– Точно, дедуля. Такие красавцы не могут быть невкусными.
Последующие три недели принц не слезал с горшка, а Умако приобрел желанную передышку. Снова получив возможность передвигаться, принц тут же приказал посадить на кол ботаника, что вызвало некоторый сбой в дворцовом распорядке. В те времена люди, способные разобраться в свойствах растений, были достаточно редки.
Но в установлении причинно-следственных связей с принцем редко кто мог сравниться. Использовав однажды задний проход одной из служанок, Умаядо удостоил небрежного взгляда ее ягодицы и заметил, что из прямой кишки вместе с экскрементами выделилась кровь. Он с подозрением уставился в анальное отверстие бедной женщины и мгновенно поставил диагноз:
– Ты наелась нехороших грибов!
И он понесся сажать на кол следующего ботаника. Поскольку такового под рукой не оказалось, пришлось заменить его поваром – какая разница! Потакая капризам принца, чуткие придворные начали сочинять жалобы на ядовитую пищу. Задний двор украсился толпою подвешенных трупов, привлекающих стаи мясных мух. В конце концов императрице пришлось изловить своего любимца и, пересилив себя, сделать ему внушение:
– Дорогой мой, разумеется, у тебя наилучшие намерения, но во дворце уже не хватает прислуги, а иногда без нее не обойтись. Вчера на кухне некому было готовить еду, пришлось отодвинуть время трапезы.
– Прости, мамочка. Но эти мерзавцы повсюду насажали ядовитых грибов.
– Милый, мне кажется, что Добрая Вера осуждает убийство людей.
– Я людей не трогал, только слуг.
– Если мне не изменяет память, нехорошо убивать любое живое существо. Людей, животных, растения… даже слуг.
– О-ля-ля, эта Добрая Вера… Ты уверена? Даже слуг? Надо прочитать. Я прочитаю и расскажу тебе, что об этом думаю.
– Вот и молодец. Читай, размышляй, просвещайся. И поделись своей мудростью с придворными.
– С этими дураками? С них шкуру содрать мало!
– Если ты это сделаешь для меня, получишь подарок.
– Правда? Подарок? Только мне и только мне?
Императрица заверила Умаядо в своей искренности, принц на три дня заперся в своих покоях, чтобы прочитать и обдумать три главные сутры Доброй Веры. Говоря по правде, в течение этих трех дней его не раз замечали в дворцовых помещениях охотящимся за служанками, но утром четвертого дня он появился из своей спальни с синевой под глазами и с клочком бумаги в руке. На историческую встречу собрались разряженные придворные. Вот они, цвет нации: Отомо, Накатоми, Мононобэ, Хэгури, Имбэ… даже Умако пристроился возле императрицы, опустившись на колени и усевшись на свои благородные пятки. Собрание звезд первой величины, готовых выслушать его комментарии, произвело на принца такое впечатление, что он чуть споткнулся, утер слюну, но тут же приосанился и выступил вперед, подняв свой клок бумажки, как знамя.
– Ну… э-э… три сутры Будды просто прелесть, и я вам очень рекомендую их прочитать. Всё.
– О-о-о, прекрасно, великолепно, слов нет! – зааплодировала императрица, и к ней тут же присоединились присутствующие. Умако схватился за голову, а императрица, призвав всех успокоиться, объявила: – Принц, твой комментарий трех сутр поверг нас всех в глубокое изумление. В знак признательности мы дарим тебе сто акров для резиденции Икаруга.
– О, мамочка, спасибо, спасибо!
– Не за что, милый мой.
Уж слишком он увлекался служанками.
В возрасте сорока восьми лет принц Умаядо скончался, съеденный сифилисом и оспой. В последние дни жизни кожа его превратилась в какой-то изъязвленный ковер, а из мочевого пузыря сочился вязкий гной.
Получив известие о кончине любимца, императрица разразилась рыданиями, разодрала лицо ногтями и принялась колотиться лбом о дубовый столб-колонну. Она то приказывала прервать похоронный обряд, то принималась напевать какую-то тематически совершенно неподходящую песенку. Запретив хоронить принца, императрица навлекла на себя подозрения в безумии.
– Он оживет, оживет, – рыдала она, смахивая на ходу какие-то безделушки. – Никто его не сожжет, никто его не зароет. Такое сокровище! Божественная слава! Сам Будда не может разрешить, чтобы его оторвали от страны, под небесами которой он блистал своей несравненной добродетелью!
– Ваше величество, – бормотал ей в ухо какой-то советник, – принц с его несравненной мудростью уже достиг нирваны, вы должны радоваться за него.
– В таком состоянии воскрешение невозможно, – бубнил придворный медик. – Уже чудо, что он так долго протянул.
Глядя на государыню, большинство служанок тоже роняли слезы. Конечно, проявление радости при императрице было бы невозможным. Но когда она удалилась, скорбь обслуживающего персонала как ветром сдуло.
– Не надо больше ублажать этого ублюдка…
Умако с легким сердцем направился в храм Асука, чтобы пожертвовать свою монету в честь избавления. Старость давала себя знать, ходить становилось все труднее, но ради такого случая никакой путь не долог. Преклонив колена перед статуей Будды, вызвавшей в свое время жаркие споры, министр читал сутры и перебирал четки.
– Спасибо, Создатель, спасибо, что убрал от нас эту дрянь. Но хотел бы я знать, что теперь будет…
В отсутствие официального наследника законная супруга и наложницы немедленно канули в тень забвения. Императрица распорядилась организовать грандиозные похороны. В присутствии всего двора труп был кремирован, пепел захоронен под гигантским курганом невдалеке от дворца. В конце церемонии принц Умаядо получил титул Сотоку – блистательный.
Умако уже вообразил, что все посторонние заботы свалились с плеч, но оказалось, что он не учел того неожиданного, порой вызывающе издевательского фактора, который принято называть судьбой. Вскоре после похорон принца он заметил, что одна из служанок как-то неподобающе выставляет на всеобщее обозрение свое неуклонно округляющееся чрево. Совсем малышка, двенадцати-тринадцати лет. Чаще всего от забеременевших служанок немедленно избавлялись. Двору не нужны были ни бесполезные слуги, ни лишние хлопоты. Эта же вела себя чуть ли не вызывающе. Всесильный министр решил урегулировать вопрос, но дело приняло неожиданный оборот.
– Знаешь, зачем я тебя вызвал?
– Знаю, но уверена, что ваше решение изменится, господин. Это ребенок имперского принца.
– Шутишь…
– Шучу? Мне было не до шуток. Это не шутка, трижды в день выдерживать такое. Если б я знала, если бы могла сбежать… Толстый, неуклюжий, грубый насильник с преждевременным семяизвержением…
– Ну-ну, ладно, ладно…
Умако вытер лоб и взялся за рукоятку меча.
– А скажи мне, милое дитя, – нежно промурлыкал он, – кто еще знает о твоем… приключении?
– Хм, спросите лучше, кто не знает. Императрица знает. Она мне обещала помощь и поддержку. И вашу голову, если с ребенком что-нибудь приключится. Так что не коситесь на свой меч, ваша жизнь зависит от моей.
«Дрянь! – безмолвно выругался Умако. – Грязная тварь! До чего дошли, прислуга шантажирует великого министра. Что ж, никуда не денешься. Наглая тварь ежедневно получала лучшие объедки с императорского стола, ее осматривали лекари и целители, она даже встречалась с императрицей».
«Мой ребенок – принц, имперский принц, – думала служанка-рабыня. – Конец работе, конец насилию, начинается сладкая жизнь».
Вспоминала она и родителей. Представляла, как они ахнут, увидев ее в пышных придворных нарядах. Она гуляла по дворцу с радостной улыбкой на губах, однако не довелось ей отведать этой представляемой в мечтах жизни. Одновременно с хрупким, но полностью выношенным ребенком из нее вышли четыре литра крови: и она тихо угасла сразу после родов.
Так как мать была всего лишь рабыней-служанкой, ее труп выкинули в общий могильный ров. Умако отправил бы туда же и ребенка, но императрица уже простерла над ним покров своей протекции.
– Усю-сю, какая прелесть, – щебетала она над новорожденной девочкой. – Ей предстоит совершить великие дела, сразу чувствуется.
– Н-ну. Очередной ублюдок от очередной шавки подзаборной, – скрипел как немазаное колесо себе под нос великий министр. – Жди добра, как же…
Умако не ошибся. Незаконнорожденная принцесса Кагуя, еще более испорченная и извращенная, чем ее отец, через два десятка лет послужила причиной гибели клана Сога.
