Я страшно волновалась и с утра не находила себе места. За Ханигман должна была приехать дочка, и она, уже нарумянившись и наведя толстым чёрным карандашом брови, наряженная в парадное синее в белый горох платье, сидела у окна.
Наконец, после долгих часов ожидания, загремел телефон. Мы вздрогнули и одновременно сорвались со своих мест, как спортсмены со старта. Ханигман, видя, что отстаёт, замахала руками, показывая, чтобы я не смела брать трубку.
Поговорив, она дала знак, что пора выходить. Я подхватила два пакета, свой и её, сложенный волкер, транспортировала это добро вниз и вернулась наверх, чтобы под локоток помочь спуститься пациентке. Дежурно расцеловалась с Саррой, дежурно отказавшись позволить себя подвезти, и осталась, наконец, одна.
Было ещё пять часов пополудни, и я решила прогуляться пешком по Бродвоку. Какое счастье — просто идти вдоль океана, не спеша, улыбаться, подставляя лицо тёплому ветру, рассматривая блестящую водную гладь и белые паруса яхт. Впервые за время пребывания в Нью-Йорке я надела юбку. Работа к нарядам не располагала, и я не вылезала из джинсов или шорт. Но ноги мои за время краткосрочных эскапад за едой всё-таки успели загореть, волосы я высвободила из надоевшего хвоста, и сейчас только успевала отвечать на улыбки и приветствия мужских особей. Всё будет просто замечательно! Я относительно молода, не глупа, не уродлива, я в Америке, у меня есть работа, пускай пока завалященькая, друзья и, возможно, сегодня вечером мне сделают предложение!
Глава 6
Стыдись, провинциалка!
Итак, я направляла свои стопы к гряде серых одиннадцатиэтажек, столпившихся у самых Морских Ворот — огороженного участка, жильцы которого владели частным пляжем, охраной и россыпью живописных домиков с верандами, мансардами и колоннами. Закончился Брайтон, и остались позади столики под разноцветными зонтами, отстали от меня зазывалы, завлекающие прохожих отведать в их ресторане холодного борща или котлет по-киевски. Затихли вдали выкрики игроков в шашки и домино, перестали доноситься обрывки разговоров русских пенсионеров, густо облепивших лавочки,
Только я, деревянные доски настила, море слева, чайки и небо.
Иногда меня перегоняли велосипедисты или подростки на роликах. Вот я миновала расписанную уродливыми рыбами стену Аквариума, и опять стало людно. Колесо обозрения, горки, машины расположились внизу, а здесь, на навесной деревянной дороге, вовсю торговали сосисками, жареной картошкой, пепси, пивом, кукурузой, а публика резко посмуглела, заголосила, затарахтела на всех языках мира — испанском, английском, арабском, китайском. Этот район Кони-Айленда описывал с восторгом Маяковский.
Помню, впервые попав сюда, я была ошеломлена и поражена пестротой толпы, богатством предоставленных услуг для услады души и тела, и подробно описывала Маринке свои впечатления, как в ветреный апрельский день купила у весёлого мексиканца пластиковый стаканчик с горячим кофе и ароматный хот-дог, и как была счастлива, сидя на лавке лицом к океану, в окружении чаек и ветра, грела руки о стаканчик и смеялась, просто так, без причины.
В России в то время ещё не додумались до пластмассо-картонного совершенства, и дожидаясь поезда в Москву в тот судьбоносный ноябрь, я отстояла длинную очередь в промёрзшем вокзальном буфете, чтобы получить из рук неопрятной хмурой бабы тёплый жидкий чай в заляпанном гранёном стакане.
Сразу за колесом обозрения начинались развалины, какие-то заросшие огороды, фанерные будки, испещрённые письменами. Прохожие пропали, и с милю дорога была абсолютно пустынна, как будто никогда тут не ступала нога человека, а дорога эта построена пришельцами и ведёт в никуда. На этом участке я всегда трусила и прибавляла шагу — параллельно деревянному настилу, за пустыми участками земли и развалинами, был район чёрных, со всем набором сопутствующих прелестей — торговлей наркотиками и преступностью. Там, где Сёрф Авеню упиралась в ворота частного посёлка Морских Ворот, столпилась кучка высотных домов, полных прототипов российских, в типовых квартирах которых селятся в основном русские и чёрные, то есть афроамериканцы. Русские и чёрные — любители одежды из кожи, высоких каблуков, разделяющие страсть много и вкусно поесть и любовь к вольной жизни, ищут жильё подешевле и потому часто оказываются соседями.
Поднявшись в заплёванном лифте с подозрительной лужей в углу на нужный этаж, я позвонила в дверь. Все были в сборе. Никогда в жизни не работавшая, приземистая и черноволосая Софья Львовна была тщательно и дорого одета, на мой взгляд, чересчур пёстро и вызывающе. Так одевались только вновь прибывшие или пенсионерки, которые никогда не адаптируются и не желают подстраиваться под новую среду.
Я вспомнила себя, майамскую, как всегда старалась нарядиться и как от моих туалетов морщился Дэвид — и мне стало стыдно. Иван Кузьмич был высок, сутул и чопорен. В нём чувствовалась выправка дипломатического работника. Привычка быть светским и вежливо отстранённым въелась в кровь и плоть. От этой пары, растерявшей все свои привилегии и влившейся в армию иммигрантов, явственно несло холодом снобизма. Они, коренные москвичи, жившие в элитном доме элитного района, с ужасом воспринимали действительность.
На зятя, вытащившего их дочь в эту оказавшуюся совсем не привлекательной Америку и не сумевшего обеспечить ей и внукам достойного существования, они затаили тяжёлую обиду.
Джулия грэндов, так презрительно она назвала деда с бабкой, игнорировала, в отместку на нескончаемые поучения, что девочка должна быть скромной, не носить таких коротких маечек и шортиков, а также не заплетать в волосы цветные бусинки, не слушать рэп, не есть фрэнч фрайс, чипсы, не пить колу — всё это сплошная гадость, и ещё много разных «не». Девочка объявила надоедалам бойкот и шокировала их и пёстрым ранцем, и разноцветным плейером, и привычкой валиться на кровать в обуви.
Вручив бутылку вина и тортик уставшей Тамаре, я прошла к столу, за которым сидели уже и Игорь, и соседка Нина, и Николай. Наконец все угомонились, расселись и подняли рюмки за встречу, потом за удачу, за будущее детей, за процветание и богатство. Я знала от Тамары, что родители её продали в Москве квартиру, машину и дачу, и у них есть деньги на покупку своего жилья здесь. Вначале они хотели снять недорогую квартиру, осмотреться, прицениться, а потом сделать решение, хотят они квартиру или дом, и в каком районе.
Софья Львовна, несмотря на любовь к светской жизни, оказалась замечательной хозяйкой, и я с восторгом уплетала её заливное, котлеты, домашнюю буженину и блинчики с икрой. Мы заговорщически переглядывались с Игорем, и меня всю колотило от нервного возбуждения. Разговор шёл с трудом. Николай, обладая тактом, подвешенным языком и живым умом, переводил разговор с опасных бытовых тем на более безопасные.
Так, Иван Кузьмич слегка расслабился и стал рассказывать о забавных случаях, происходивших в его дипломатической практике. Много лет он работал в советском посольстве в Дели (понятно стало происхождение пёстрой шали на плечах его жены), и мы с увлечением слушали его красочные описания экзотического быта. Все постепенно разговорились, загалдели. Нина, только прогнавшая очередного альфонса, беззастенчиво строила глазки Игорю, забыв о проповедуемой теории, что женщина должна только продаваться, а не спать за просто так. Томас залез на колени к бабушке и тщательно слюнявил концы её роскошной шали, Джулия демонстративно слушала громкую музыку в спальне, Тамара следила за столом, мужчины строили планы быстрого обогащения и решали, каким бизнесом стоит заняться — Иван Кузьмич был готов выделить зятю некоторую сумму для старта.
Софья Львовна раскапризничалась и требовала у мужа и квартиру в Манхеттене, и дачу в Поконо, не принимая доводов, что у них едва хватит средств на одно жилище.
За сладким компания окончательно рассиропилась, и её потянуло на воспоминания. Я, в основном помалкивавшая, вдруг захотела рассказать что- то страшно интересное и заговорщическим тоном начала:
— Однажды моя мамка.
Закончить не удалось. Расслабившийся и даже снявший галстук Иван Кузьмич вдруг рассвирепел. Вообще-то он голос не повышал, а показывал своё неудовольствие тоном или взглядом. А тут он закричал, теряя остатки самообладания,
— Что за выражение, Клава! Что за мамка, это не из русского языка! Извольте объясняться по-русски!
Я залепетала,
— Да, я из Белоруссии, и там это выражение вполне приемлемо, да и в сказках оно часто употребляется.
Иван Кузьмич не слушал. Он бушевал. За минуту я узнала, что я необразованная провинциалка, и такие, как я, позорят нацию и русский язык.
Тамара застыла с кофейником в руках, Николай бросился меня защищать. Сквозь слёзы я слышала его голос.
