Через месяц Имрана неожиданно перевели в другую камеру. Когда вошел надзиратель и объявил ему об этом, он обрадовался и счел это добрым знаком. По-видимому, какие-то рычаги пришли в ход. Затем он, заложив руки за спину, долго шел по извилистому узкому коридору, слыша за собой тяжелое дыхание конвоира. У одной из дверей ему велено было остановиться и повернуться лицом к стене. Лязг засовов и команда «пошел». Дверь за ним захлопнулась. Новое жилище было больше в площади и имело крошечное оконце, размером с кулак, под самым потолком, из которого в камеру проистекал солнечный свет.
— Мир тебе, узник, в этой юдоли скорби, — услышал он чей-то звучный голос.
Имран вздрогнул от неожиданности и, сощуря глаза, посмотрел в угол, откуда донеслось приветствие. Как это было ни странно, но голос говорившего, показался ему знаком.
— И вам мир, — вежливо ответил Имран.
— Кто ты, за что тебя лишили свободы?
— Я убил мутакаббиля. Жду смертной казни, — сказал Имран. О том, что его должны помиловать, он решил умолчать. Во-первых, чтобы не сглазить, во-вторых… ему только сейчас пришло на ум, что сабийи могут отомстить ему. Ибрахим находится в этой же тюрьме, кто знает, может быть в соседней камере, и если он уже догадался о роли Имрана в этой истории, то ему не сдобровать.
Человек, лежавший в углу, поднялся, подошел к двери и ударил в нее кулаком.
— Что? — отозвался стражник.
— Позови старшего, — приказал человек.
Через несколько минут дверь отворилась, и появился старший.
— Слушаю, вас, ходжа, — почтительно сказал надзиратель.
— Эй ты, — тыча ладонь в лицо надзирателю, сказал человек — я просил тихую камеру, где бы я мог спокойно размышлять о Боге. Мало того, что подселили ко мне человека, я дал согласие на это, но моим условием было, что это будет смирный заблудший человек. А вы привели ко мне убийцу. Я не могу находиться с ним рядом.
— Это приказ начальника тюрьмы. Ходжа, камеры переполнены, к тому же этот человек мирный сельчанин и его казнь отложена, может, его помилуют.
— Хорошо, иди и не опаздывай с ужином, — сказал заключенный.
Не дожидаясь, когда надзиратель выйдет, он повернулся к нему спиной. Заинтригованный Имран во все глаза наблюдал за этой сценой. Новый сосед по камере обладал непонятной властью. Это был чернобородый человек, неопределенного возраста, горбоносый с глубоко посажеными глазами.
— Ну что, злодей, — сказал он, — смею надеяться, что ты не перережешь мне ночью глотку. Как тебя зовут?
— Нет, — честно сказал Имран и назвал свое имя.
— Поверю, а что мне еще остается делать, с виду ты и вправду не похож на злодея. Хотя говорят, что такие, как ты, самые опасные. Иди садись, вон твое место.
Имран подошел к указанной циновке и сел на нее.
— А хочешь знать как меня зовут? — спросил сосед.
Имран кивнул.
— Меня зовут Ослиная Голова.
Человек остался доволен изумлением, отразившемся на лице Имрана.
— Что, не веришь?
Имран покачал головой.
— Во всяком случае, с недавних пор меня зовут именно так, Кахмас Ослиная Голова. К вашим услугам богослов, факих,[85] ходжа Кахмас по прозвищу Ослиная Голова, отныне это будет моей нисбой.[86]
Ходжа Кахмас водрузил на голову зеленую чалму, лежавшую в изголовье и поклонился.
— Зеленая чалма, — воскликнул Имран, тыча пальцем в пресловутый предмет.
— Ты поразительно догадлив, друг мой, — заметил Ходжа Кахмас, — чалма именно зеленая, что с того?
— Я вас видел, — продолжал восклицать Имран.
— Что с того? — спокойно спросил ходжа Кахмас. — Многие меня видели. В медресе, где я читаю лекции студентам, и в суде, где я выступаю в роли консультанта по вопросам фикха.
— Да нет же, вы были на тайном собрании сабийев.
— Да, — горестно сказал ходжа Кахмас, — пусть будет проклят тот день, с него начались мои несчастья! Один мухтасиб попросил посетить это собрание и опровергнуть проповеди еретиков. Я кое-чем был обязан этому мухтасибу, кроме того полемика — это мое призвание, я почувствовал живейший интерес… Лучше бы у меня язык отсох в тот день! Через сутки мне подбросили записку со словом «берегись». А сабийи слов на ветер не бросают. Я побежал к мухтасибу, а он, мерзавец, вместо того, чтобы дать мне охрану, как подобает человеку моего положения, предложил временно посидеть в тюрьме. Мол, людей для охраны не хватает, а здесь безопасно. И вот теперь я все свободное от лекций и консультаций время провожу среди воров и насильников. Я, ходжа Кахмас, которому сам Ал-Йаман б. Рибаб[87] предрекал блестящее будущее! Ну, а как ты сюда попал?
Имран в который раз за последние несколько дней рассказал свою историю.
Ходжа Кахмас покачал головой, таким образом, выразив сочувствие, а затем задал вопрос:
— Как же ты попал на это собрание?
Имран подумал, что если сахиб аш-шурта обманул его, то и он не обязан хранить молчание. Кто знает, какие возможности у этого человека? Так бывает, — уповаешь на одного, а помогает тебе совсем другой. Имран рассказал о сделке, заключенной им с сахиб аш-шурта.
— Да а, — протянул ходжа Кахмас — плохи твои дела. Как я слышал, у начальника шурта неприятности по службе, к тому же его жена обратилась к кади[88] с требованием (и все из-за того, что он дал ей развод) наказать мужа за прелюбодеяние. Наш судья вынес вердикт о том, что сей муж не подлежит хадду,[89] поскольку он вступил в связь со своей рабыней. Не применяется хадд также к тому, кто вступил в связь с рабыней своего сына или внука, так как на это есть прямое указание посланника Аллаха: «И ты, и то, чем ты владеешь, принадлежит твоему отцу».
Тогда истица стала утверждать, что рабыня принадлежала ей, а значит прелюбодеяние имело место. Кади обратился ко мне за советом. Я же привел слова ал-Мугира, который рассказывал со слов ал-Хайсана б. Бадра, передававшего со слов Харкуса, что Али не подверг хадду человека, вступившего в связь с рабыней своей жены, а Исмаил рассказал следующее со слов аш-Шаби: «Пришел человек к Абдаллаху и сказал ему: „Я вступил в связь с рабыней своей жены“. Тот ответил: „Побойся Аллаха и не повторяй этого“ …»
Ходжа Кахмас еще долго бы блистал своими знаниями, но Имран перебил его, произнеся:
— Вот в чем причина.
После этого он с мрачным видом лег, повернулся к стене лицом и не встал даже к ужину.
* * *
У сахиб аш-шурта, в самом деле были неприятности. Через несколько дней после отъезда Абу-л-Хасана, опять-таки во время послеобеденного сна, когда Ахмад Башир лежал, положив голову на бедро Анаис, вошел евнух и сказал, что Бахтияр просит его безотлагательно прибыть в здание шурта. Рассерженный сахиб аш-шурта вошел в приемный покой со словами:
— Эй, мухтасиб, что за манеру ты взял будить после обеда?
— Простите, господин, — ответил Бахтияр.
— Что случилось?
— Эти люди утверждают, что прибыли для проверки работы шурта.
Ахмад Башир повернулся, трое сидящих у стены встали. Двоих он узнал, чиновники из судейских, лицо третьего было ему незнакомо.
— У вас есть предписание? — спросил сахиб аш-шурта.
Незнакомец протянул ему фирман, скрепленный печатью канцелярии Аглабидов. Ахмад Башир засмеялся.
— Ничего, ничего, — сказал он удивленным людям, — приступайте. Бахтияр, дай им бумаги, какие понадобятся, — сахиб аш-шурта узнал на бумаге подпись своего тестя.
При проверке были вскрыты грубые нарушения финансовой дисциплины. Так, например, при сведении платежных ведомостей, оказалось, что суммы, проходящие по статье «вознаграждение секретных агентов» выплачивались несуществующим лицам. Это было выявлено элементарным соотношением общей суммы расходов с количеством осведомителей, чьи личные дела имелись в картотеке. Сахиб аш-шурта пытался объяснить, что хорошим агентам приходилось платить вдвое, втрое больше. Но из-за существующих жестких норм приходилось проводить эти деньги на подставных лиц.
— Я прекрасно вас понимаю, раис, — ответил ему дабир из Кайруана, — но существует порядок и его нельзя нарушать, это противоречит правилам.
— Кроме того, при проверке камер предварительного заключения были обнаружены люди, содержащиеся без предъявленных им обвинений.
— Разве всех упомнишь, — растерянно сказал Бахтияр, не выдержав взгляда начальника.
Также сахиб аш-шурта были предъявлены жалобы, накопившиеся на него в канцелярии правителя Сиджильмасы. Но самым серьезным оказалось обвинение в недостаче золота, добытого на приисках Сиджильмасы и отправленного в прошлом году в Кайруан. Ахмад Башир знал, что тестю удалось тогда замять это происшествие. Теперь, видимо, делу был дан ход. Сахиб аш-шурта предлагалось в кратчайший срок возместить ущерб. Ахмад Башир попробовал договориться с комиссией. Чиновник — существо продажное по своей природе, начальник прекрасно знал это. Но проверяющие, оставаясь наедине с ним, рассыпались в благожеланиях, клятвенно заверяли его в искреннем расположении, но от денег наотрез отказывались, кивали друг на друга. Мол, если он возьмет, тогда и я не откажусь. Они выполняли чей-то заказ, и он прекрасно знал чей. От Абу-л-Хасана не было известий, и впервые за много лет Ахмад Башир почувствовал растерянность.
