Вот почему эндшпиль получился совсем не таким, о каком грезила Вера, выстраивая фигуры в начале партии: спустя неделю после исторических крестин она подкараулила Артема возле общаги и, заплакав ровно за минуту до его появления, призналась сразу во всех своих чувствах. Артем бережно обнял Веру и сказал:
— Не надо плакать. Не о чем.
Вскоре даже распоследние отличники знали, что Артем Афанасьев и Вера Борейко теперь вместе: на занятиях они появлялись парой или также парой отсутствовали. Кереевский воспринял такой виток сюжета как чудовищное оскорбление и в ответ женился на деревенской девочке-первокурснице — на Веру этот альянс не произвел впечатления, а вот Кереевскому-старшему сынулина выходка стоила обширного инфаркта.
Вера упивалась счастьем, как водой по жаре, всем своим рассказывала о близкой свадьбе и даже уговорила отца отдать им квартиру на Кировской улице, припасенную для подобного случая. Отец согласился нетипично легко, и с этим особенно контрастировал отказ Артема. Это благородство вызвало новый приступ Вериного обожания: хорошо продуманное поражение в любовных шахматах обернулось неожиданным призом — Вера чувствовала, что Артем на самом деле любит ее.
Нашлась и соринка, что случайно влипла в свежую краску и теперь мешала наслаждаться чистыми линиями завершенной картины. Артем не спешил пускать Веру в свою жизнь, хотя она уже топталась на пороге без всякого приглашения и жадно обшаривала взглядом прихожую. Ненавистная школьная математичка часто повторяла Вериному классу, что прочитать главу учебника надо «от сих и до сих», и эта свистящая приговорка часто вспоминалась влюбленной Вере. «От сих» — это был институт, а «до сих» — поздние вечерние прогулки и непременный телефонный звонок перед сном: Вера засыпала рядом с телефоном, обнимая его, будто кота. Оставшееся время Артем тратил по собственному усмотрению и от Вериных настойчивых расспросов уклонялся сколь мягко, столь же и неизменно; более того, глаза у него прозрачнели, становились чужими, поэтому Вера боялась и не любила его таким.
Сколько раз она просила Артема погулять с ней сразу после занятий или приглашала обедать к себе домой! Чмокнув Веру в нос, он уходил и не оборачивался, никогда не оборачивался… Зато Вера всегда смотрела ему вслед: высокая фигура с каждым шагом становилась меньше, словно бы ферзь вопреки правилам опять шел в пешки, на ходу срывая погоны и с каждой клеткой утрачивая что силу, что власть. Вполушутку обидевшись, Вера гадала, какие же секреты скрывает от нее Артем… Жену с детишками? Приработок? Членство в тайном обществе?
Артем исчезал в одном и том же направлении, и Вере хотелось проследить, вызнать наконец его тайну. Она шикала сама на себя за такие мысли, плелась домой и обнимала телефон. Артем обязательно звонил — всегда из уличного автомата, и Вера слышала в трубке грохот от падающей монетки и негромкие вопли троллейбусов.
Они гуляли каждый вечер, хотя настала холодная николаевская зима, люди на улице зябко поднимали плечи и прятали носы под варежками. От предложений наведаться в бар или дискотеку Артем всякий раз отказывался, зато ему очень нравилось бывать у Веры дома. Там, в почти квадратной комнатке, наполовину занятой куклами с вертолетными бантами и пухлыми медведями, сшитыми из свалявшегося искусственного меха, навсегда осталось Верино детство — и Артем чувствовал его близкое присутствие, словно бы рядом с ними, студентами, сидела серьезная маленькая девочка. Детская фотография была узнаваемо вправлена меж стекол секретера. Ксения Ивановна, мама этой девочки и одновременно мама взрослой Веры, чьи прохладные пальчики доверчиво лежали в ладони Артема, церемонно приносила в комнату подносик с чаем и свежими булочками — у них в доме всегда были булочки. Артем жадно впитывал тепло чужого дома, сидел допоздна, до черных окон, но все равно возвращался в общагу, хотя Вера уговаривала его остаться — всегда безуспешно.
Именно в те странные счастливые месяцы Вера вернулась к детской привычке подолгу мечтать перед сном: подушка накалялась под жаркой щекой, пока хозяйка обмирала от счастья, выстраивая интерьеры воздушных замков, населяя их, наряжая каждого обитателя словно бумажную куклу, каких рисовала для девочки Веры заезжая тетя, москвичка и художница. Вот Артем в модном двубортном костюме, чтобы золотые пуговицы разбегались от пояса к плечам, ведет под руку Веру в белопенном платье, и такое же белое — некогда смуглое, а теперь белое от зависти — лицо Жанар, и сразу обмельчавшие девчонки с факультета. Папа при полном параде, мама в бриллиантовых сережках — или нет, сережки Вера попросит в подарок на свадьбу! Брат с женой, пупсик Стасик, и блестящая, как дельфин, скользко-новая машина, и свежие букеты в вазах, расставленных по новой квартире, и ночи на прохладных шелковых простынях… Подушка почти дымилась, а Вера все гуляла по замку, придирчиво разглядывая каждую мелочь, с подлинно шахматным рвением находя место даже для самой ничтожной детали.
Больше всего ее радовала новая работа Артема — работа, которую Вера зубами и ногтями выгрызла, выцарапала у брата. Тот рассказывал про сложности в бизнесе, говорил, что все рабочие места заняты — брать в нагретое местечко недоученного студента родом из деревни ему было неохота. Вера сначала уговаривала брата: как учитель литературы, пыталась вбить в него главную мысль произведения. Даже самый недалекий ученик легко бы сумел разобраться: Артем не студент из деревни, а главный человек в жизни Веры. А значит, брат должен списать на берег кого-нибудь из сотрудников и занять пробоину Артемом, проще не бывает, садись, пять! Брат мычал теленком, начал прятаться от Веры, вот и пришлось запрятать пряники в буфет и отправиться на розыски кнута.
Роль кнута не без успеха исполнил генерал Борейко, в течение получаса беседовавший с сыном в служебном кабинете. После родственной беседы брат лично заехал за Верой в университет — она заметила, что щеки у него бледные, а уши, наоборот, красные. Не глядя в глаза, брат сказал, что Артема сделают заместителем директора фирмы сразу же после свадьбы, и ушел — угрюмый как ноябрь. А Вера предвкушала теперь еще и радость Артема, репетируя новость перед подушкой. Чем больше она распалялась мечтами, тем меньше оставалось терпения ждать, пока Артем догадается наконец позвать ее в жены.
Прямые расспросы казались Вере унизительными, но между делом закончился третий курс, а дальше вечерних прогулок и долгого сидения в детской комнате, под пластмассовыми взглядами кукол, они не продвинулись. К ежедневным исчезновениям Вера слегка попривыкла, правда, теперь Артем пропадал еще и в выходные — девчонки в общаге говорили, что уходит он спозаранок, чуть не в семь утра.
«У близких людей должно быть больше доверия», — горько думала Вера и однажды задела Артема примерно этими словами. Они стояли обнявшись на пороге родительской квартиры, было уже за полночь, родители спали, и Вера говорила шепотом. Артем разомкнул объятия, выпустив Веру из теплого кольца рук, так что она немедленно замерзла.
— Верочка, ты, конечно, права — мне давно следовало рассказать тебе обо всем. Теперь, когда я все решил…
Вера ухватила рукав синей рубашки, заранее группируясь перед ударом, но к услышанному оказалась не готова: слишком неправдоподобной показалась ей тайна Артема. Карточный долг, жена с малыми детками, тяжелая болезнь — все, к чему Вера подготовила себя за долгие месяцы молчания, не шло в сравнение с правдой; автор сценария многосерийного фильма «Жизнь Веры Борейко» вновь обманул ожидания телезрителей, и теперь главная героиня с ужасом наблюдала за тем, как рушатся обломки готового к заселению воздушного замка — обломки куда более тяжелые, чем полагается такому сооружению!
— А я нашла тебе хорошую, даже очень хорошую работу, — мертвым голосом сказала Вера. — Я думала, ты меня любишь, и мы поженимся. А ты…
— Я люблю тебя, — разозлился Артем. — Я люблю тебя, и мы обязательно поженимся — если ты захочешь стать женой священника. Вера, пойми, я очень долго об этом думал, и обсуждать тут нечего — можно всего лишь принять мое решение или отказаться. Про себя знаю точно — если ты не согласишься, я пойду в монахи.
— Артем, ты спятил? Какие монахи? На дворе двадцать первый век!
Они говорили уже в полный голос, отодвигаясь друг от друга с той же точно силой, которая притягивала их прежде.
В спальне родителей зажегся свет, и Ксения Ивановна, проснувшаяся от громкого, с призвуком рыданий голоса Веры, спешно запахивала шелковый, в вышитых райских птицах халат.
— Ты же верующий человек! Как ты можешь говорить такие вещи?
— Кто тебе сказал, что я верующая? И потом, одно дело верить, а совсем другое — быть попом! Ты запутался, Артем, ты совсем не знаешь, о чем говоришь!
