— Но они на мне, — сказал Вукович.
— То и плохо, — сказала Йолан.
— Как это плохо, сама же предложила, — удивился Вукович.
— Плохо, что на тебе. — И так как Вукович не понимал, продолжала: — Лучше бы снять их, сюда положить, к деньгам.
— Не один, что ли, черт? — все не желал понимать Вукович. — Выиграете, будут ваши.
— Не один, — усмехаясь, ответила Йолан.
Вукович, кажется, начал догадываться.
— Проигравший раздевается?.. — осклабился он.
— Вроде того… — отозвалась Йолан загадочно.
Вукович вылез из штанов. Хайдик, точно в сонном дурмане, тупо глазел, не находя в затее Йолан ничего особо пикантного, хотя та все похохатывала, заметив завлекающе грудным голосом: «А славные трусички у тебя». Вукович в самом деле носил вместо кальсон броско-цветастые испанские купальные трусы, очень нарядные, так что стесняться нечего, — только голые волосатые ноги в полосатых носках и в начищенных до блеска ботинках как-то не очень с ними монтировались и, пока Йолан с женской педантичностью складывала и водворяла джинсы на предназначенное место, он по непонятной ему самому причине поспешил убрать под стол свои ходовые части. Потом, стасовав, подал карты Хайдику, тот словно в полусне протянул было руку, но Йолан ее оттолкнула, заявив: «Сейчас играю я», — однако карту не взяла, а выставила требовательно ладонь: всю колоду сюда. Вукович тотчас утратил свою обычную догадливость.
— Ну, давай же. Я сама. Сама хочу держать банк, — сказала она уже без всякого похохатыванья.
— Но почему?
— Не верю тебе, милок. Со мной фокусы эти не пройдут.
— Но это же другие карты, это венгерские игральные, — стал разубеждать электротехник. — Не та совсем колода, для фокусов у меня французские карты; вот они, не веришь — сама посмотри.
Но Йолан молча протягивала ладонь: знать ничего не хочу. Вукович понял, что выхода нет, и прежний его страх, чисто животный, перед грубой силой, уступил место другому, высшего порядка, трепету игрока; он отчетливо ощутил: с этой минуты пойдет игра настоящая, азартная в самом чистом виде, вот когда взаправду везенье решит, и впился взглядом в пальцы Йолан, тасовавшей колоду, уж коли не позволено плутовать, пусть не плутует и партнер (а сумеет у него на глазах смухлевать, тем паче достоин внимания; такой — не просто мастер своего дела, а гений, такой раз в столетие рождается). Мало-помалу им овладело волнение, пьянящий захлеб риска, нервы напряглись до предела; вторую карту он сразу даже не посмотрел, а положил к первой и заглянул, потихоньку сдвинув ее сверху пальчиком; потом попросил еще, еще… и победоносно засмеялся. Перебор. Теперь может вывезти только блеф. Пускай думает, что у него очко, тогда сама попробует набрать двадцать одно и тоже переберет. В таком положении единственный шанс. И он удовлетворенно откинулся на спинку стула, торжествующе глядя на Йолан. Но та вытащила карту, вторую, третью, по ней ничего не заметно, хотя она и не старалась принять непроницаемый вид, напротив, лицо выражало интерес, даже любопытство; разглядывает свои три карты, задумывается и объявляет: довольно. У нее девятнадцать.
Значит, правильно он угадал, только немножко поздно, что нельзя сбрасывать Йолан со счетов, она соперник, и как это он пропуделял, ведь за сто метров чует игрока; бабы, они переимчивей мужчин, вот чего не сообразил. Придется теперь к машине идти за тугриками, в машине еще хватает, Вукович от серьезной игры не уклоняется, готов до полного изнеможения играть и сейчас не волнуется ни капельки, — такого просто не может быть, чтобы новичок уложил Вуковича на лопатки, просто неохота уходить, не хочется и без того подорванные позиции покидать; неразумно оставлять их сейчас одних, но выбора нет. И глотнув пивка для поддержания сил, это можно себе позволить, пока что ни в одном глазу, а случалось совсем пьяным водить, под руки заталкивали в машину, без чужой помощи ключ не мог вставить в замок зажигания, в прорезь попасть, но уж вписался в сиденье, автоматизм срабатывал, будь даже пьяный в дубль (на днях в одном ночном заведении швейцара просил помочь ключ всунуть, и только немного погодя осенило: мильтон это, а не швейцар, похожие очень фуражки, вот до чего упился; но, слава богу, отпустил, оборжался мент, да и не было прямого нарушения, только тут же, при нем, велел сесть в такси); словом, Вукович отхлебнул и попросил одолжить ему джинсы, сбегать вниз. Йолан взяла их со стола, неторопливо сунула под мышку и безмятежно помотала головой.
— Они мои. Я их выиграла.
— Твои, конечно, твои, — закивал Вукович, — только к машине сбегаю и верну… Ну, не валяй дурака, вот удостоверение личности в залог, вот права, талон предупреждений, — все оставляю. Ты что, думаешь, удрать хочу? Я джинсы хочу отыграть! Не веришь?! Ладно, вот тебе ключ от зажигания, от двери только возьму, иначе как я машину открою… Слышишь?.. Кончай острить.
— И не думаю острить. Ты их мне проиграл.
— Это уже не fair play[6].
— У тебя научилась, миленочек.
— Да чего тебе надо?..
— Джинсики твои понравились. Не хочется отдавать. И ты в этих порточках нравишься. Очень идут тебе.
«Проигрывать надо уметь», — мелькнуло у Вуковича в голове.
— Ну, хорошо. Ключ только дай. Там, в кармане.
— Да ну? — пропела Йолан чарующим голоском. — Значит, и ключик мой. Я все ведь выиграла, что было на столе, все теперь мое, целиком.
— Не дашь?! — угрожающе прошипел Вукович.
— Нет, милок.
И шофер сидит тут же, при них. Понуро, отупело, безучастно, занятый своим разбитым сердцем, своей безысходной тоской. И тем не менее он хозяин положения. И Йолан знает это, и Вукович, обоим вместе и каждому в отдельности ясно: угрозами тут не возьмешь. Пробуди неосторожно Вукович дремлющего в Хайдике пещерного человека, и ему несдобровать. Влип Вукович. (Одно только не может усечь — как. Почему переменилась к нему так круто обольстительная Мамуля Варга? Из мести? Оскорбленного женского самолюбия? Но не было если у него другого выбора, пристукнул бы этот ее зверюга-муж, неужели не видела!) В штаны, однако, делать не в его привычках. Не затем он играет. И в проигрышном положении добиться победы — вот это класс настоящий. И воображение его начинает шарить, нащупывать слабое место в обороне противника. Дома запасной ключ, но не попрешься ведь за ним ночью в одних трусах через весь город. И, главное, ни филлера на такси. Но его не поставишь в тупик. Он homo ludens! Юмора ему не занимать. Попробуем со смешной стороны взглянуть на это дело. Кто и над собой способен посмеяться, тот уже овладел ситуацией. Просто выждать надо. Понаблюдать. И воспользоваться удобным случаем.
— Так тебе джинсы понадобились?..
— Ключ, только ключ, деньги принести. Джинсы твои, правильно, могу спуститься и без них, но ключ-то случайно к тебе попал. Ключ мой.
— Нужен, значит?
— Нужен.
— А я кто?
— Не понял…
— Ты сказал, все бабы курвы. А я?
— Ты самая святая женщина в мире. Непорочней белой лилии.
— Красиво, но… Попробуй лучше сказать.
— Чиста, как горный снег!
— Издеваешься?
— Я?! Вот чем хочешь клянусь…
— Чем же? Нечем тебе, милок. Не веришь ты ни во что.
Вукович рассмеялся, но смех его прозвучал насильственно. Отказало чувство юмора. А то, которое охватило, пронизав всего до дрожи, очень знакомое чувство, ничего общего с юмором не имело. Это была ненависть. Смертельная ненависть к более сильным, важным, самовластным, к тупым скотам, которые унижают малых и слабых. Ненависть — и горькое сознание полной своей беззащитности, беспомощности. Он смеялся, а глаза цвели истеричной злобой, и, зная, что делает глупость, но уже не владея собой, вскочил и попытался выхватить джинсы у Йолан. Однако та опередила его движение, быстро отпрянув назад.
— Но-но, руки долой!
Вукович убил бы ее в эту минуту без малейших колебаний, без всякого зазрения совести.
— Джинсы тебе нужны? А ты попроси хорошенько! Послужи, песинька. На задних лапках!
Спокойно, спокойно. Терпение, выдержка и спокойствие. Не первый раз в такое положение попадать, может, и не в последний. Прекрасно он знает, что делать. Синдром Бокоди. ДА, В УХЕ. МАКУХА. У МЕНЯ. И поведя затуманенными глазами, Хайдик увидел Йолан, высоко поднявшую джинсы над головой, — все ее ладное тело, женственные бедра, напряженно подобранный живот, какие крупные, округлые, тугие груди, соски чуть ткань халата не прокалывают, о дивная, роскошная Йолан, а Вукович лягушонком прыгает перед ней, прижав к бокам локотки на манер передних лап, служит, как собачка. Хайдик не следил за ходом событий, но сцена говорила сама за себя, и шофер не мог удержаться, засмеялся, — громовой гогот вырвался из его богатырской груди, так что все на кухне задрожало и задребезжали стекла. «Спокойствие», — повторял про себя Вукович. Но повторяй не повторяй, тело ему не повиновалось, — опять он ринулся к Йолан отнять джинсы, но та опять оказалась проворней (а главное, выше). «Папусик!» — крикнула она, и джинсы через голову Вуковича перелетели к шоферу.
