Довольно тонкое замечание…
Глядя на Виолетту, Вадим Федорович думал, что вот и она теперь курит. Может, и раньше курила, но, зная, что он не терпит табачного дыма, сдерживала себя?
Пауза затянулась, Казаков уже жалел, что пришел сюда с Виолеттой. Если где-то в глубине души он и мечтал о встрече, то сейчас понял, что все это лишнее. Перед ним сидела чужая женщина, нервно курила выпачканную помадой сигарету, рассеянно щелкала газовой зажигалкой. И не казалась ему уже такой красивой. Оттопыренная нижняя губа придавала ей недовольно-презрительный вид. Как они теперь далеки друг от друга! Он даже не знает, о чем она сейчас думает.
— Почему ты не спросишь, как я живу? — наконец нарушила молчание Виолетта. — Неужели тебе неинтересно?
Она права: ему это совершенно неинтересно. Как это у Сергея Есенина?
И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь, —
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.
— Я ушла от Вахтанга, — со значением произнесла она и долгим изучающим взглядом посмотрела ему в глаза. Наверное, она ничего обнадеживающего или сочувствующего не прочла в них, вздохнув, прибавила: — Я все время вас сравнивала. И это сравнение оказалось не в его пользу.
— Я польщен, — улыбнулся он.
— Скажи честно, в твоем последнем романе ты не меня вывел под именем Ларисы?
— Вряд ли, — неуверенно произнес он.
Казаков знал, что прототипами многих его героев и героинь служат знакомые люди, но вот так, с фотографической точностью, он никого не выводил в своих романах. И был убежден, что даже внешне похожие на его героев или героинь люди внутренне разительно отличаются от своих оригиналов. Ему уже надоело объяснять читателям и знакомым, что художественный образ в романе почти всегда собирательный, обобщенный. Черты характеров многих знакомых ему людей соединяются в одном каком-нибудь герое. А чаще всего герой весь придуман им… Нет слов, и жена Ирина, и Вика Савицкая, и, наверное, Виолетта послужили толчком для создания того или иного женского образа, но потом он уходил от конкретного лица и, по сути дела, создавал новый, обобщенный характер. Иногда, правда, придавал им внешние черты знакомых людей. А уж поступки они совершали в романе совсем иные, чем в жизни. Ожив на страницах рукописи, образ действовал и поступал так, как подсказывал сюжет, развитие характера.
Все это он не стал объяснять Виолетте, да и ее, по-видимому, не это интересовало. Помешивая ложкой растаявшее мороженое, она морщила свой белый лоб, будто решала для себя какую-то сложную задачу. На пальце ее не было обручального кольца. И вообще она была без всяких украшений, если не считать каплевидных золотых сережек в ушах.
— Как-то раньше я быстро прочитывала твои книги, и они меня, понимаешь, не трогали. Может, потому, что ты был всегда рядом, я даже слышала, когда читала, твой голос, интонации… А вот последний твой роман, как говорится, пронял меня до самых печенок. Я звонила тебе, но, услышав голос твоей дочери, вешала трубку… А один раз пришла к твоему дому и долго слонялась у парадной, ждала тебя. Видела красивую коричневую спаниельку, которую выводила гулять Оля, но не подошла к ней, а спряталась за липу в сквере. А ты так и не вышел.
— Я был в Андреевке, — уронил Вадим Федорович.
— Судя по твоему роману, ты стал хуже относиться к нам, женщинам, — довольно проницательно заметила Виолетта. — И я вдруг подумала, что в этом есть и моя вина.
— Может быть, — признал Казаков.
— А с Вахтангом я рассталась…
— Ты уже говорила, — сказал он.
— И ты не хочешь узнать почему? — Она удивленно посмотрела ему в глаза.
— Мне неинтересно.
— Писатель — и неинтересно? — попробовала она перевести в шутку. — Может, пригодится для следующего романа…
— Я думаю, что это очень уж банальная история.
Она быстро взглянула ему в глаза, чуть приметно улыбнулась:
— Как всегда, ты прав!
— Лучше бы я ошибся, — вырвалось у него.
— Разве нельзя сделать так, чтобы все было как раньше?
Она не смотрела на него, раздражающе помешивала ложечкой мутную жижу с малиновыми пятнами варенья, форменные пуговицы на ее сером облегающем костюме тускло светились. И еще он заметил, что под глазами обозначились синие тени, а в уголках у самых висков появилась тоненькая сеточка морщинок.
— Я думала, тебе будет приятно узнать, что я поступила глупо, уйдя от тебя, — негромко проговорила она.
Школьницы, бросая на них любопытные взгляды, ушли из кафе. В дверь сунулся какой-то небритый мужчина в мятом сером пиджаке и коротких бумажных брюках, но, увидев на полках бутылки с минеральной и банки с соками, скорчил разочарованную мину и, пробормотав что-то под нос, исчез.
— Я ни в чем не виню тебя, — сказал он, понимая бессмысленность всего этого трудного разговора.
Почему женщина, совершив предательство, считает, что один лишь намек на раскаяние снимает всю вину с нее? То, что испытал Вадим Федорович, когда она с милой улыбкой сообщила, что выходит замуж за Вахтанга — красивое имя! — очевидно, отразилось не только на нем самом, но и на его творчестве — не случайно Виолетта заметила, что героини его романов стали иными. Если раньше он искал идеал женщины, то теперь будто бы разочаровался в нем…
— Все говорят, что ты талантливый писатель, а я раньше как-то об этом не задумывалась, — заговорила она. — И только прочтя твой последний роман, поняла, что совсем не знала тебя. Вернее, не пыталась получше узнать… Тебе не стоит жалеть, что ты не женился на мне.
— Я не жалею.
— У тебя кто-нибудь сейчас есть?
— Что ты имеешь в виду? — сделал он вид, что не понял ее.
— У тебя есть женщина?
— Не много ли ты задаешь мне вопросов? — помолчав, сказал он. — И почему я должен отвечать тебе на них?
— Ты же сегодня на встрече говорил: мол, задавайте вопросы, я вам на них с удовольствием отвечу, — нервно засмеялась Виолетта.
— Еще что-нибудь хочешь?
— Что? — Теперь не поняла его она.
— Мороженого или соку?
— Я бы выпила еще соку, — сказала она. — Если хочешь, зайдем ко мне? Ты не забыл, где я живу?
— Я ничего не забыл, Виолетта, — ответил он. — Но к тебе мы не пойдем. И наверное, не стоит нам больше встречаться.
Ее нижняя толстая губа дрогнула, маленький нос сморщился, будто она собралась чихнуть, но вместо этого вдруг весело и вместе с тем зло рассмеялась:
— А я-то думала, что только поманю тебя пальцем, и ты снова прибежишь!
— Даже так? — Он с любопытством посмотрел ей в глаза: нарочно она напускает на себя этакую бесшабашность, вернее, цинизм? Или за этим прячет свою растерянность?
— Теперь я окончательно поверила, что разбитый горшок не склеишь, — вздохнув, совсем другим тоном произнесла Виолетта.
— Ты сама его вдребезги разбила, — усмехнулся Вадим Федорович.
Она первой поднялась из-за стола, подождала, пока Казаков рассчитался с буфетчицей, резко толкнула рукой стеклянную дверь. Косые лучи клонящегося к закату солнца ослепили их, жаркий багрянец вспыхнул на широких зеркальных окнах кафе. У тротуара стояли «Жигули» с задранным капотом, водитель, перегнувшись, тыкал в мотор длинной отверткой. Рыжеватые волосы на голове блестели.
— Я тебе скажу сейчас одну неприятную вещь, — не глядя на него, произнесла Виолетта. — Я никогда тебя не любила.
— Я это знал, — спокойно ответил он.
— Может, тебе будет приятно услышать, но Вахтанга я тоже не любила, — продолжала она, щелкая никелированным замком своей замшевой сумочки. Длинная нога ее в телесного цвета чулке в белой туфле притоптывала в такт каждому слову.
— Бедный Вахтанг! — насмешливо заметил Казаков.
— Я вообще никого не любила.
— Неправда, себя ты всегда любила, — бросил он косой взгляд на нее.
Они стояли у серой скамьи, неподалеку от автобусной остановки. Над головой шелестели молодые листья старой липы. Добродушно ворча, весь в багровом ореоле, пошел на посадку большой серебристый лайнер. На хвосте и крыльях ритмично вспыхивали белые и красные огни. Казаков вдруг сравнил его с огромным орлом, выпустившим скрюченные когти…
— Я ведь не виновата в этом, Вадим? — почти с мольбой заглянула ему в глаза Виолетта.
Она была ростом почти с него. Золотистые волосы ее сияли, светло-карие глаза чуть сузились. Она отворачивалась от солнца, даже один раз прикрылась сумочкой, морщинок возле глаз стало больше, а родинка у носа крупнее.
— Не знаю, — рассеянно ответил он.
— Люблю ли я себя? — задумчиво произнесла она. — Скорее — ненавижу! Поверь, Вадим, мне совсем не доставляет радости приносить людям несчастье, а получается всегда так, что я одна во всем виновата.
