— Я больше не могу говорить. Я вам перезвоню.
Я помню: двери, мебель и паркет…
Как год назад, истошно воют ветры…
Я чувствую тебя за километры,
И странно, что тебя здесь больше нет, —
Сменилась вывеска. И телефон — иной…
Осталось имя — резкое, стальное…
Я думала — прошло… Но нет — больное
Ещё, увы, не выболено мной…
И кажется: вот-вот ты позвонишь,
И голос грубый скажет:
«Здравствуй, Саша…»
И завтра будет не чужим, а нашим,
Но оглушает, как и прежде, тишь…
Зачем тогда я чувствую, как встарь,
Тебя… И не пугают километры,
И то, что так истошно воют ветры
На чудом не погашенный фонарь…
* * *
В Париже я встречаюсь с министром культуры Франции, дарю ему свои книжки. Выступаем мы много, в том числе в Россотрудничестве. В один из дней на наш стенд заходит Виктор Ерофеев с ТВ. И сразу же спрашивает: «Здесь должна быть Алиса, где она?» Все расступаются. Я подхожу к нему, здороваемся.
— Мне много про вас восхищённо рассказывали. Подпишите мне свои книги.
У нас есть общие знакомые, помимо тех, кто ему про меня говорил. Я хорошо знала его личного переводчика на итальянский, Марко Динелли. Когда-то. В какой-то другой жизни.
ТВ снимает наш разговор и моё подписывание ему книжек.
— Встретимся в Милане, Алиса. Вы же едете в Милан?
По вечерам я блуждаю по Парижу в одиночестве. Город, где жила папина мама, моя «французская» бабушка. Я всё время пытаюсь проникнуть в Нотр Дам, но в это время он уже закрыт… Воланд сейчас снова в Москве… Говорят, там идёт снег… А когда я вернусь, он уже опять улетит.
В Москве — за полночь… Сладко-сладко спишь…
Моя душа — у Сены — стонет, стынет…
Когда ещё приснится мне Париж
Так явно и отчётливо, как ныне?
Уже закрыты двери в Нотр Дам…
Зачем я здесь?.. Но возвращаться ль снова
Туда, где пережиты сотни драм,
И каждое — давно избито! — слово?
Там шаг любой известен наперёд…
Всё повторится!!! Жалкая окружность —
Петлёй — всё туже! И всё дальше от…
Всё ближе — превращение в ненужность…
Ни здесь покоя нет душе, ни там
Ему не быть! Как, впрочем, и прощенью… —
Так символично заперт Нотр Дам,
И сон, что видишь ты, — к невозвращенью.
В Милане я знакомлюсь с Евгением Борисовичем Рейном. Протягивая ему свою книгу с наглым названием, где фигурируют имена Цветаевой, Ахматовой и моё через запятую, я ещё не знаю, кто он. И когда узнаю, мне становится стыдно. Его жена, Надежда, предъявляющая очень высокие требования к уровню стихосложения, пролистывает мою книжку и внезапно произносит: «Жень, а стихи-то ничего…» Потом мы будем иногда общаться. Надежда, зная о том, что мне сложно звонить людям, скажет: «А ты нам пиши, Алиса… Смс-ками…» Знала бы она, что и с смс-ками после знакомства с Воландом у меня напряжёнка…
По вечерам мы с Виктором Ерофеевым, который ведёт семинары по прозе, сидим в баре на вилле (практически во дворце) миллионера, который нас туда всех и пригласил, и обсуждаем современную литературу. Он спрашивает про мой роман, даже предлагает прислать почитать какую-нибудь главу на выбор. Я думаю: может, про Воланда? Но потом решаю, что для Воланда — слишком много чести…
Рейн ведёт у нас семинар по поэзии, по итогам которого объявит меня победителем, за что мне прилюдно пообещают бесплатно издать книгу «Мои любимые стихи», она выйдет осенью. Победа в Милане станет для меня бесценным подарком.
Но это случится завтра, а сегодня мы едем на весь день в Венецию вместе с Рейнами.
И первым делом экскурсовод предлагает нам посетить кладбище, где похоронен Иосиф Бродский, друг Рейна. Кладбище находится на небольшом островке не так далеко от Сан Марко.
Мы садимся на катер и плывём в левую сторону. Внезапно меня передергивает — я вспоминаю свой сон. Лодка от Сан Марко плывёт к противоположному острову, но я ведь знаю во сне, что дальше она поплывёт НАЛЕВО.
Будто кто-то решил показать мне то место, где меня похоронят. Или уже когда-то похоронили в прошлой жизни?
Мы приплываем на остров-кладбище. Тишина. Светит солнце. Весна. Прямо как в том сне… Я медленно иду вслед за группой, к могиле Бродского, пытаясь почувствовать «то место». Здесь три части — православная, католическая и протестантская. И много стен с ячейками для праха. И просто обычные памятники на земле. «И достаточно свободного места…» — почему-то проносится вдруг.
Мы возвращаемся на Сан Марко. Группа идёт с экскурсоводом — местной жительницей, я прошу их разрешить мне погулять здесь в одиночестве.
Ни облачка… Светит солнце… Весна…
Я брожу по узким улочкам, пересекая мостики, фотографирую голубя, одиноко прогуливающего по одному из них… Я знаю здесь каждый поворот, каждый мостик, я безумно люблю этот город…
Вечером мы встречаемся на причале у Сан Марко. Пока ещё не все собрались, я прошу пофотографировать меня на загадочном месте — у лодок с видом на противоположный остров.
«Ты права, мама… Сны обманчивы… Мой сон — всего лишь сон… Воланд не имеет к нему никакого отношения… Как, впрочем, и я…» — размышляя, отпускаю своё прошлое, одновременно разглядывая противоположный остров, на котором ни разу так и не побывала.
Жаль только — не подарила Воланду икону Святого Георгия Победоносца… Но зачем она ЕМУ?
Экскурсовод зовёт нас зонтиком — пора возвращаться.
Я подхожу к ней и, внезапно для себя самой, спрашиваю:
— А что это за остров, там? Как он называется?
Экскурсовод поворачивается сначала к острову, потом ко мне и произносит:
— Это остров Святого Георгия… Там находится Собор Святого Георгия… А почему вы спрашиваете?
* * *
Будешь здесь проездом — позвони…
На скамейке той у Патриарших
Обмани их, Воланд, обмани! —
Пусть считают без вести пропавшей…
И в раю теперь уже не ждут,
И земля пока не принимает…
Кто ещё посмеет дать приют
Девочке, что под луной летает?
Всё сгорело, но как едок дым —
Позабыть бы всех любимых лица!
Чёрной кошкой — вдаль по мостовым,
Прочь из трижды проклятой столицы!
Стоит ли напрасно горевать
И со дна вытаскивать на сушу? —
Я давно хочу тебе продать
Никому не нужную здесь душу…
январь 1989, Москва
За окном — волшебная рождественская сказка.
Во мне — бездонная чёрная пустота.
Мы приезжаем с бабушкой на дачу и от «нечего делать» идём к её родственникам, которые живут здесь круглый год в небольшом стареньком деревянном домике за железнодорожным переездом.
И вот мы сидим за столом, моя бабушка рассказывает про похороны мамы, а бабушка Шура разливает чай из самовара, потом достаёт пряники и, после многочисленных вздохов, тоже начинает делиться с нами последними новостями.
Я думаю о маме и почти ничего не слышу, возвращаясь в реальность лишь в конце её речи:
— Вчера вот отмечали девять дней соседу, — баба Шура показывает рукой в окно на дом слева. — Внезапно умер. Сердце… А так всё — по-старому…
Я не знаю её соседей. Ни слева. Ни справа… Но мне жаль. Не соседа жаль. Его родных. Он теперь проснулся во сне. А они этого не знают, переживают, плачут, считают, что он действительно умер.
Я думаю о маме: как она там? Как теперь мне жить здесь без неё? Вообще, зачем люди здесь живут? Чтобы уйти туда? В сон? Они же из него и приходят. Из сна. Зачем они сюда являются? Во сне нет такой боли, как здесь. И можно мгновенно делать и получать всё, что угодно. А здесь — нельзя. Даже чтобы добраться до дачи, сначала нужно дойти до метро, потом доехать до вокзала, купить билет на электричку и снова ехать, ехать, ехать… Здесь всё сделано кем-то слишком сложным, запутанным. Мир — огромный загадочный лабиринт. Человека забрасывают в него из сна, как слепого котёнка. Он рождается, и ему нужно учиться жить по земным правилам — ходить, говорить на каком-то языке, закончить школу, институт, работать, чтобы зарабатывать деньги для подкормки своего тела и так далее… Зачем это всё, если, рано или поздно, но итог — одинаков для всех — возвращение в сон?
Внезапно на кухне, где мы сидим, появляется туман. Он молча проникает сюда извне, с улицы, беспрепятственно проходя сквозь стены, оконные стёкла. Он стелется по столу, обнимая самовар, подползая ко мне всё ближе и ближе. Он поглощает в себя всех, кто здесь присутствует, и я уже не вижу их лиц. И вот он добирается до меня…
Я просыпаюсь. Раннее утро.
Январские каникулы. За окном — волшебная рождественская сказка.
Во мне — бездонная чёрная пустота.
Я встаю, иду в ванну, потом молча прихожу на кухню. Бабушка наливает мне чай и спрашивает:
