– Сними, Марат, Христом Богом прошу – сними, я на него сейчас чуть не перекрестилась!
На что Челубеев усмехнулся и ответил так, что жена ушла, забыв, зачем приходила:
– У каждого, Свет, теперь свои святые… У тебя свои, у меня свои…
Рождая эту мысль, особо тужиться не пришлось, потому что подарена она была Челубееву вместе с портретом его родным дядей Витей, тем самым, который когда-то определил Марату Марксэновичу правильный жизненный курс, а сейчас отбывает срок в спецзоне для бывших сотрудников правоохранительных органов.
– Повесь у себя это панно, – сказал тогда дядя, – и никогда его не снимай. И запомни – это был святой человек.
И племянник запомнил, и относился к дядиному подарку, как к святыне. Тогда он и представить себе не мог, что кто-нибудь может попросить портрет снять, тем более – родная жена.
Вовремя осознав, что обознались и чуть не приняли чужого за своего, монахи смущенно переглянулись и двинулись один за другим в глубь кабинета.
Челубеев от досады чуть не крякнул, но расстраиваться не стал. Между тем в кабинете оказались и две из трех сестер.
Людмила Васильевна с Натальей Васильевной даже успели заскочить к себе и, повязав большие серые платки, надвинули их на лоб так, что были видны одни носы. «Вороны», – раздраженно подумал о женщинах Марат Марксэнович, и тут же в открытой двери кабинета нерешительно нарисовались их мужья, державшие в руках тот завернутый в мешковину квадрат.
Шалаумов с Нехорошевым смотрели на своего начальника застенчиво и просяще.
Челубеев словно не увидел их и тут же перевел взгляд на монахов.
– Присаживайтесь, раз пришли… Или вам стоять привычнее? Вы ведь у себя все стоите… – проговорил он с интонацией многозначительности и указал на стоящие у стены стулья.
– У себя мы стоим перед образами Божьими, а перед этим антихристом не грех и посидеть, – простодушно отозвался о. Мартирий, перекрестил один из стульев и сел – прямой, большой, высокий.
«За антихриста ответишь!» – возмутился про себя Челубеев, но тут же решил, что для Дзержинского это не оскорбление, а, по большому счету, комплимент.
За это время о. Мардарий мягко подкатился к о. Мартирию, плотно уложил свой зад сразу на два стула, предварительно перекрестив каждый, после чего сам перекрестился, видимо закрепляя так прочность и надежность своего сидения на двух стульях, да еще во вражеском логове. Челубеев не смог сдержать насмешливой улыбки в адрес толстяка, тот заметил ее, смутился, вздохнул, по-бабьи оправляя на коленях подрясник, и, глядя в пол, пробормотал:
– Охо-хо, всуе мятутся земнороднии…
Не дожидаясь особого приглашения, женщины быстренько двинулись в том же направлении, мельча шаги и подшаркивая, и уселись на некотором почтительном расстоянии от пастырей, не решившись при этом осенять стулья крестным знамением.
Беззвучно просочившиеся в кабинет Шалаумов с Нехорошевым остались стоять у стены в углу, а чтобы к ним никто случайно не обратился, внимательно разглядывали свою ношу, как если бы в серой скучной мешковине был скрыт красочный загадочный узор, и никто на них не смотрел, разве что Челубеев мстительно подумал: «Стойте, стойте, подкаблучники православные».
– Какие у вас ко мне будут вопросы? – Челубеев воззрился на гостей, изо всех сил стараясь оставаться хозяином положения.
– Вопрос один, но прежде просьба, – откликнулся о. Мартирий. – Не поможете ли бензинчиком?
– На обратный путь? С удовольствием!
– Спаси, Господи, – поблагодарил большой монах, и Челубеев нашел подтверждение своим догадкам – жена переняла привычку так благодарить у бородатого: вместо «спасибо» – «Спаси, Господь». Дома Марат Марксэнович реагировал на это словами: «Я-то что – МЧС спасет», но здесь решил раньше времени ситуацию не обострять.
В кабинете повисла напряженная тишина, которую люди верующие трактуют как близкий пролет ангела, а неверующие – как смерть далекого милиционера.
«Встреча на Эльбе», – мелькнуло вдруг в голове Челубеева неожиданное сравнение.
– И скажите нам еще, гражданин начальник, где матушка Фотинья? – вновь обратился к нему о. Мартирий.
«А чего это она тебе вдруг понадобилась?» – ревниво подумал Марат Марксэнович. Вспомнились бесконечные Светкины стояния, «что?», ссоры, слезы. Монах смотрел прямо и открыто, и истолковать этот взгляд можно было по-всякому. «Шлангом прикидываешься, змей, дурака валяешь? – с ненавистью подумал Челубеев. – Я и сам дурака могу свалять». И свалял:
– В больнице Светка! – выпалил вдруг он и подтвердил с горечью: – В больнице…
От этих слов в кабинете Челубеева случился легкий переполох: Людмила Васильевна и Наталья Васильевна разом вздрогнули и переглянулись, Шалаумов с Нехорошевым скорбно нахмурились и мотнули головами, о. Мардарий прошептал что-то неразборчивое и перекрестился, один о. Мартирий остался невозмутим.
– Надеемся, ничего серьезного? – чуть ни хором проговорили женщины.
Челубеев покрутил головой, щурясь, делая вид, что размышляет, как лучше, тактичнее на такой прямой вопрос ответить. И ответил:
– Это с какой стороны глянуть. Если спереди, то еще ничего, а сзади – страшное дело…
Людмила Васильевна ахнула, Наталья Васильевна охнула, Шалаумов цокнул, Нехорошев чмокнул, а о. Мардарий воскликнул: «Матушка!» – как если бы Светлана Васильевна была его родной матерью, один о. Мартирий не почувствовал удара.
Марат Марксэнович победно расправил плечи, потому что, как сказали бы в старину – одним махом пятерых побивахом.
– А мы и не знали… Мы ничего не знали, – растерянно залепетали Людмила Васильевна и Наталья Васильевна.
– Плохо, – укорил Челубеев женщин. – Плохо, что не знали! Подруги, называется… Сестры… – И, поколебавшись, негромко напомнил: – Миноносицы…
Женщины вскинулись, скривились, но промолчали, терпя обиду, и попытались оправдаться:
– Она же ничего нам не говорила…
– Она и мне ничего не говорила, – развел руками Марат Марксэнович и прибавил негромко, но очень драматично, – пока сам не увидел… – И стал прохаживаться туда-сюда у своего рабочего стола, многозначительно замолчав и наслаждаясь замешательством в стане врага.
Замешательство то было объяснимо и понятно – далеко не обо всех женских хворях можно говорить в смешанном коллективе, где тебе и женщины, и мужчины, тем более что в кабинете Челубеева были и те, кто не совсем мужчины и одновременно больше, чем мужчины. Хотя ни монахов, ни просто мужчин – Шалаумова и Нехорошева, судя по выражению их лиц, не интересовал характер хвори Светланы Васильевны, тут все они рассуждали по-мужски односложно: «Заболел человек – вылечится». С женщинами же было все, как всегда, непросто. Наталья Васильевна, в которой мужское начало пробивалось даже во внешности, еще держала себя в руках, а вот Людмила Васильевна, женщина до мозга костей, из-за охватившего ее любопытства, почти потеряла над собой контроль. Она ничего не делала и ничего не говорила, но смотрела на Челубеева так, что он услышал ее беззвучный вопль: «Марат, если нельзя, не говори, но если можно, скажи! Да если и нельзя, все равно скажи! Что там у нее, что спереди и что сзади?!»
Челубеев прочел эти мысли и охотно пошел навстречу – Людмиле Васильевне, а заодно и всем остальным, и без колебаний выпалил:
– Лишаи!
Замешательство в стане врага сменилось смятением. Вольно или невольно, всем представилась покрытая лишаями Светлана Васильевна – спереди еще ничего, а сзади – страшное дело.
Прислонившись спиной к стене под портретом своего святого, Челубеев прикрыл глаза. Давно ему не было так хорошо. Но, правда, недолго… Из сладкой нирваны его вырвал удивленный возглас все той же Людмилы Васильевны.
– Да откуда лишаи-то взялись?
– В самом деле – откуда? – с тем же недоумением присоединилась к подруге Наталья Васильевна.
– А вот это вопрос! Это о-о-очень большой вопрос… – многозначительно проговорил Марат Марксэнович, вновь начав прохаживаться и придумывая, что бы еще такое выдать.
Это был экспромт, но нельзя, однако, сказать, что стопроцентный. Марат Марксэнович не готовился специально к очной встрече с «крестными отцами православной мафии», но никогда такую встречу не исключал, почти постоянно находясь в безмолвном и незримом диалоге со своими главными врагами. Какие-то заготовки возникали в голове, оттачивались, доводились до совершенства, но, так и не примененные, исчезали, чтобы освободить место новым. Эта была из новых. «Ну что, что бы вам еще такое выдать?» – благодушествуя, размышлял Марат Марксэнович, и в этот момент, открыв дверь ногой, в кабинет вошла секретарша Юля с подносом в руках и стоящим на нем чайным прибором, а также всем тем, что украшает русское чаепитие и делает его особенно желанным: сахарницей с рафинадом, вазочкой с вареньем и корзиночкой с сушками.
Самым первым на эти малые радости жизни прореагировал о. Мардарий – он заволновался, заерзал на своих двух стульях и даже стал приподниматься, но, видимо, присутствие большого брата заставило вспомнить, кто он, где он, – и толстяк сел, смущенно бормоча:
