В начале сентября м-р Росс, войдя к Бэнни в комнату, сообщил ему новость, которая заставила его, когда он ее произносил, багрово покраснеть.
— Ты знаешь, сынок, я очень подружился с Элизой. У нас оказались общие интересы, и мы убедились в том, что можем оказывать друг другу поддержку в жизни.
— Это весьма возможно, папочка!
— Ну вот… И факт тот, что… Ты понимаешь, что я хочу сказать?.. Я столько времени пользовался твоей поддержкой, но теперь я больше тебя мучить уже не буду… дам тебе полную свободу… Дело в том, что я сделал Элизе предложение, и она согласилась.
— Я уже несколько времени ждал, что это так будет, папочка, и я уверен, что ты будешь счастлив.
М-р Росс вздохнул с облегчением. Может быть, он боялся какой-нибудь сцены вроде тех, которые устраивала Берти? И он поспешил прибавить:
— Я хотел сказать тебе, что мы с Элизой вместе обсуждали этот вопрос… Она очень тепло к тебе относится и уважает тебя за твои заботы обо мне и хочет, чтобы ты знал, что она выходит за меня замуж не ради моих денег.
— Я этого совсем не думаю, папочка.
— Да, ты не Берти. Ты знаешь, как она на все смотрит. Она очень мелочна и жадна, — я думаю, что это у нее от матери. И я не хочу ничего ей об этом говорить. Это ее не касается. Мы устроим самую тихую свадьбу, и Берти узнает об этом из газет. Теперь вот что я намерен сделать. Элиза говорит, что так как она не помогала мне наживать мои деньги и не желает, чтобы мои дети ее возненавидели, то она не хочет, чтобы на ее долю приходилось бы очень много, и мы с ней решили, что я сделаю духовное завещание, оставлю ей миллион, а все остальное — тебе и Берти. Элиза будет совершенно этим удовлетворена — этого ей хватит для ее дела, для той работы в области спиритизма, которой она так интересуется. Ты ее понимаешь?
— Разумеется, папочка, ведь я тоже занимаюсь пропагандой.
— Да, я знаю, сынок, и чем больше я об этом думаю, тем больше прихожу к заключению, что ты имеешь полное право поступать согласно своим идеям. И если я не вполне сочувствую твоей газете, то во всяком случае знаю, что это вполне честная газета и говорит то, что ты думаешь. Поэтому я теперь же дам тебе на миллион долларов акций "Консолидированного Росса", и ты можешь употребить эти деньги как тебе вздумается. Я надеюсь, что ты не последуешь примеру Поля, не сделаешься большевиком и не попадешь в тюрьму.
— Было бы чересчур трудно попасть в тюрьму, имея миллион долларов, папочка!
Старик улыбнулся. Медиум и духи не совсем еще вылили из него прежнюю закваску, и он начал говорить о том, что, разумеется, у них не будет столько денег, сколько он думал раньше. Вся эта история с правительством обойдется очень недешево. Конечно, он и Верн могли бы это возместить новыми заграничными предприятиями, но все это было гадательно, и он думает предоставить все это одному Верну.
— А где же ты думаешь поселиться с м-с… Элизой, папочка?
— Дело в том, что мы решили устроить… как бы тебе сказать?.. нечто вроде спиритического медового месяца. Прежде всего мы поедем в Вену к тому медиуму, о котором ты знаешь, а потом во Франкфурт — там тоже очень хороший медиум, знакомый Элизы. Дальнейшие наши планы будут находиться, разумеется, в зависимости также и от твоих. Может быть, ты вернешься в Калифорнию?
— Я думаю, что да, папочка. На время, по крайней мере, если я тебе не буду сейчас нужен.
М-р Росс сказал, что, конечно, его сын мог съездить в Калифорнию, что они с Элизой с помощью секретаря, который достаточно хорошо знает французский язык, могут обойтись и без него. А на то время, которое они проведут в Германии, они достанут себе переводчика. М-р Росс надеется, что климат Германии ему не повредит. Скверная инфлюэнца очень ослабила его сердце, и приходилось теперь с этим считаться.
Все приготовления были закончены, и в назначенный день Бэнни, его отец, секретарь и м-с Элиза Гунтингтон-Оливье в своих самых торжественных костюмах предстали перед мэром одного из маленьких городков в окрестностях Парижа и были повенчаны. Бэнни поцеловал свою мачеху в обе щеки, и то же сделал мэр, поцеловав в обе щеки м-ра Росса и Бэнни. А потом м-р Росс отвел сына в сторону и дал ему в руки конверт. Это был ордер на имя м-ра Вернона на получение трехсот двадцати акций "Консолидированного Росса", что составило сумму немножко большую миллиона.
— А теперь, сынок, — сказал старик, — поступай с толком. Тут денег порядочно, и не бросай их зря. Не торопись их тратить, обдумывай заранее, что именно тебе нужно сделать, и не давай себя облапошивать всем этим "друзьям-приятелям". У них особый нюх на этот счет, и они не замедлят облегчить твой карман…
Все тот же милый старый папочка! Все сжимали друг друга в объятиях, у всех глаза были полны слез, даже у секретаря мэра и у клерков, которые никогда еще в жизни не получали такой богатой мзды за венчанье. Необыкновенный народ — эти американцы! Бэнни просил отца писать как можно чаще и подробнее все новости, а отец в свою очередь просил Бэнни писать как можно чаще и подробнее. Потом Бэнни сказал, что весной, если отец до тех пор не вернется в Америку, он опять приедет во Францию, а м-р Росс ответил, что Верн, конечно, гораздо раньше уладит все дела и что он еще зимой приедет в Энджел-Сити. Потом Бэнни опять поцеловал свою мачеху, опять заключил отца в свои объятия, опять пожал руку секретарю — обычный ритуал всех сладких и вместе с тем грустных расставаний! Вокруг них стояла обычная толпа уличных зевак-мальчишек, которых полицейские удерживали на почтительном расстоянии и которые молча глазели на этот большой богатый автомобиль и на этих больших богатых американцев. И много лет спустя Бэнни всегда с волнующим, радостным чувством вспоминал об этих минутах: он видел наконец своего старика отца вполне довольным, вполне счастливым. И опять приветствия, поцелуи, цветы, последние распоряжения, просьба писать. И вот наконец величественный экипаж мягко покатил по улице, устремляясь туда, где "молодых" ждал из ряда вон выходящий по интересу спиритический сеанс.
Бэнни вернулся в Париж и на вокзале написал в Америку два письма, извещавшие о его приезде: одно Руфи Аткинс, а другое — Рашель Менциес, ни одной не отдавая предпочтения. Потом он купил газету и прочел коротенькую телеграмму: "Грандиозный нефтяной пожар в Калифорнии". Молния ударила в один из складов на нефтяном поле компании "Консолидированного Росса" в Парадизе, и так как дул сильный ветер, то не было никакой возможности спасти ни один из складов. По всей вероятности, все поле окажется во власти огня.
В отеле Бэнни ждала каблограмма из Энджел-Сити: "Невозможно было еще определить размеры убытков, но все было застраховано, и беспокоиться нечего". Бэнни переслал телеграмму отцу с запросом, ждать ему дальнейших известий или нет, но м-р Росс ответил, что ждать не нужно, что все, что ему надо будет сказать сыну, он передаст по кабелю, и чем скорее Бэнни будет на месте, тем лучше. "Любовь и лучшие пожелания", — так заканчивалась телеграмма. Эти слова были последними, какие его отец сказал ему в этой жизни…
X
Громадный пароход, который повез Бэнни через океан, был точной копией парижских отелей. Это был настоящий плавучий отель, обставленный с чисто дворцовой роскошью. Туалеты дам за обеденным столом сверкали бриллиантами, гремел оркестр, звучали веселые речи и смех, и очень скоро молодой "нефтяной принц" сделался предметом оживленных толков и сплетен. "Его отец — один из самых крупных нефтепромышленников в Калифорнии… Говорят, что ему принадлежат все нефтяные калифорнийские участки… Между прочим, один из них, судя по газетам, горит и очень сильно… Его отец был замешан в этот скандал… Росс — помните? Скрывается теперь за границей. Но сыну, разумеется, никто не препятствовал возвращаться на родину… Говорят — он был одним из любовников Виолы Трэсси, но она с ним порвала и вышла замуж за румынского принца… Пользуйся же случаем, постарайся поймать его, моя дорогая!"
И все наперерыв ухаживали за Бэнни. Все готовы были делать все, что он только захочет: танцевать до рассвета или бродить по палубе, окутанной ночным мраком, если ему это больше нравится. Все эти модные очаровательные создания интересовались всем тем, что интересовало его: книгами, которые он читал, журналами, которые он просматривал. Некоторые говорили, что очень увлекаются социализмом, и если мало что о нем знали, то так жаждали узнать все подробности… И все это продолжалось до утра того дня, когда полученное по беспроволочному телеграфу известие совершенно отдалило Бэнни от этого светского общества.
"Ваш отец серьезно заболел двухсторонним воспалением легких. Окружен лучшими докторами и уходом. Буду извещать ежедневно. Глубокое сочувствие и любовь. Элиза".
И Бэнни шагал взад и вперед по палубе один-одинехонек и испытывал все те угрызения совести, которые предсказывал ему Вернон Роскэ. О, разумеется, он должен был быть добрее, терпеливее с этим дорогим, милым стариком! Разумеется, он должен был приложить больше стараний к тому, чтобы лучше понять его и помочь. И вот теперь судьба увозила его от него все дальше и дальше, каждый день отдалял его на пятьсот или шестьсот миль, и в каждое мгновение могла отдалить его на такое расстояние, какое нельзя уже будет учесть… Отец это, должно быть, чувствовал. Бэнни перебирал в своей памяти все его слова, и ему казалось, что м-р Росс предвидел близость конца и давал ему все советы, какие он только мог.
