— Ах, Нина Константиновна, дорогая, вы меня извините, но вы безумно наивны. Не обижайтесь, ради бога, подумайте сами!.. С этими прожженными мерзавцами говорить о какой-то чести! Смешно… Ваш дядя, в сущности, правильно поступил — с волками жить, по-волчьи выть. Начнешь доказывать, не успеешь оглянуться, как сам угодишь в ту же яму. То есть я, конечно, его поступка по отношению к вам не оправдываю, но вряд ли такое уж это было для него удовольствие: отречься от брата и прогнать от себя несчастную племянницу. Наверняка после мучился и казнился… Поставьте на минуту себя на его место…
Нина Константиновна чуть сдвигается от окна.
— Вот уж не собираюсь: ставить себя на место предателя! Берег свою шкуру! Уж кто-кто, а он-то понимал, что брат пал жертвой клеветы. Понимал и молчал! Трус и подлец! Мой отец был честный коммунист. Честный пламенный коммунист, беззаветно преданный делу партии! А брат его оказался паршивый слизняк, ничтожество, мерзкий интеллигентишка!
— Ах, Нина Константиновна, дорогая!.. Перестаньте… Взвесьте здраво: что он мог сделать? Да ровным счетом ничего…
— Как — ничего? Даже не попытался…
— Если бы это было уголовное обвинение, тогда — да, тут я согласна. Можно пустить в ход связи, протекцию, подкуп. Но в подобном случае… Тем более когда речь идет о человеке такого ранга, как ваш отец… Вы слышали хоть раз, чтобы удалось выцарапать кого-то из их когтей? Не знаю, возможно, я ошибаюсь… Все равно, послушайтесь меня: не судите строго старого, несчастного человека. Постарайтесь найти пути к примирению…
— С кем? С этим?.. Да я лучше умру!
— Напрасно вы себя так настроили. В конце концов, это ваш единственный родственник. Интеллигентный человек, академик. И как бы там ни было, в тяжкую минуту никто, кроме родных, не поддержит и руки не протянет… Уж поверьте моему опыту.
— Я вам только что рассказала, как он меня поддержал!
— Да, верно… Но с другой стороны, я вам скажу: не дай бог никому оказаться на месте вашего дяди. Попасть в подобный переплет… Напишите ему хотя бы. В конце концов, прошли годы… Нельзя же вечно таить обиду.
— Простить? Чтобы подлость стала нормой жизни?
— А что вы думаете? Давно уже так и есть! — радуется мама. — Кстати, если уж говорить откровенно, я и насчет вашего отца далеко не уверена. Тут, знаете, тоже бабушка надвое сказала… Не исключено, что и он не так уж свят, как вам кажется. На поверку может оказаться как раз обратное. Только не лезьте, пожалуйста, на стенку! Я ничего плохого не хочу сказать… По малолетству вы могли не знать. Не он первый, не он последний… Наверняка многое видел, но кто же в его положении станет дразнить гусей?! Обух плетью не перешибешь.
— О чем вы говорите? Нет, вы совершенно ничего не поняли! Он был министр, член правительства. Один из первых людей в республике!
— Что из этого?.. Вначале, может, искренне заблуждался… Были такие — во множестве! — искренние сторонники. Ого, что я, не помню? Весь этот бред, все это очковтирательство: свобода, равенство! Мир народам, земля крестьянам! Да и близость власти соблазнительна, тоже нельзя сбрасывать со счета… Никто не из камня. Успех, почет — кому не вскружит голову?.. А потом поздно — обратно не поворотишь. Как говорится, назвался груздем, полезай в кузов.
— Вы знаете, я подобные рассуждения… слышу первый раз в жизни… Мой отец… Он не был… какой-то там приспособленец. Он был настоящий коммунист! Коммунист с большой буквы. Готов был сложить голову за новую жизнь, отдать всю свою кровь — капля за каплей!
— Не знаю… Все может быть… — Мама щелкает замочком ридикюля, наверно, достает платочек и промокает нос. — Не стану спорить. Разумеется, теперь трудно судить. Но как бы то ни было: всякая власть — зараза. Коготок увяз, всей птичке пропасть. Нужно держаться от всего этого как можно дальше. И ни в коем случае не выслуживаться перед этими прохвостами.
— О чем вы говорите?!
— Ах, Нина Константиновна, Нина Константиновна, что я, не вижу? Вы и теперь готовы несть голову на плаху! Лишь бы эти идиоты простили вам какие-то мнимые прегрешения. И не вскидывайтесь, пожалуйста, на дыбы от каждого моего слова! Я потому и пытаюсь открыть вам глаза, что никто другой не скажет. Подумайте — после всего пережитого, ради каких-то мерзавцев, которые, извините, плевка вашего не заслуживают, вы… Я уверена: останься ваша мать в живых, она бы рассуждала точно так же, как я. Во всяком случае, не стала бы гоняться за их милостью. Приходится — что поделаешь — на многое закрывать глаза. Вы говорите, война. Но объясните, бога ради, откуда голод до войны? Сделайте милость! До войны голод, в войну голод, после войны голод, и никакого просвета! Из года в год одна и та же песня: то, видите ли, засуха, то вредительство. Не знаю, чем им не угодил ваш отец, — тут, скорее всего, могли сводиться личные счеты. Это давно не секрет: как только добираются до кормила власти, так начинают перегрызать друг другу глотки. Черт с ними, мне это совершенно не интересно! Непростительно другое: истребили под корень российское крестьянство. Кому это было нужно, скажите, кому это может пойти на пользу — кроме кучки бессовестных жуликов? Не знаю, как там у вас в Армении, но у нас на Кубани — я собственными глазами наблюдала. Если помните: картины старинных мастеров, адские муки — в точности так: скопище людей, посиневших от голода, живые скелеты, обтянутые кожей, идут и на ходу падают! Ни в одном дурном сне такое не привидится. Нина Константиновна, дорогая, прислушайтесь к голосу благоразумия: не ввязывайтесь ни в какие истории!.. Ах, не знаю… Представьте, что это ваша мать говорит сейчас моими устами…
— Моя мать не интересовалась ничем, кроме музыки.
— И очень правильно, замечательно делала! Нет, я согласна: куда деваться? Приходится бежать в общей упряжке — раз гонят, беги, но чтобы еще и подтявкивать? Зачем же по доброй воле быть тем ослом, на котором извечно возят воду? Поверьте, мне вас искренне жаль — вы очень милый, достойный человек… Такая трагическая судьба… Невозможно слушать без содрогания. Зачем еще усугублять? Я как-никак почти вдвое старше вас. Кое-что повидала на своем веку. Благодарите Бога, что остались живы, и не делайте худших глупостей. Ведь никто вас не предостережет, никто не укажет…
Нина Константиновна молчит.
— Вот вам пример: сосед наш, Илюша Луцкий — между прочим, его дочка тоже здесь учится, Танечка. Вроде вас: кинулся на фронт добровольцем. Никто не гнал, никто не неволил, вполне мог отсидеться на брони, но захотелось патриотизм свой дурацкий выказать. И все — сгинул! Оставил жену и двух младенцев беспомощных… Да что там далеко ходить, у меня у самой был двоюродный брат, необыкновенно тонкий обаятельный юноша. Полетел, видите ли, на Дон — спасать Россию! Никого, разумеется, не спас, только себя погубил. Нам после крестик его привезли — разорвало в клочья, прямым попаданием. А кто поумнее, отсиделись и переждали. Поверьте, я смотрю на вас, и у меня сердце кровью обливается. Одинокая молодая женщина — эти вурдалаки прожуют и косточки выплюнут. А что вы думаете? Кто-нибудь пожалеет? За милую душу отправят на какую-нибудь очередную бойню: в Корею эту проклятую или еще что-нибудь в этом духе… Тысяча способов есть погибнуть.
— Вы хотите сказать, что все жертвы были напрасны? — спрашивает Нина Константиновна строго. — А как же в таком случае мы победили фашизм?
— Победили?.. Не знаю, может быть, — вздыхает мама. — Только вряд ли благодаря жертвам. Скорее всего, по недоразумению. Та сторона оказалась еще дурее, вот и весь сказ. Я-то прекрасно помню: шестнадцатого октября немцы стояли под самой Москвой. Мы с Павлом в чем мать родила бежали. Еле успели ребенка в одеяло завернуть. Счастье еще, что нежданно-негаданно на путях оказался какой-то застрявший состав…
— А мои товарищи? А ваш Илюша Луцкий? Вообще — все лучшие люди? Ошибки случаются, но чтобы все в целом?.. Ни за что не поверю! Победили фашизм и голод победим! И разруху, и засуху! А Ленин?
— Что же Ленин? — удивляется мама. — Он-то тут при чем? Да при нем, если хотите знать, еще хуже было. Сейчас хоть какой-то порядок наладился, а тогда вообще — полная анархия и неразбериха! Боже, вы этого не застали, но мы-то, поверьте, достаточно хлебнули. Что называется, на своей шкуре испытали! Бывало, боишься на улицу высунуться. Деньги ничего не стоят, разруха… Вот я вам приведу пример: мы с отчимом в деревню отправились — хоть немного продуктов выменять. Вещи у нас кой-какие еще были. Туда в основном пешком шли. А обратно сил не стало — с тяжеленными мешками. Картошки раздобыли и еще всякой всячины… Документов, разумеется, никаких. Прежние большевики отменили, а свои революционные справки таким, как мы, классово чуждым, не выдавали. Чтоб они сдохли все до единого!.. Ждали поезда чуть не целые сутки, наконец вбились кое-как в вагон, а тут, как назло, проверка. Патруль какой-то. Что делать? Мужчина там один оказался, средних лет, решил мне помочь — вагон, заметьте, вроде теплушки, а в углу мешки свалены. Так он посоветовал мне на корточки присесть и дерюгой меня накрыл — вроде еще один мешок стоит. Ничего удивительного, мне семнадцать лет было, хорошенькая девушка, он со мной уже кой-какую беседу завел, жалко стало, если меня ссадят. Сижу я на корточках, мешок свой обеими руками придерживаю, чтобы, не дай бог, под шумок не уперли. А этот патруль чертов — народу масса, невозможно никуда пробиться, так они по мешкам полезли. И прямо на моей спине, представьте, принялись выяснять отношения с какими-то безбилетниками. Я уже думала: конец мне пришел, все косточки трещат, сапоги у них, у мерзавцев, подкованные… Минут пятнадцать эдак по моим ребрам топтались — один слезет, другой наступит. Еле живую после оттуда достали. Ну зато, правда, хоть доехала. А отчима, идиота этого, так-таки и ссадили. И это, я вам скажу, еще полбеды, если просто с поезда скинут, могут и пристрелить в два счета — революционным судом. Если рожа твоя кому-то из братишек не понравилась. Впрочем, что я вам рассказываю — вы не меньше моего хлебнули… А теперь внушаете этим дурехам: великие стройки! Помилуйте, Нина Константиновна, какие стройки, какое, к черту, величие? Сперва сами все развалили, а теперь опомнились строить! Чушь! Я старше вас, я еще застала настоящую Россию. Пускай не врут: было прекрасное, цветущее хозяйство! Хлеб за границу продавали. А потом будто смерчем все сдуло… Нет, я власть особенно не виню. Сам не будь дурак. В сущности, везде и всегда одно и то же: доверчивые идиоты гибнут — не за понюх табаку, а прохвосты твердят при этом красивые слова. Отвратительная демагогия, и ничего более…
