Перец лучом осветил спину Лавра, и тем вряд ли помог ему скорее найти замочную скважину. Зато помог мне принять безошибочное решение. Насадив картуз на переносицу, я марафонским шагом пронесся мимо группы инкассаторов.
- Эй, братишка! – окликнул меня Перец. – Куда почесал?
Я добавил ходу.
- Опоздаешь к отбою, накажу, - совсем уже издали предупредил меня альбинос.
Сердце в груди моей отбивало дробь точно барабанщик перед казнью. Вместе с переулком закончились и мои силы. Но я еще смог таки поскользнуться, и рухнуть в канаву, заполненную водой. На дне канавы хранились булыжники. Булыжники я накрыл без промаха. Ушибленное колено меня даже обрадовало. Боль слегка отрезвила меня, и я стал хуже соображать. Соображая хуже, я сообразил, что окончательно оторвался от преследователей. Меня прихватило легкое чувство эйфории.
- И вечный бой! - заорал я, вращая подобно пропеллеру сумку с дребезжащими осколками посуды.
На клич из темноты явился факел. Гражданин, освещавший себе дорогу факелом, замер в оцепенении, бросил пожитки, заметался, и пропал. Пропажа оправданная. Призыв к уничтожению запасов спиртного из уст существа, обитающего в канаве, и днем напугала бы до изумления любого местного поселенца. Что говорить о ночной поре, когда все праведники выползают на охоту за окаянными душами? Лично мне достались факел, пластиковые весла и капроновый невод с ячейками, кое-где заштопанными какой-то мокрой паклей.
- Сводишь меня к болоту, пятьсот рублей отвалю! – попробовал соблазнить я исчезнувшего гражданина. Я чувствовал, что он затаился поблизости, но щедрое мое предложение осталось безответным. Я удвоил ставку. Гражданин опять спасовал. Поднявши горящий факел, я обождал еще пару минут, и терпение мое иссякло. Зато силы частично вернулись. Заодно с ними вернулось и раздражение.
- Браконьер низкопробный! - изругал я темноту. - Мы еще встретимся на светлой тропинке! Половишь ты у меня пиявок без лицензии!
Я в бешенстве забросал его невод рыбными консервами. Именно так-с. Консервы в сумке штурмовика Агеева по странной иронии оказались все рыбные. От сумки, пропитанной водочным запахом, я избавился. Я утопил сумку в яме, как слепого щенка. Я душил ее под водой, пока она не захлебнулась, скотина такая. Выместив на ней скопившуюся досаду, я перекинул невод с консервами через плечо, взял под мышку весла, вооружился факелом, и захромал, как мне тогда опрометчиво думалось, в Москву. Получасовая прогулка в хлюпающих бутсах на сквозняке начинала сказываться. Зверская холодина выставила из меня пьяный кураж, как вышибала задиристого гуляку. Сознание мое прояснилось. Я продрог до стука зубовного, но упорно плелся вперед, отчетливо понимая, что возвращаться мне, кроме как домой, некуда и незачем. И грезил я о горячей батарее в изголовье кровати моей, хотя до отопительного сезона было еще не близко. И о стеганом одеяле. И о жене, меня согревающей под стеганым одеялом. И даже о коте, прильнувшем с другого боку и шипящем от обиды, если его заденешь, точно оплеванный раскаленный утюг. Только углубившись выше колен, я очнулся от воображаемой реальности, и вспомнил, где нахожусь. Окружал меня все тот же выморочный мир. В, частности, болото.
- Ахтунг! - Завершил я факельное шествие четкой и своевременной командой.
Почва под моими ногами была твердая как бетон. Да это и оказался бетон.
Дно болота, выложенное бетонными плитами? Не таким я представлял его себе. Я готовился прыгать с кочки на кочку и медленно продвигаться вперед сквозь топкие места, нащупывая гать конфискованными веслами. Я даже готовился к погружению в трясину, читатель. Я готовился к отчаянной борьбе и бесславной погибели. Однако, ложный Казейник с одинаковой легкостью херил как надежды на лучшее, так и приготовления к худшему. «Погорячились, и будет», - сказал я себе. После чего я воротился на сушу, обдумывая дальнейшие планы действий. «Должна быть где-то лодка или плот, - сказал я факелу, - надувной баллон или бревно должны где-то быть. На чем-то греб этот рыбник». Что ловил он именно рыбу, стало мне ясно, когда я более тщательно изучил его капроновую сеть. В пакле, засевшей среди ячеек, при свете факела блеснули серебряные чешуйки.
Я побрел вдоль берега, пристально всматриваясь в темноту, пока не обнаружил маломерное судно, затопленное на мелководье от посторонних глаз щербатым булыжником. Я уперся в булыжник подошвой, и свалил его на сторону. Судно, конечно, громкое название для всплывшего куска пенопласта. Хотя был он в толщину до полуметра и достаточно широк, чтобы выдержать мои девяносто едва живых килограммов. Так же он имел три искусственных углубления. Одно кормовое углубление было вырезано для седалища, и два педальных в носовой части палубы для упора ступней. Были в нем проделаны и отверстия для уключин. Спрятанные под водой уключины я нащупал в ближайшей бетонной трещине.
Я оборудовал пенопласт гребным устройством, и более не мешкая, разместился в его углублениях. Невод с консервами я обвязал вокруг талии, а факелом безжалостно пронзил упругую палубу в центре бака. И только тогда позволил себе короткий перекур, доставши из нагрудного кармана целлофановый мешок с пачкою сигарет. Я упаковал их, когда был в дрезину пьян. По трезвой лавочке вряд ли я проявил бы такую предусмотрительность. Прикуривши от стальной зажигалки «Зиппо» с припаянным к ней императорского профиля полтинником (подарок жены в пятидесятый день рождения моего), я высадил сигарету, взялся за весла и погреб, как мне тогда опрометчиво думалось, в Москву. Разгоняя плот и кровь, я стремительно удалялся от Казейника. Попутный ветер содействовал, стегая спину мою дождем, как стегали, должно быть, на галерах замученных гребцов. Отверстия для уключин были проделаны таким образом, что мне пришлось грести, подавшись вперед. Зато я хоть как-то прикрывал собой от ненастья пламя факела. Снаружи в такой позе я, верее всего, смахивал на удильщика. Глубоководные рыбаки называют нас еще морскими чертями.
Мы бодро мчимся сквозь темноту, держа перед носом огонек для приманки. «Заходите к нам на огонек», - пропел я слова известного шлягера. В принципе, зря пропел. На огонек зашло такое, что в страшном сне и Черчиллю не снилось. При скорости семь узлов мой отчаянный плот протаранил башню плавучего танка Т-34. «За Родину!», - изловчился я прочесть воззвание вдоль башни прежде, чем факел погас, а сам я, покинув углубление, шарахнулся лбом о технику наших побед. Где-то я слышал, что в стрессовом состоянии люди проявляют сверхъестественные способности. Тех, кто распространяет подобные слухи, спешу обрадовать: так оно и есть. Нахлебавшись воды, в набухшем комбинезоне и обморочном состоянии, я сумел взобраться по осклизлой броне на покатую башню. Оседлав заваренный люк, я отхаркался, пришел в себя и ощупал ссадину.
На ощупь я отделался малой кровью. «Порядок, - сказал я танку. - За Родину можно». Хотя самочувствие мое было довольно поганое. Мутило меня, и голова слегка потрескивала, точно радиоприемник на коротких волнах. Точнее, между ними. И куда более погано я себя чувствовал в душевном смысле. Но в душевном смысле я чувствовал себя погано с посадки в дикий автобус, так что на круг я мало потерял. Плот из пенопласта потерял. Плот распался на мелочи. Пару обломков я встретил, когда соскользнул обратно в воду и саженками покружил у танковой башни. Среди хлама, болтавшегося под защитой бронетехники, удалось мне выловить весло без уключины. Как оказалось, кстати. Рядом я наткнулся и на деревянную катушку для кабеля. Кабель, скорее всего, поперли Хомяков и его сотрудники. Но верхний диск пустой катушки устойчиво держался на волнах. Какое-никакое, а средство передвижения. Бросив на диск весло, я прилег рядом и постарался как-то отреставрировать размытый пейзаж. Область впадины, принятая мной с высоты утреннего обрыва за болото, на поверку оказалась затопленными весями. Холмы и кочки среди бескрайней трясины оборотились в объекты, расположенные выше уровня воды и груды плавучего мусора. «Учительствовал, пока школу не затопило, - припомнил я слова Виктории по адресу безногого христарадника Марка Родионовича. И еще припомнилась мне пьяная речь убитого Щукина, обращенная к болельщикам команды «Нюрнберг» о фрицах, «которые наши тридцать четверки в заливе топили». Тотчас рожденная мной версия, будто бы танк, переживший наводнение с целью остановить мой поход на Москву, и являлся тем самым, «затопленным фрицами», подтвердилась лишь отчасти. Танк был основан, как потом просветил меня Марк Родионович, к 30-му юбилею капитуляции Вермахта на гранитном постаменте шестиметровой высоты у фасада среднего учебного заведения. Тщеславный секретарь горкома партии хотел, чтобы танк его могли видеть с пролегавшего когда-то в 15-ти километрах от Казейника Минского шоссе. Само среднее учебное заведение, в отличие от высших учебных заведений, имело всего два этажа, и затонуло до крыши. Но танк на безымянной высоте благополучно выстоял. И зла на него за это я не держу. Мое крушение было предначертано, так или иначе. В темноте и в горячке я мог расшибиться о массу предметов, наводнявших лагуну с целой эскадрой пущенных ко дну «хрущевских» пятиэтажек. Как узнал я от инвалида-географа, затоплению также подверглись прилегающие строительные площадки домов улучшенного планирования, приусадебные хозяйства, военный городок, поле боя с немецко-фашистскими захватчиками и садово-дачный кооператив «Атлантида». То есть, все угодья на нижайшем уровне впадины. Причины затопления будут изложены мной отдельно. Итак, я взялся за весло, и ушел в каботажное плавание теперь на деревянной катушке. Труд мне выпал изнурительный и бессмысленный. Все равно, что на льдине грести. Я хотел спать и замерз. Если б не эти два обстоятельства я бы все бросил к лешему. А бросивши все к лешему, я бы непременно уснул и замерз бы. Так что я продолжал толочь воду в заливе, пока не посчастливилось мне сделать пересадку на встречную дверь. Это была заурядная одностворчатая дверь, но в коробке. В сравнении с катушкой от кабеля, дверь имела похвальную маневренность. К тому же прежние судовладельцы, дай Бог им здоровья, защелкнули дверь на английский замок. И дверь подо мной не открывалась. Усевшись на ней по-турецки, я занялся привычным делом, но уже с куда большей для продвижения отдачей. Я работал веслом, пока не мелькнул на горизонте огонь маяка. Во всяком случае, так я его мысленно окрестил: «огонь маяка». Огонь едва брезжил, но и этого оказалось мне достаточно. Я воспрянул духом. Наконец-то, я обрел жизненную цель. Прежде я не знал, зачем живу, как и все почти обыватели. И только внезапно открывшаяся истина окрылила меня по-настоящему. Аминь.
