Вскоре Патрик отказался надевать новые вещи. Его терзала какая-то смутная, скрытая боль, причин которой он никак не мог понять. Пламенные инвективы Риделла интриговали, но так и не убедили его. Пробовал курить гашиш — потом два дня было плохо. Он понимал ненависть Риделла к мафиозной власти двух белых кланов, но его смущала не столько расовая проблема, сколько что-то иное. Кто впустил в Мен немецкую дивизию — его отец, мэр, хозяин кукурузной фермы, нотариус? Легко ли его родители смирились с реквизицией второго этажа? Почему сам он оказал такой восторженный прием войскам Маккарти и генерала Янга? Зачем они с Мари-Жозе годами рылись в американском мусоре, почитая сокровищем всякие объедки и лохмотья? К чему им было одеваться на чужой манер, учить язык оккупанта, исповедовать его идеалы, подражать его вкусам, превозносить его кино, книги, музыку? Риделл — и тот уже «сменил пластинку». Риделл последовал призыву Колтрейна[28]. Из «негромана» он превратился в поклонника брахманов. Утверждал, что стал буддистом. «Черным буддистом» — уточнял он, хотя при взгляде на него это вызывало сильные сомнения. Вселенная, говорил Риделл, соткана из иллюзорных образов, среди них слон с шестью бивнями, американский магазин «пиэкс», свастика, виски-Schweppes, «шевроле Bel Air», атомный «гриб» Хиросимы и прочее. Все они создают мифы и одурманивают людей. История являет собой короткую интригу — иногда отцеубийственную, а чаще братоубийственную, — которая бесконечно повторяется и ведет к кровопролитию. И уж, конечно, не свобода и не демократия восторжествовали над лагерями, напротив, — это нацистские лагеря заразили всю Европу. «Плутократы с Уолл-стрит» высадились на побережье Ла-Манша и заразили лагерным духом все сферы общественной жизни. Они спасли европейцев от концлагерей, зато понастроили лагеря искупления и «пиэксы» счастья, обнеся их колючей проволокой внутри Большого Лагеря Старого Света под контролем Военной полиции и SHAPE. Над головами местных жителей безостановочно, подобно воздушному мосту, летают «Глобмастеры», «Тандерджеты», «Сейбры Ф86» и «Скорпионы». Величие страны измеряется числом жертв. Жизнь на планете сведена к цепочке стереотипных образов, — почтовые открытки с кровавыми сценами стоят дороже других. Время складывается из одних смертей и мыслей о них. Образ реальности абсолютно не реален. Реальность, сообщал шепотом Риделл, это только брахман. Брахман — это слова, которые составляют вопрос. Брахман — это загадка. Это вечное настоящее, наделенное чудесной сверхъестественной силой; ее можно постичь лишь через аскетический экстаз или наркотики, — увы, к этим последним Патрик так и не смог пристраститься. Реальность во всей полноте определяется двумя главными свойствами: она непознаваема и она иллюзорна. Душа в состоянии сна подобна зрителю, глядящему в экран. Душа в момент пробуждения открывает глаза и обнаруживает перед собою зеркало, такое же пустое, как экран выключенного телевизора. Боги — фикция. Вера в богов — еще одна греза в мире образов. Мы будто играем в политику, семью, социальную сферу и личную жизнь, а на самом деле ворочаемся во сне и храпим.
Риделл говорил:
— Все пропало. Все затерялось, как крошечная капля воды в безбрежном океане. Реальность вздымается и дышит между галлюцинацией и хаосом, точно волна рождения и смерти. Этот толчок столь же непредсказуем в своих последствиях, сколь иллюзорен по своей сути. Цепь поколений и цепь метаморфоз подвластны одному и тому же замыслу, нетерпеливому, безжалостному, необъяснимому. Нас испепеляет движение, нас сжигает половая принадлежность. Все объято пламенем, все стремится к удовлетворению. Все стремится к покою. Все алчет смерти. Наши взоры во снах, как и наши взоры в повседневной жизни, томятся жаждой. Они жаждут образов Сирен, а Сирены упиваются смертью и питают ее. Все есть ненависть к жизни, все есть смирение и сон.
Патрик признавал справедливыми и неоспоримыми некоторые истины, которые Риделл высказывал ему — чаще всего под воздействием наркотиков. Американская цивилизация накопила такое великое множество ненужных, быстро устаревающих изобретений, что ее храмом, по мнению Патрика, можно было назвать огромное кладбище разбитых автомобилей и сломанных инструментов. Алтарь этого храма находится в огромной помойке, где они с Мари-Жозе самозабвенно рылись на исходе детства, и за каких-то десять лет мусор из нее рассыпался по всей земле. Поистине, души людские, как говорил Риделл, стали жалким набором из ярких оберток, конвертов с пластинками, комиксов, кинокадров и рекламных проспектов. Поведение Труди, Уилбера Каберры, супругов Уодд казалось Патрику абсолютно непостижимым. Развязные жесты и бесстыдные речи плохо сочетались с неожиданной добропорядочностью, истовая религиозность — с жаждой обогащения, внезапная агрессия — с неуемным дружелюбием. Словом, все в этом американском мирке, включая губившие Риделла наркотики, ускользало от понимания. Этот мир не похож сам на себя. Этот мир не для жизни, а для смерти. Этот мир черпает могущество и выгоду в поголовной спячке. В этом мире люди боятся, лечатся, радуются, убивают и молятся по поводу и без. Вот почему Труди не переставала шокировать Патрика.
Его сильно поразила одна из метафор Риделла. Тот как-то сказал, что разум в человеческой голове горит, подобно свече во мраке гипноза. Стоит лишь загасить ее, и тьма поглотит нас. Когда мы пьем, уходим с головой в музыку, глотаем книги, любим или ширяемся, мы тушим это пламя.
Риделл рассказал Патрику, что индийское слово «нирвана» означает железный гасильник с двумя колпачками, которыми тушат огонь так, чтобы не было копоти.
Вот что такое нирвана — это сон, который знает, что его никто не видит.
*
Патрик Карьон был с матерью в Париже и по случаю купил на блошином рынке Сент-Уана старинный железный гасильник с тремя колпачками.
На следующий день он подарил его Риделлу.
Риделл, набросив пальто на голое тело, размахивал подарком и танцевал от радости в гараже Антуана.
Патрик Карьон, влюбленный в джазовые ритмы, целыми днями упражнялся на ударных в бывшем приюте скаутов у кюре. Он виделся с Труди ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы попытаться ею овладеть, потерпеть очередное фиаско и не думать о Мари-Жозе. Риделл же предпочитал женщинам дружбу с Маллером. Женщины, говорил он, это существа с неполными, несовершенными телами, они пришли из другого мира, чтобы лгать и пожирать. Два года назад, в 1957-м, при строительстве дороги на плотине через Луару в Клери, рабочие обнаружили под древним дольменом останки женщины мадленской культуры[29] осыпанные красной охрой. Шею скелета украшало ожерелье из пятидесяти клыков.
*
Весь май они частенько играли в кафе или на американской базе. В такие вечера Риделл и Маллер ждали Патрика Карьона возле дома кюре, а если он был на занятиях, сами погружали его инструменты в фургончик и ехали к лицею, чтобы встретиться у будки привратника.
Патрик торопливо, расталкивая школьников, выбегал из ворот, швырял свою велосипедную сумку с книгами в кузов, где уже стояли ударные и контрабас, а сам забирался в кабину «аварийки».
Здесь он стягивал галстук, расстегивал ворот рубашки и отказывался от сигарет и «косячков» Риделла.
Он сам поражался своим успехам в игре. Порой его осеняло подлинное вдохновение. Однажды в субботу, 23 мая 1959 года, когда они играли в солдатском баре малым составом — с саксофонистом Мелом, трубачом Огастосом, Риделлом и Малером, — Огастос резко оборвал соло на трубе, предоставив Патрику играть одному.
И Патрик задал жару.
Весь зал умолк, слушая его. Потом взорвался аплодисментами. Под конец импровизации Огастос стащил с головы красную вязаную шапочку, с которой никогда не расставался, и бросил ее Патрику в знак восхищения. Зал был битком набит солдатами. Они свистели, орали, бурно аплодировали.
Справа, за одним из столиков для белых, сидели сержант Уилбер, лейтенант Уодд с женой, Труди и Мари-Жозе. Они тоже вскочили и кричали «браво».
Патрик залился счастливым румянцем. Он стоял в глубине этого жестяного барака и неловко вытирал вспотевшие ладони о джинсы. Не решаясь взглянуть на восторженных слушателей, он поднял глаза к потолку, где среди неоновых ламп красовались рекламы пива Budweiser и Miller, здоровый плюшевый мишка, звездно-полосатый флаг и плакат с Ритой Хейворт.
*
Глубокой ночью «шевроле» Уилбера Каберры с зажженными фарами остановился у входа в кафе-табак возле дома Карьонов.
Уилбер был пьян. Он орал во всю глотку, тиская в своей лапище левую руку Патрика. Выспрашивал у него на своем американском, как сказать по-французски nuts.
— Zinzin, gaga[30], — подсказал Патрик.
