любезно. Он даже отпустил Амелии комплимент по поводу ее вуалетки. Он рассказал им содержание фильма, чтобы посмешить их, и Амелия смеялась, но не так, как в кафе, когда ей что-нибудь говорили официанты: она хохотала, показывая зубы, как хохочут девчонки в своей компании, чего с ней давно уже не случалось. Голос у нее был очень хриплый — должно быть, из-за курения, подумала Джиния. Северино повел их в бар и угостил обеих кофе, а Амелии сказал, что надо бы им как-нибудь встретиться в воскресенье.
— Пойти потанцевать?
— Конечно.
— Тогда пусть и Джиния пойдет с нами.
Джинию разбирал смех.
Они проводили Амелию до подъезда, а когда за ней захлопнулась дверь, пошли вместе домой. «Гвидо примерно одних лет с Северино, — думала Джиния, — он мог бы быть моим братом». А еще она думала: «Чего не бывает в жизни. Я совсем не знаю Гвидо, но представляю себе, как мы идем с ним под руку, и останавливаемся на каждом углу, и смотрим друг на друга. Для него я Джинетта. Не обязательно хорошо знать друг друга, чтобы любить». И, думая обо всем этом, она семенила возле Северино с таким чувством, как будто она еще маленькая девочка. Вдруг она спросила, нравится ли ему Амелия, и поняла, что он не ожидал этого вопроса.
— Что она делает днем? — вместо ответа спросил Северино.
— Она натурщица.
Северино, видно, спутал натурщицу с манекенщицей, потому что заговорил о том, что платья на ней действительно сидят хорошо, и тогда Джиния переменила разговор и спросила:
— Уже есть двенадцать?
— Смотри, — сказал Северино. — Амелия себе на уме, а ты при ней ходишь в дурочках.
Джиния сказала ему, что они видятся редко, и Северино промолчал, потом на ходу закурил сигарету, и они подошли к подъезду, как будто каждый сам по себе.
В эту ночь Джиния плохо спала и одеяло казалось ей тяжелым. В голову лезли разные мысли, час от часу все более сумасбродные. Она представляла себе, как она лежит одна в закутке студии, в той самой постели, и слышит за портьерой шаги Гвидо, как она живет вместе с ним, целует его и стряпает ему. Кто знает, где он ел, когда еще не был солдатом. Потом она стала думать о том, что никогда бы не поверила, что спутается с солдатом, но что Гвидо в штатском, должно быть, очень красивый мужчина, такой светловолосый и сильный, и старалась вспомнить его голос, который она уже забыла, тогда как голос Родригеса прекрасно помнила. Чем больше она думала, тем меньше понимала, почему Амелия спуталась с Родригесом, а не с ним. Она была рада не знать, что делали вдвоем Амелия и Гвидо в то время, когда они били стаканы.
Когда зазвонил будильник, она уже не спала, а, нежась в постели, думала о всякой всячине. Рассвело, и она пожалела о том, что наступила зима и нельзя больше любоваться прекрасными красками, которые исходят от солнца. Интересно, думал ли об этом Гвидо, ведь он говорил, что краски — это все. «Какая красота», — сказала про себя Джиния и встала.
IX
На следующий день в обед Амелия зашла к Джинии домой, но, так как с ней за столом сидел Северино, они только поболтали о том, о сем. Когда они вышли на улицу, Амелия сказала, что утром была у одной художницы, которая нанимает ее. Почему бы и Джинии не пойти к ней? Эта ненормальная хотела написать картину с двух обнявшихся женщин, и, таким образом, они могли бы позировать вместе.
— Почему бы ей не рисовать саму себя, глядя в зеркало? — ответила Джиния.
— Что ж, по-твоему, голой ей, что ли, рисовать? — со смехом сказала Амелия.
Джиния ответила, что не может уходить из ателье, когда ей вздумается.
— Но ведь она будет платить нам, понимаешь? — сказала Амелия. — С такой картиной работы много, так что это надолго. А если ты не пойдешь, она не возьмет и меня.
— Что же, ей мало одной натурщицы?
— Пойми, ей нужно нарисовать двух борющихся женщин. Поэтому и требуются две натурщицы. Это большая картина. Нам надо только стоять в такой позе, как будто мы танцуем.
— Я не хочу позировать, — сказала Джиния.
— Чего ты боишься? Ведь это же женщина.
— Не хочу, и все.
Они спорили, пока не подошли к остановке трамвая, и Амелия уже начала злиться. Не глядя на Джинию, она спросила, уж не воображает ли та, что у нее под одеждой что-то такое, что надо беречь, как святыню. Джиния не отвечала. Но когда Амелия сказала, что ради Бородача она, Джиния, согласилась бы раздеться, она рассмеялась ей в лицо. Они расстались очень холодно, и было ясно: Амелия ей этого не простит. Но Джиния, которая сперва только пожала плечами, потом вдруг испугалась, что Амелия поднимет ее на смех при Гвидо и Родригесе и, чего доброго, Гвидо тоже посмеется над ней. «Вот ему я стала бы позировать, если бы он захотел», — думала она. Но она прекрасно знала, что Амелия сложена лучше и что любой художник предпочтет ее. Амелия была больше похожа на зрелую женщину.
Под вечер она зашла в студию, чтобы опередить Амелию. Гвидо сказал ей, что всегда бывает там в это время. Но дверь была заперта. Джинии пришло в голову, что Гвидо в кафе вместе с Родригесом и Амелией. Она пошла туда, но, заглянув в витрину, увидела только Амелию, которая сидела, подперев кулаком голову, и курила. «Бедняжка», — подумала Джиния, возвращаясь домой.
