Мой писатель попросил меня сделать ему еще одну чашку кофе. Он выключил свой магнитофон.
— Лидия, давай сделаем небольшой перерыв. Мне необходимо немного подышать воздухом и размять ноги. Давай выйдем во двор.
— Знаешь, включать в книгу буквально все совсем необязательно. Вполне можно что-то опустить.
— Пойдем немного прогуляемся.
Жизнь в той квартире дома «Шампань» превратилась в кошмар — и для меня, и для всех, кто там жил. Ужас заключался в том, что всегда, каждый божий день, происходило одно и то же и мы все находились под неусыпным вниманием Старика. Он установил в дверях всех комнат глазки, чтобы можно было незаметно за нами наблюдать.
Брюно безвылазно сидел в своей комнате, и чаще всего ему было нечего есть. С ним находилась и Надя — кроме времени послеобеденного отдыха, когда Старик уводил ее к себе и запирался. Старушка, возвратившись с работы, молча занималась наведением порядка на кухне и возилась с бельем.
Старик приходил и уходил, когда ему вздумается, никогда не сообщая нам, куда и зачем идет. Выходя из квартиры, он хлопал дверью. Поначалу мы радовались тому, что он ушел, и Надя с Брюно пользовались его отсутствием для того, чтобы зайти поболтать со мной, ведь я лежала одна, мучаясь бездельем. Но однажды Старик что-то забыл дома, а потому совершенно неожиданно для нас вернулся и увидел, что брат и сестра находятся в моей комнате. Он устроил им хорошую взбучку и с того дня стал, уходя, запирать меня на ключ. Кроме того, он иногда умышленно, выйдя из квартиры, вскоре возвращался обратно, и поэтому каждый раз после его ухода мы в течение целого часа не осмеливались даже пошевелиться, опасаясь, что он вот-вот снова появится.
Старик продолжал ухаживать за мной каждый день, а вечером, меняя повязки, еще и «забавлялся» со мной. Я знаю, что Старушка втихаря подглядывала в глазок и все видела. Старик тоже об этом знал, потому что в один из вечеров неожиданно подскочил к двери и открыл ее в тот момент, когда Старушка стояла за ней и подсматривала. Он, засмеявшись, предложил ей зайти в комнату и посмотреть на все поближе, но она не захотела.
Во время суда она заявляла, что ни о чем не знала, но это было вранье. Она знала обо всем и с самого начала все понимала.
Что касается соседей, то они, когда я кричала слишком уж громко, стучали в стену, чтобы выразить свое недовольство, но полицию не вызывали. Ни одного раза. Чтобы я перестала шуметь, Старик заставлял меня дышать эфиром.
Постепенно я пристрастилась к эфиру и, едва Старик начинал меня тискать, немедленно принималась кричать, зная, что он тут же заставит меня подышать этим веществом. Мне нравилось состояние опьянения, в которое я после этого впадала. Все, что со мной происходило впоследствии, растворялось в молочно-белом тумане, и я парила в нем, уже не чувствуя, что Старик со мной делает. Если я вдруг приходила в себя, то уже сама просила дать мне подышать эфиром, чтобы можно было снова впасть в отрешенное состояние.
Это были странные ощущения: я видела и воспринимала все, что он со мной делает, так, будто была сторонней наблюдательницей. Когда он причинял мне слишком сильную боль и я начинала кричать, мне казалось, что мой голос доносится издалека. Даже его навалившееся сверху тело казалось уже не таким тяжелым, а слова, которые он произносил, насилуя меня, звучали так тихо и неразборчиво, будто долетали через стену из соседней комнаты.
Я начала выздоравливать.
Раны мало-помалу зажили, и на их месте образовались припухлости, круглые белесые углубления и длинные глубокие трещинки. Отныне это была моя шагреневая кожа.
Я очень хорошо помню тот день, когда мне впервые удалось подняться на ноги.
Старик ушел, и ко мне в комнату заглянула Надя. В тот день я чувствовала себя окрепшей. А еще у меня появилась решимость. Мысль о том, что мне еще очень долго придется находиться в этой кровати и в этой комнате, показалась такой ужасной, что возникло нестерпимое желание встать и куда-нибудь пойти. Мне удалось приподняться и сесть. Ноги при этом так и остались неподвижными — словно два полена, которые кто-то положил на кровать. Мои ступни казались бесформенными деревяшками, но я была уверена, что они уже достаточно окрепли для того, чтобы выдержать мой вес.
— Помоги мне, — сказала я Наде, — я попытаюсь встать на ноги.
— Но ведь, если ты упадешь, я не смогу тебя поднять!
— Ну и что? Я скажу, что свалилась с кровати.
Надя, просунув руки мне под мышки, стала приподнимать меня, и я — хотя и с большим трудом — встала на ноги. Я пошатывалась, но ноги меня все же держали. Мне вдруг показалось, что стены задрожали, и я сделала глубокий вдох. Захотелось подойти к окну, чтобы посмотреть, что сейчас происходит там, во дворе, но я не смогла сделать ни одного шага. Ноги меня не слушались. Вдруг все вокруг сильно качнулось, и я повалилась на пол. Я полежала несколько секунд на спине, а затем Надя попыталась приподнять меня, и ценой невероятных усилий ей удалось затащить меня обратно в кровать.
Затем она быстро вышла из комнаты, пробормотав на ходу:
— Если Старик об этом узнает, он устроит нам хорошую взбучку…
Но я этого уже не боялась. Почувствовав себя счастливой оттого, что мне только что удалось подняться на ноги, я была готова вытерпеть и не такое.
Я ведь была прикована к постели уже более полутора лет.
* * *
В последующие дни я снова пыталась вставать на ноги каждый раз, когда Старик куда-нибудь уходил. Держась то за спинку, то за край кровати, я сумела обойти вокруг нее. С каждым днем я могла ходить все лучше и лучше. Я аккуратно передвигала ноги, стараясь удержать равновесие. Сначала мне помогала Надя, а затем подключился и Брюно: сестра рассказала ему, что я уже начала ходить.
Я даже подумывала о том, чтобы попытаться отойти от кровати и дошагать до окна. Мысленно я сказала себе, что, если мне это удастся, я буду спасена и моя жизнь снова станет такой, как раньше. В конце концов при помощи Брюно мне удалось доковылять до окна, и я облокотилась на подоконник.
Я увидела, что по улице ходят люди, с деревьев уже опадают листья, дети играют в песочнице… Погода была не слишком хорошей, однако все то, что я видела за окном, казалось мне удивительно прекрасным. Это ведь была жизнь.
В своих попытках снова научиться ходить я добивалась поразительных успехов, а мои раны как по мановению волшебной палочки стали заживать намного быстрее. Кровь лихорадочно циркулировала по венам, и я чувствовала, что сердце бьется очень быстро. Пытаясь ходить, я, конечно, часто падала, но затем мне всегда удавалось ползком добраться до кровати и забраться в нее еще до возвращения Старика.
Он ничего не знал о моих успехах, хотя и замечал, видимо, что я с каждым днем становилась все сильнее. Когда он пытался меня насиловать, мое сопротивление было более решительным, поэтому ему приходилось увеличивать дозы эфира.
Я хотела, чтобы Старик прекратил со мной этим заниматься, но он упорно продолжал издевательства. Как-то раз, заметив, что после этого он стал вести себя со мной ласково, я попросила его помочь мне подняться на ноги.
— Нет, тебе нельзя вставать! — воскликнул Старик. — Если ты попытаешься это сделать, мне придется привязать тебя к кровати!
— Но мне хочется узнать, могу ли я ходить.
— Нет, тебе нельзя вставать! — повторил он. — Ты уже никогда не сможешь ходить. Так сказал доктор. Ты — инвалид. Мне придется ухаживать за тобой всю жизнь, и ты заинтересована в том, чтобы быть по отношению ко мне ласковой! Я, кстати, заказал кресло на колесиках. На нем ты и будешь передвигаться.
Я догадалась, что этот негодяй мне врет.
Получалось, он не хотел, чтобы я снова могла ходить.
— Я попрошу доктора, чтобы он разрешил мне попробовать ходить.
— У доктора есть другие дела. Лечить тебя и твои раны буду я. Смотри, тебе уже намного лучше, потому что я прекрасно ухаживаю за тобой. Ты, кстати, могла бы меня за это отблагодарить!
— Спасибо.
— Это ты кому говоришь?
— Спасибо, папа.
— Ну вот, уже лучше. Ты прекрасно знаешь, как ты можешь меня отблагодарить, Лидия!
Я не понимала, почему Старик не хочет, чтобы я снова начала ходить. Я думала, он, наверное, боится, что я упаду и мне будет очень больно. Как бы там ни было, я делала большие успехи и уже могла ходить по комнате без чьей-либо помощи. Я даже выходила, держась за стену, в коридор и отправлялась пообщаться с Брюно и Надей.
Я отпирала закрытую на ключ дверь их комнаты, чтобы они могли выйти.
Брюно был страшно худым, потому что Старик давал ему очень мало еды, а когда хотел наказать его, то вообще лишал обеда. Такое случалось достаточно часто. Тогда Брюно стал потихонечку воровать еду на кухне. А еще он заглядывал в мусорное ведро и забирал оттуда все, что можно было счесть съедобным, даже картофельные очистки. Когда Брюно съедал слишком много такой гадости, у него начиналась рвота, и он убегал в туалет.
