Переезд из старого дома дался тяжко. Хотя мы не прожили там и года, срок этот казался больше из-за новизны самой жизни. Как и любое место, отмечающее начало новой эры, оно обрело особое значение. Через два месяца, на протяжении которых комнаты Генри и Веро пребывали в нетронутом виде — так могла бы поступить мать, оплакивающая сбитую грузовиком дочь, — за вещами Веро приехали ее отец и брат. Их прибытие возвестило конец всякого притворства. Отчасти я даже обрадовался необходимости покинуть сцену воспоминаний. Был холодный, пасмурный сентябрьский день. Они приехали на серебристом фургоне и любезно предложили перевезти и мои скромные пожитки.
Брат Веро, Ги, оказался высоким парнем в очках с толстыми стеклами, за которыми прятались ясные зеленые глаза. Ги работал в центре для беженцев в Кале. Поначалу я принял его за человека строгого и даже сурового, но он был просто серьезным и задумчивым. Ги отстраненно мне улыбнулся.
— Вы — Чарли? — спросил он, выйдя из машины и пожимая мне руку длинными холодными пальцами. — Вероник говорила о вас. Рад познакомиться. Должен сказать, мы очень довольны тем, что она вернулась, и… мне жаль вас. Вам, похоже, нелегко приходится. Давайте помогу.
Мы загружали вещи, а отец Веро оставался в салоне «мерседеса». Маленький, жилистый, он смотрел на город, как следователь на подозреваемого. По пути к моей новой квартире я сидел рядом с ним, стараясь не замечать сухоньких ног, свисавших с сиденья и болтавшихся при каждом толчке. Едва мы тронулись, как он положил свою ручонку на мою руку, но жест этот не был дружеским. Английский у него был строг и формален.
— У меня на Вероник были большие планы. Я всегда гордился ею. Видели бы вы ее лет в восемь-десять. Что-то невероятное! Настоящая динамо-машина. Постоянно в движении. Такая красивая, такая пылкая. Когда мы жили в Африке, она часто приходила в операционную — понаблюдать за мной. Смотрела, как я вскрываю грудную клетку, и хоть бы что. Каждую деталь ловила. Поразительно. Здесь она себя погубила.
Мы проезжали мимо бутика, где продавались сумочки с золотыми пряжками, и он вскинул руку.
— Не знаю, что вы, молодые люди, себе думали. Смотрю, как люди растрачивают себя впустую, и злюсь. Такая многообещающая молодежь! Но она теперь во Франции, и ей придется отучиться от всего этого. Будет работать с братом в лагере для беженцев. Вот настоящая работа. Уверен, Вероник ухватится за нее обеими руками. Станет приличным человеком. Не то что эти девчонки, которые только своей внешностью и озабочены. Вы, наверно, заметили, что как только девушка начинает ценить свою красоту, эта красота мгновенно теряется. А вот ее — вернется. Я всегда старался быть рядом с ней. Теперь мы восстановим прежнюю близость.
Пока мы с Ги выгружали мои книги и одежду, старик сидел в машине и смотрел прямо перед собой. Ветер подхватывал обрывки газет и пластиковые пакеты, швырял их в воздух, и они кружили, как птицы. Ги пожал мне руку, сел за руль и повернул ключ зажигания. Отец Веро высунулся из окна:
— Удачи, Чарли. Человек вы вроде бы хороший, но попали в ловушку. Помочь вам, как помог Вероник, я не могу, но удачи желаю. Прощайте.
Я махнул рукой и проводил их взглядом; на серебристом боку фургона мелькнули призрачные отражения деревьев.
Работа все глубже проникала в мою жизнь. В пятницу вечером Бородач, как обычно, ушел домой, а в понедельник утром на собрании персонала нам объявили, что он умер. Я был единственным, кто ахнул от удивления и тут же поспешно закашлялся. На следующий день Бородача сменил некий Лотар, заявивший о желании уйти от инвестиционной деятельности. Баритон рассказал мне, что Лотара выставили с прежнего места после интрижки с женой босса. У Лотара был высокий лоб с синими прожилками вен и узкие бледные губы. Он выступил перед нами с короткой речью, и, пока говорил, висок пульсировал голубым.
— Мне нужно, чтобы все работали в полную силу. Усталость — всего лишь слабость. Не расслабляйтесь — и мы будем друзьями. Подведете меня — никакой дружбы. Живите интересами компаний, которые ведете. Вы должны знать их показатели, как дату своего рождения. Жизнь нелегка. Жизнь — не забава. Мы занимаемся серьезным делом. Относитесь к жизни серьезно.
Через два дня после прихода Лотара случился забавный эпизод, единственное светлое пятно за всю ту унылую осень. Генеральный разослал предупреждение насчет антиглобалистских протестов на Беркли-сквер. Выступления могли перерасти в насильственные действия, поэтому нам надлежало проявить особую осторожность. Компания не возьмет на себя ответственность за служащих, у которых возникнет конфликт с анархистами. Нам настоятельно рекомендовалось одеться как можно неприметнее и попытаться прокрасться в здание незаметно. Ложась спать, я представлял бушующую толпу и даже себя в строю бунтовщиков — волосы торчат шипами, я выкрикиваю лозунги против всеобщего неравенства, сжигаю заработанную мелочь и бросаю яйца в продажных прислужников капитализма.
Прибыв на следующее утро на работу — в синем джемпере и джинсах, — я обнаружил на площади всего лишь трех протестующих, причем двое были явно смущены присутствием третьего, панка с огненно-рыжим ирокезом, уже пьяного и державшегося за ограждения так, будто стоял на палубе ныряющего в бездну корабля. Два других бунтаря — темноволосый парнишка и девушка с дредами — надели армейские куртки и изо всех сил старались согреться. Я посмотрел на них с презрительным высокомерием, но потом, проанализировав это чувство, понял, что завидую их неспособности интегрироваться в мир тяжкого труда и коммерции. Я завидовал их безусловной преданности делу и представлял, как они, возвратившись вечером домой, ужинают супом с чечевицей, пьют дешевое вино, ведут задушевные разговоры и выделяют час для энергичного, скучного секса.
В десять генеральный созвал нас на совещание для согласования графика перерывов на ланч и порядка ухода в конце рабочего дня. Когда он вошел в комнату, кто-то, не сдержавшись, фыркнул и тут же умолк. На генеральном были серые брюки с острыми стрелками, начищенные до блеска черные туфли и футболка с портретом Боба Марли и словами «Rastaman Vibration», написанными чередующимися красными, зелеными и золотистыми буквами. Изображенный в профиль Марли курил длинный косяк, под кончиком которого проступал сосок генерального. Футболка была совершенно новая, и краска отшелушилась в тех местах, где домработница провела горячим утюгом. Генеральный тряхнул седыми волосами и сложил перед собой ладони. Я отвел глаза, с ужасом понимая, что не сдержусь.
— Ну, — бодро объявил он, — похоже, мы, банкиры, встаем раньше, чем хиппи.
Комната взорвалась смехом. Я схватил Баритона за плечо, чтобы не свалиться со стула. Генеральный немного опешил, потом улыбнулся, решив, что шутка удалась. Остаток дня я работал, не смея поднять головы, чтобы не расхохотаться, если увижу вдруг шефа.
Мне поручили заниматься некоторыми компаниями из тех, что прежде вел Бородач, и теперь я час за часом просиживал за столом, стараясь разобраться в пометках, оставленных покойником на полях ежегодных отчетов и желтых страницах толстенных блокнотов. Рынки все еще стремились вверх; аналитики инвестиционных банков не щадили никого, обрушивая на компании шквалы безудержного оптимизма, и графики, которые мы распечатывали для портфельных менеджеров, представляли собой круто уходящие вверх склоны. Было ясно, почему они считали, что обойдутся без нас: каждое принятое ими решение оказалось верным, потому что принять неверное невозможно в мире самоусиливающих механизмов капитала, падающих процентных ставок и рвущихся вслед за западными экономиками Китая и Индии. Я понимал, что мое мнение не имеет никакого значения, а потому предпочитал разделять оптимизм портфельных менеджеров и вместе с ними отмечать каждый очередной финансовый успех.
Рекорд установил Бхавин Шарма, заработавший для компании за неделю двадцать миллионов. Он заказал для всех розового шампанского, и мы стояли с бокалами, глядя, как нежные серебристые пузырьки поднимаются через розовое вино, пока Бхавин вдруг не сорвался и не выбежал из офиса. Мы подошли к окнам и еще с минуту смотрели, как Бхавин с ревом носится по Беркли-стрит на только что доставленном «мазерати». В этом было что-то вульгарное, что-то неприличное.
На утренних летучках Кофейные Зубки постоянно выступала с пространными и сбивчивыми заявлениями о цикличном движении рынков. О том, что цены на бонды неустойчивы. Что капитал не неистощим. Что потребление в Соединенных Штатах не резиновое. Пророчества ее не были лишены здравого смысла, но потом я смотрел в ее хмурое лицо старой девы, на воспаленные пятна экземы на костяшках пальцев, на прыщики между бровями… Откровенно, вопиюще негламурной, ей определенно не было места в изощренном, искушенном мире дизайнерской одежды, мощных автомобилей и вечеринок с пикантным привкусом кокаина и «Кристаля». Я, правда, и сам не жил в этом мире, но стремился попасть туда и потому много и упорно работал. Продираясь через каракули Бородача, я дошел до того, что уже видел во сне какие-то числа, балансовые ведомости, бюллетени по движению наличности. Я проводил в офисе выходные, составлял отчеты по «Форду», «Дженерал моторс» и «Крайслеру», шел на ланч в пиццерию на Оксфорд-стрит, где читал за столиком Пинчона, потом возвращался в офис.
