- Цель моей жизни в том, чтобы грести, - твердил я, ожесточенно шуруя веслом на обе стороны и разгоняя дверь, будто вредную демонстрацию. - Я живу, чтобы догрести до этого паскудного маяка, сойти на берег, поймать попутную машину, вернуться в Москву, и потерять цель жизни, будь она трижды проклята.
Следующие два часа я вообще ни о чем больше не думал. Я просто греб на огонь, пока не приблизился к нему до дистанции, позволившей мне узреть картину, сродни апокалиптической. Вначале я принял ее за мираж. Какую-нибудь фата-моргану. Летучий Голландец, или что там еще является вахтенным после долгого бдения? Огни Святого Эльма? Бросив грести, я долго разучивал эту оптическую химеру. Но ничто ровным счетом не изменилось. Трехэтажный дом из дождя и бетона по-прежнему лез на меня из темноты, словно потревоженное чудовище с красными от бессонницы глазами. Два окна, задернутые пурпурными шторами, горели на верхнем его этаже под крышей, увенчанной единорогом бледной масти с распростертыми крыльями. Рог его был залит чьей-то кровью. Кровь стекала даже по морде его. В свете автомобильной фары, помещенной на крыше, и принятой мною издали за маяк, рассмотрел я застывшего в безмолвном ожидании единорога до мельчайших подробностей. «И я взглянул, и вот, конь бледный», - вспомнил я с трепетом слова из книги «Откровение».
- Всадник же, «которому имя смерть», возможно, купается, - пробормотал я вслух, только чтобы услышать собственный голос. - Возможно, и ад последовал за ним. Хорошо бы, если последовал. Но я так не думал. Ироническая моя гипотеза выдвинулась только лишь как защитная реакция на бесовское это зрелище. Я не думал так, ибо ад и Казейник для меня стали синонимы. И, между прочим, хочу я добавить, что если я порой и цитирую в процессе моего повествования книгу «Откровение», то исключительно в метафорическом смысле. Я вовсе не дергаю текст из «Библии» для придачи всему происшествию пафоса и ложной значительности. Напротив. Ниспосланные мне знаки я теперь воспринимаю как знаки, лишенные всякого смысла. Здесь другое. Я только стараюсь изложить по мере возможностей как сами события, так и мои впечатления, какие помню,
с мыслями, их отрывками, и клочками. И я покорнейше прошу верующую публику отнестись к такой манере снисходительно. Ибо крещусь я крестным знамением, вспоминая весь кошмар, пережитый мною в Казейнике. Засим остаюсь ваш покорный слуга с выбором издохнуть снаружи, либо убраться внутрь дома, где вполне мог ожидать меня кто угодно вплоть до Антихриста. Но я уже ничего не соображал, и выбор мой как-то сам собой отложился. Я просто подплыл на двери к ближайшему стеклу и высадил его черенком весла к чертовой матери. Затем, опустив заржавленный шпингалет, я распахнул створки рамы, и вплыл в какой-то кабинет, судя по графикам и таблицам, до которых вода еще не добралась. Графики я осветил, причалив к стене, бензиновой зажигалкой, но мало извлек полезного. Разве что полдюжины кнопок с пластмассовыми набойками. Среди размокшей канцелярии, продержавшейся на поверхности вплоть до прибытия моего, спас я удостоверение лаборанта Генриха Яковича Максимовича. Фотография с размытой печатью безнадежно испортилась. Зато, шариковые и типографские надписи были в относительной сохранности. Из них я разобрал, куда запустила меня фортуна. В научно-исследовательский институт экологии имени Жана Батиста Ламарка. Сунувши удостоверение за капроновый кушак с рыбными консервами, я выгреб в коридор. Там было еще темнее, чем на воздухе. Точно слепой, налетая на плавающую мебель, я транзитом проследовал до лестничной клетки. Когда я толкнул что-то мягкое и нащупал разбухшее тело животного, нервы мои сдали совсем. Если бы я не ударился через мгновение в каменную ступень, я ударился бы в панику, окончательно свихнулся, и стал бы, вероятно, обитателем института совсем иной специализации. В принципе, я и так уже был готов.
- Сила стояния равняется силе противостояния, - предупредил я, вползая на лестницу, эколога-оборотня, чью зловонную отдышку почувствовал где-то за спиной. - Стоять я больше не могу, кровосос. Ноги затекли. Колено болит. Буду противостоять, если что. В крайнем случае, лягу. Лежачего не пьют.
Но я знал, что эколог все равно меня выпьет. До дна, собака, вылакает. Без закуски. Залпом. И я стал упорно карабкаться наверх, подтягивая за собой неподъемное весло. Каждая следующая ступень давалась мне с боем. Но упыри-экологи все равно меня настигали. Их стало больше одного. Популяция экологов беспрерывно и стремительно размножалась, по мере как приходила в негодность окружающая среда. Чем заметнее рушилась экосистема, тем наглее атаковали меня экологи. Из-за этого мне приходилось часто оборачиваться и тыкать в них веслом. Плоть экологов пронизывалась легко. Но супротив меня они были очень выносливы, а парниковый эффект сделал их дальновидными. Я же и в упор ни хрена не мог различить. Коли бы не серебряный профиль императора на моей зажигалке, они бы достали меня. Полтинник их отпугивал. Он позволил мне одолеть все четыре лестничных пролета. «Если все живое лишь помарка за короткий выморочный день, - бубнил я заклинание Осипа Мандельштама, - на подвижной лестнице Ламарка я займу последнюю ступень». Заклинание, как ни странно, действовало. Последнюю ступень я занял первым. Дальше ползти абсолютно мне было некуда. Железная стена пресекала мои поползновения.
- Максимович! - крикнул я призраку лаборанта, как записному вожатому экологической нежити. - Имей в виду, живым я не дамся! Так и скажи своим клопам! «Живым я не дамся». Наглое и безграмотное от меня заявление, - сообразил я на одного, попирая железо подошвой. - А мертвым, получаюсь, дамся? Они, мертвые сволочи, в свою пользу все истолкуют.
- Живой! Живой не дамся! Ты понял разницу, лаборант? - спешно исправил я орфографическую ошибку. «И снова глупо. Дался я им живой сто лет в обед. Эколог-то, чай, не теща. Кровь из меня желает пить в буквальном ее значении. Пока я в переговорах вязну, Максимович давно меня с фланга ополз. На крышу надо пробиться. Отверстие надо продолбить. Пусть лучше единорог меня вытопчет. Хоть какое-то величие. А коли совсем повезет, и топтаные раны затянутся, еще с крыши нырну». Слабая надежда заставила меня встать и оглушить веслом железное препятствие. Наступила осень. Стена подалась. Из проема вдруг ударил тусклый свет, и я невольно зажмурился. «В очи гибели зри, сучок! - приказал я себе, играя желваками. - С тобой Господь, и крестная сила!». Я набрался и посмотрел. Очи у гибели оказались карие. Вполне живые и сердитые очи, блиставшие гневом. Гибель явно была не в духе. К моему визиту нарядилась она в хромовый, заляпанный глиной фартук с квадратным вырезом, обнажавшим смуглую бархатную кожу, линялые джинсы, распустила вьющиеся каштановые волосы и приняла образ юной соблазнительной особы. «Лилит, - опознал я ее сразу, не давши обвести себя мрачным чертам. - Баба-демон. Succubus. Меридиана. Создатель повелел своим ангелам в пар ее обернуть, а она обратно возникла. Парниковый эффект Казейника сформировал злую силу. Главное, за волосы ее не таскать. От Анатолия Франца мне было доподлинно известно, что всякий, прикоснувшийся к волосам ее, навсегда попадет в забвение. От себя мне было известно, что иным писателям забвение похуже гибели станет.
- Третий час, - Меридиана, скрестивши руки у подножия брезентовых гор, прозвучала негодующе - С ума сошли?
- Дверь на цепочку. Экологи заползут.
Обогнувши Succubus, я двинулся к дивану, примеченному мной в глубинах комнаты, рухнул на него и мгновенно уснул.
KERAMOSСогласно иудейской мифологии, первая жена Адама Лилит после развода состояла в браке с князем Преисподней. По расчету ли выскочила она за Люцифера, или увлеклась, а только рожая от него ночных демонов пачками, днем она теряла до сотни своих чад. Как нынче говорится, «и первые станут крайними». В отместку она чужих младенцев активно изводила при каждой оказии. Мало, что портила их. Она еще пила их кровь и высасывала костные мозги. В довершении злобных проделок, она регулярно подменяла ребятишек. На что подменяла их Лилит, о том фольклорные источники умалчивают. При любом раскладе эти бородатые притчи мне хоть как-то объясняли отсутствие в Казейнике детей. Не Крысолов же их увел в подводную среднюю школу. С другой стороны, причина, регулярно истреблявшая потомство Лилит остается за рамками. Если, подобно вампирам-экологам, убивала их солнечная энергия, то в Казейнике и детей, и ночных демонов было бы нынче столько, что черт на печку не вскинет. К разряду прочих излюбленных развлечений, приписанных Лилит народною молвой, примыкало и овладение мужчинами во сне помимо их воли. Статья 131 уголовного кодекса Российской Федерации. А кто свидетель?
Мною, скажем, вместо Лилит во сне овладела старая докука. Приснился мне кот мой Парамон, справлявший большую нужду под сенью кактуса. Нужда была слишком велика, и не справлялась. Но мудрые существа располагают особым секретом терпения. Им знакомы дальневосточные мысли. Одна такая мысль гласит: «Кто умеет ждать, получает все». Парамон дождался моего прихода, и получил от меня все, причитавшееся ему за отложение фекалий в заповеднике. По мне, так инфернальные разночтения о подвигах Лилит есть ни что, как закулисная борьба с эмансипацией. Но я знаю определенно: Господь слепил ее из глины, и она не забыла этого. Глина, образующая саму природу Лилит, воспринималась ею, как материнское начало. Достаточно мне было единожды проснуться на скрипучем диване, чтобы уяснить это навеки. Меня обступали разнокалиберные плоды ее гончарной беременности. Широкие стеллажи, трижды опоясавшие комнату, были накрыты фаянсовой посудой. Блюда, кувшины, вазы, чашки, чайники, плошки, ложки. Глазурованный сервиз персон круглым счетом на полтораста обильно был разбавлен фигурками глиняных карликов. Карлики обеих полов обнимались, держались за руки, занимались йогой, готовились метать атлетические снаряды, и даже совокуплялись. Делали, что угодно, только не ели из керамической посуды. Это были модные карлики. Изящные карлики с худыми изогнутыми телами. Чтобы сохранить фигуры, они сознательно голодали. В пику им на крышках дутых заварных чайников расселись толстые крестьянки в платках и сарафанах. Глиняный гарнизон, расквартированный на полу, сплошь состоял из птиц и животных. Особенно птиц. Пингвин и фламинго в одном климатическом поясе. Три пепельных удода, вернее похожие на обугленные копии птицы Феникс. Три бесславные попытки возрождения. Дозор терракотовых сычей построился в затылок один другому вдоль стены, сложивши крылья, и ожидая команды на вылет. Возможно, от пеликана. Пеликан в маскировочном темно-зеленом халате с голубыми вкраплениями пытался выдернуть клюв из керамической подставки. Вроде, как меч из камня. Птичий Эскалибур. Если бы Лилит к ее плодовитости вдохновения добавить, она бы вдохнула жизнь в этот зоосад, и Казейник обрел бы утраченную фауну. Но мы, слава Богу, христиане. Голема в Праге отрицаем. Дар сделать живое из мертвого качественно отличает самого одержимого творца от Создателя. Аминь.
